- С нормой - порядок, Тойли-ага, только обидно, что вон та машина стоит без дела. Если некого посадить за баранку, значит, она здесь не нужна. Отдайте её тем, у кого она не будет простаивать.
- И у нас не будет. Вот водитель пришёл, дочка, - сказал Тойли Мерген и повернулся к Аману. - Ты кого ждёшь? Садись!
- Значит, так?
- Да, так!
Считая, что вопрос с сыном решён, Тойли Мерген повернул назад.
Увидев, как неохотно Аман залезает в кабину, Язбиби усмехнулась. "Так и надо ему, маменькиному сынку", - подумала она.
От Амана не скрылась усмешка девушки. Мало того, что смеётся над ним, не удосужилась даже поздороваться.
- Мы разве не знакомы, Язбиби? - спросил Аман, повернув голову к девушке. - Что, даже "здрасте" пожалела для меня?
- И у тебя не отвалился бы язык, если бы ты первый поздоровался, - нисколько не смущаясь, сказала Язбиби. - Тем более, что мужчине положено первому приветствовать особ женского пола.
XIV
Тойли Мерген возвращался к харману с лёгким сердцем. Сына он всё-таки направил на путь истинный. Что, интересно, теперь скажет Гайли, да и другие родственнички, отлынивающие от работы.
Женщины, сидевшие в тени под навесом в ожидании хлопка, поднялись, увидев бригадира.
- Сидите, сидите! - сказал, приостанавливаясь, Тойли Мерген.
Женщины не сели. А одна шустрая молодуха даже выдвинулась вперёд и, прикрывая рукой лицо, проговорила:
- Тойли-ага, вас надо было давно назначить бригадиром! Все сразу из домов повылезали.
- И не стыдно тебе так разговаривать с почтенным человеком, который тебе в отцы годится? - вставила другая, толкнув первую в плечо.
- А чего ей стыдиться? - улыбнулся Тойли Мерген. - Аннагуль верно говорит. Пожалуй, и поточнее можно сказать: надо было Тойли Мергена давно освободить от должности председателя… Да, кстати, красавицы, сколько вас тут? Не тяжело ли приходится?
- Нет, Тойли-ага. Наши мужчины знали, оказывается, местечко, где можно лежать и брюхо набивать, - вылезла опять Аннагуль. - Нисколько нам не тяжело, хотя нас здесь четверо, а должно было прийти пять человек, но пятая… - Аннагуль умолкла, опустив голову.
- А где пятая?
- Нам неловко про это говорить, Тойли-ага.
- Неловко? Даже если меня касается, не стесняйтесь, говорите прямо!
- Да не в том дело, - сказала Аннагуль, и щёки у неё сделались такими же пунцовыми, как шерстяной платок, которым она повязала голову. - Когда всюду полно докторов, наша бездетная отправилась к мулле. Говорят, свекровь своим ворчанием совсем довела беднягу. - Женщина махнула рукой в сторону старой Боссан. - Будто она сказала невестке: перестань, мол, носиться, как яловая коза, ступай и поклонись Артык-шиху, пусть он заговорит тебя, пусть разотрёт твои никудышние жилы.
- А что же её муженёк? - шёпотом включилась в разговор третья молодуха. - Неужели он, да сгинут у него усы, не может прикрикнуть на свою мать?
- Я уверена, что Акы об этом ничего не знает, - заверила подругу Аннагуль. - Ведь он - парень совестливый.
Тойли Мегрен уже не слышал конца разговора. Когда слуха его коснулось имя Артык-шиха, известного лжеца и пройдохи, у него сжались кулаки.
Артык-ших уже седьмой год вдовствовал. Человек он был ещё крепкий, ему недавно перевалило за пятьдесят. Но о женитьбе не помышлял, так и жил бобылём. Поздно, говорит, заводить семью. Годы не те.
Был он когда-то учителем, правда, недолго, но неуживчивый характер гнал его с места на место. Любую работу он считал трудной и бросал её, ссылаясь при этом на плохое здоровье.
В конце концов ему надоело скитаться, и он решил припасть к плечу Тойли Мергена - как-никак, а племянник не обидит. Словом, вернувшись в свой аул, он рассчитывал на лёгкую жизнь.
Тойли Мерген хорошо знал повадки своего родственника и не стал, как тот рассчитывал, подыскивать ему подходящую должность, а сунул в руки лопату: мол, хочешь работать, - работай, тогда примем в колхоз.
Такого поворота дела Артык-ших не ожидал. Затаив обиду, он ходил поливать хлопчатник, стараясь, впрочем, не утруждать себя. Случалось, он по нескольку дней не появлялся в поле. На вопрос соседей, что с ним, не нужно ли ему помочь, Артык-ших отвечал, что никто ему не поможет, если он сам себе не поможет. При этом он поднимал глаза к небу и бормотал что-то себе под нос, обволакивая свою персону таинственностью. Он перестал бриться, всё чаще не выходил на работу, не вступал ни в какие разговоры, в дом к себе никого не впускал, запираясь изнутри, а на вопрошающие взгляды отвечал: "Не мешайте, я занят божественными делами".
Люди переглядывались, но помалкивали - всё-таки родственник председателя и, как-никак, в прошлом учитель. Пусть Тойли Мерген сам с ним разбирается, тем более, что в колхоз его не принимали.
Не так давно Кособокий Гайли, встретив Артык-шиха возле своего дома, пригласил его к себе.
- Бывало ты ко мне наведывался, - заговорил он. - А теперь отпустил бороду до пояса и, видно, зазнался. Уж больно чудно ты себя ведёшь. Не иначе, как злой дух коснулся твоего плеча.
Кособокий явно посмеивался над своим гостем, хотя и поставил перед ним чай и чурек.
- Чем смеяться над моей бородой, посмотри лучше на свой чай, негодник! - сказал Артык-ших и выплеснул пиалу чая за порог.
- А что ты там увидел?
- Если ты не ослеп, то и сам увидишь! - Артык-ших взял пиалу из рук Гайли Кособокого и поставил её перед собой. - Посмотри, что в чае плавает?
- Ничего не вижу, кроме двух чаинок, Артык-бек!
- Как следует смотри, как следует!
Гайли ещё раз посмотрел, но ничего, кроме чаинок, так и не увидел.
- Артык-бек, ты, ей-богу, малость тронулся. Я это давно заметил. И бороду отпустил, и бормочешь что-то, и из дому неделями не выходишь… А что если мы отвезём тебя в город и покажем доктору? Есть такие специальные доктора…
- Умолкни! - отрезал тот и тыльной стороной ладони хлопнул Кособокого по груди. - Если ты это выпьешь, - ткнул он пальцем в пиалу, - тебе самому придётся ехать в сумасшедший дом. В твоём чае плавают испражнения! Испражнения четырёхногого зверя!
- Ай, перестань ты, ей-богу!
Решив, что Артык-ших и правда с ума спятил, Гайли собрался было звать на помощь, но тот, словно почувствовав намерения хозяина, неторопливо поднялся.
- Если не веришь, пей! - сказал он и ушёл.
Несмотря на то, что Кособокий Гайли не любил лишать себя удовольствия, а потому сначала украдкой, а потом и в открытую пил вино и водку, он всё-таки верил во всемогущество бога. Поведение Артыка сначала удивило его, а когда тот ушёл, отказавшись не только от чая, но и от свежего золотистого чурека, Гайли призадумался. Это обстоятельство почему-то затронуло его религиозную жилку. И хотя ему очень хотелось глотнуть крепкого зелёного чая, но слово "испражнение" заставило его отказаться от своего желания. Он выскочил из дома, подбежал к колодцу, откинул крышку и заглянул внутрь…
В прозрачной, словно глаз журавля, воде плавала вздувшаяся дохлая кошка.
Кособокий Гайли не знал, конечно, что над этой проделкой Артык-ших размышлял целый месяц, а вчера вечером, после того как улеглись люди, заснули собаки и птицы, он своими руками бросил кошку в колодец Кособокого. Вместо того, чтобы извлечь падаль, Гайли, точна полоумный, выскочил на улицу и заорал во всё горло:
- Люди! В нашем селе чудо объявилось! Чудо!
Кособокий бежал к Артык-шиху, чтобы упасть перед ним на колени и просить у него прощения за грубость. Подумать только, он назвал святого сумасшедшим!
Артык-ших не внял его мольбам о прощении, не оценил его раскаяния, а, напротив, заорал на него:
- Чего галдишь? Заткнись! О таких вещах не шумят на весь свет. Крепко держи язык за зубами!
Артык-ших прекрасно понимал, что теперь, когда он приказал Кособокому молчать, тот не пожалеет глотки и ног не пожалеет, чтобы разнести по всей округе весть о новоявленном святом. Сказать Кособокому - молчи, всё равно, что сказать рассвету - не приходи или солнцу - не заходи.
Так всё и случилось, как и предполагал пройдоха Артык-ших.
Уже наутро к нему заявился молодой чабан из соседнего селения.
- Артык-ага, отец молит, чтобы вы пришли, - жалобно попросил он.
- Зачем я твоему отцу?
- Очень болен, уже месяц не может подняться. А со вчерашнего дня ему совсем плохо.
- Если болеет, если плохо, пусть идёт к доктору.
- Мы уже в город ездили, у каких только врачей не побывали.
Артык-ших дал себя уговорить. Он осмотрел умирающего восьмидесятилетнего старика и покачал головой.
Сын разволновался.
- Артык-ага, - спросил он, - есть ли какая-нибудь надежда?
Будь Артык-ших честным человеком, он бы не стал в такой горестный для семьи час пускаться на новые хитрости и сказал бы правду. Но ему было важно, чтобы не умолкала молва о его святости, поэтому он заговорил так:
- Сейчас, голубчик, я не могу сказать тебе ничего определённого. А вот приду домой, посмотрю в пиалу с водой и увижу истину.
И пошёл молодой чабан провожать святого человека.
Долго сидел Артык-ших над пиалой и, наконец, дал ответ:
- Ты не обижайся на меня, голубчик. Мой долг - говорить как перед богом. Что увидел, то и скажу. Надо готовиться к поминкам. Твой отец отдаст богу душу или сегодня в полночь, когда выходит на прогулку пророк Хыдыр, или на рассвете, в пору, когда гуляют ангелы.
Старик отдал богу душу, не дождавшись рассвета.
И пошли из села в село толки о священной пиале Артык-шиха.
Начиная с того дня, Артык-шиху не нужно было заботиться о хлебе насущном. Об этом заботились, как ни прискорбно в этом признаться, отсталые, удручённые тяжкими недугами близких люди.
Тень дармоеда не показывалась там, где раздавался смех по случаю рождения или свадьбы. Но зато, если в доме лились слёзы или предстояли поминки, какими лёгкими у него становились ноги! Не помня ни одной строки из Корана, он давал убитым горем людям какие-то амулеты и никому непонятную дребедень, требуя за это мзду.
Взмокший от быстрой ходьбы Тойли Мерген и не подумал кликнуть хозяина дома. Ударом сапога он сорвал дверь с петель и ступил в полный мрак. Ничего, он всё равно разыщет этого негодяя, поймает его на месте преступления, В противном случае тот сумеет вывернуться.
Не задерживаясь в передней, где было свалено разное старьё и стояли вёдра, Тойли Мерген ворвался в комнату, содрал с маленького окошка старое одеяло и на какое-то время замер на месте.
Да, дела… Не зря толковали молодухи. Тойли не поверил своим глазам.
У левой стены, прямо на полу, сидела, сжавшись, словно попавшая в сети птица, молодая женщина. От стыда она закрыла руками лицо и плакала навзрыд. Над ней возвышался Артык-ших. Застигнутый врасплох, он стоял, не успев даже продеть руки в рукава халата. Борода у него тряслась, и он тупо озирался по сторонам.
Словом, этот негодяй предстал перед Тойли Мергеном совсем не в том виде, в каком показывался на людях. Обычно он ходил в стёганом халате, а не в этой пёстрой тряпке, накинутой на плечи, и в солидной папахе, а не с голой головой.
Судя по всему, перед самым приходом Тойли Мергена между молодухой и "святым человеком" шла настоящая борьба. Возле дверей валялась его белоснежная чалма. Словно просо, насыпанное курам, раскатились по всему полу бусинки его арабских чёток, с которыми он не расставался ни днём ни ночью.
Тойли Мерген схватил за бороду Артык-шиха и вытянул его на середину комнаты.
- Когда ты прекратишь свои грязные дела? - кричал он Артыку в лицо, не отпуская его бороды. - Я тебя, негодяя, не раз предупреждал. Что бы ты сказал, если бы вместо меня явился муж этой женщины? Что бы ты ему ответил? Вот возьму и отведу вас обоих к нему.
От страха и от боли Артык-ших закатил глаза и брякнулся на колени. Клок его бороды остался и руке Тойли Мергена.
- Тойлиджан! Да буду я твоей жертвой! Убей меня, только не позорь эту невинную женщину! Если ты теперь увидишь меня в этих краях, не быть мне сыном своего отца! Клянусь богом!
- Кто поверит твоим клятвам? Ты последний негодяй, проглотивший собственную совесть!
А бедная женщина, к которой нежданно-негаданно подоспела помощь, почувствовала, будто вырвалась из пасти дракона. Не замечая, что платье у неё на груди разорвано, она подняла с пола свой чёрный цветастый платок, вытерла слёзы и прошмыгнула в дверь.
Артык-ших, увидев половину своей бороды в кулаке Тойли Мергена, застонал.
- Чего вопишь? Грешить не боишься, а наказания испугался! - Только сейчас Тойли Мерген заметил, что у него в руке. Он брезгливо сплюнул и с отвращением выбросил эти жирные волосы. - Ну, чего съёжился, поднимайся, прохвост, чего руками размахиваешь, - не унимался Тойли Мерген… - Я бы мог из тебя кишки выпустить, да не желало мараться. Если сегодня же ты посреди села не сожжёшь эту мерзкую чалму и ненавистный халат и не поклянёшься перед всем народом, что покончишь со своими гнусностями, тогда узнаешь, на что способен Тойли Мерген, тогда поймёшь, что значит быть опозоренным. А сейчас отправляйся на хлопок! Хватит даром хлеб есть! И твоя дневная норма - сто килограммов! Ии грамма меньше!
От срама и отвращения Тойли Мергена мутило. Уже придя домой, он никак не мог успокоиться и даже не ответил на слова Акнабат.
- Всё воюешь со своим дядей? - удивлялась она. - Зачем ты только связываешься с этим ворюгой. Я так даже опасаюсь его. Не посылай ты его на хлопок. Толку от него всё равно не будет. Имени этого подлеца я не хочу слышать в своём доме.
Тойли Мерген молчал. Возможно, он винил себя в том, что не сумел остановить Артык-шиха вовремя, когда тот только ступил на кривую дорожку.
Акнабат, увидев, что муж снова куда-то собрался, забеспокоилась:
- Что же это и чаю не попил, и не пообедал?
- Будут спрашивать, скажешь, что поехал на бахчу.
- Зачем? Арбузов или дынь тебе не хватает? Вон сколько у нас - есть некому.
- Привезу твоих зятьков. Сам их туда отправил, сам и верну.
- Почему же ты должен ехать? Разве нельзя послать кого-нибудь помоложе, ну, того же Нобата?
- Нобат нужен здесь. И потом, я сам хочу посмотреть на их лица, когда они узнают, что снимаю их с бахчевых и посылаю на хлопок.
- А какая им разница - что там, что здесь.
- Разница большая. Там можно епокойно лежать и посасывать сладкую дыню. А здесь придётся работать до боли в пояснице.
- Тут уж ты перехватил, им лежать некогда, - сказала Акнабат и следом за мужем вышла во двор.
- Ладно, ладно, зря не обижу.
- Уж больно ты, отец, подозрительный стал. - Она покачала головой и показала рукой на вещи, привезённые Нобатом из города и сложенные под виноградной беседкой. - Надо убрать, а то пропылится всё, и дождь может пойти.
Тойли Мерген глянул на солнце, клонящееся к западу, и вывел машину из гаража:
- Уберёшь вместе с сыном.
- Ты мне и сына сегодня не показал, - проворчала Акнабат.
- Теперь твой сын всегда будет при тебе. Сиди и гляди, сколько душе угодно!
Тойли Мерген уехал, а жена, прикусив кончик платка, смотрела вслед удаляющейся машине.
- Молодец он у меня, ничего не скажешь! - с гордостью проговорила она.
Вечером, вернувшись с работы, Аман обнял мать и удивился, узнав, что отца нет дома.
- А он на бахчу поехал, сынок, - ответила Акнабат.
- Зачем ему сдались арбузы и дыни?
- Хочет привезти мужей твоих сестёр. Говорит, сам их отправил, сам и верну.
- Да, отец не на шутку рассвирепел, крепко он за родственников взялся.
- Что же поделаешь, родственники всякие бывают, Аманджан, - вздохнула Акнабат и пустилась философствовать. - Если, скажем, некоторые стараются, из кожи вон лезут, чтобы помочь тебе не уронить твой авторитет, то другие тоже стараются - только в другую сторону, хотят извлечь выгоду из родства, из чужого авторитета. Что же после этого делать твоему отцу? Хочешь - не хочешь, а рассвирепеешь.
- Хорошо, если это поможет, поглядим, каков будет результат.
- Ай, о чём ты говоришь! Сколько хлопка ты сегодня собрал на своей машине?
- Отвык я от физической работы… А то бы…
- А всё-таки?
- Пожалуй, около шести тонн.
- Вот тебе и результат!
- Это верно, мама.
- Если верно, на, покроши чурек. Я залью бульоном.
Аман даже не заметил, как съел миску шурпы. Вот что значит весь день проработать на свежем воздухе и, можно сказать, впервые в жизни вернуться домой с хорошо пропотевшей спиной.
- Посмотреть на тебя, так скажешь, что вкуснее материнской шурпы и нет ничего на свете. А, сынок? - сказала обрадованная мать, глядя, с каким аппетитом ел её привередливый сын, и придвинула поближе к нему чайник. - Вот что я скажу тебе, сынок. Если ты окончательно вернулся в отчий дом, то и комнаты этого дома не должны пустовать.
Акнабат считала, видно, неудобным прямо говорить с Аманом о женитьбе, поэтому она так издалека начала.
- А у нас в ауле, не сглазить бы, теперь много хорошеньких девушек, - набравшись мужества, продолжала она.
- Например? - осведомился Аман, решив обратить серьёзный разговор в шутку.
- Например, Джерен, дочь Ораза Кара. Или Гозель дочь Эсена Сары. Или Язбиби, дочь Илли Неуклюжего.
Мать ещё долго могла бы перечислять сельских девушек, если бы Аман со смехом не спросил:
- И кого-нибудь из них ты уже выбрала?
- Конечно! - охотно отозвалась та. - Лично я, сынок, выбрала бы Язбиби. Ни в Гараяпе, ни в Акъяпе нет красивее девушки. К тому же она обходительная и трудолюбивая. Язбиби будет такой же, как её мать. И отец её Илли, хоть и неуклюж немного, но человек он уважаемый, про него не скажешь, что с ним не считаются. И братья у неё хорошие. Работящие парни.
- Ты, мама, до небес расхвалила девушку. Только скажи мне, выбор-то этот при себе держишь, или уже и словечко замолвила?
- А чего мне таиться, конечно, замолвила.
- Ну, и что тебе сказали? Приходите, будем рады?
- Что же они ещё могут сказать?
- Интересно, а что говорит сама девушка?
- Девушку никто и спрашивать не станет.
- Как же так? По-моему, прежде всего надо узнать, что на душе у девушки.
- Что на душе у девушки, спрашивают… ну, как бы тебе это сказать? Скажу, как есть - ты уже, слава богу, взрослый, давно борода растёт. Девушку спрашивают после того, как она залезет к мужу под одеяло.
- Нет, мама.
- Да, сынок. Так было у наших предков, так будет всегда!
- Нехорошо, мама, что так говорит жена Тойли Мергена.
- Жена Тойли Мергена - тоже женщина, сынок.
- Мне ты высказала свои мысли - и ладно. Но нигде больше не говори ничего подобного. Людей удивишь. Это, во-первых. А во-вторых, спрашивать надо не только у девушки, но и у парня. Придётся узнать и у него, любит ли он девушку, хочет ли он на ней жениться.
- Даже если ты обойдёшь весь Мургаб, не думаю, что найдёшь лучше невесту, чем Язбиби. Поэтому, сынок, я и не стала советоваться с тобой, а решила тебя посватать.
- Плохо сделала, мама.
- Да что ты в самом деле? Что же тут плохого?