Гайли, ещё не успев сесть, вытянул длинную шею, окидывая стол ищущим взглядом.
- Есть-то я, пожалуй, не хочу, - сказал он и облизал сморщенные губы, - а вот если у тебя молочко от бешеной коровы найдётся, я бы не отказался горло промочить.
Акнабат, ни слова не говоря, достала из холодильника запотевшую бутылку водки и вместе с рюмкой поставила перед братом. Не найдя на столе второй рюмки, Гайли обнажил в улыбке щербатые зубы и уставился на Тойли Мергена.
- А ты что же? Или, дожив до седых волос, решил праведником стать?
Мерген промолчал. Но Кособокого это не обескуражило. Он наполнил рюмку, мигом её опрокинул, зацепил с тарелки зелёный лук, понюхал его, положил обратно и закурил.
- Если уж пьёшь, то закусывай! - проворчала Акнабат и, налив в большую цветастую пиалу шурпы, поставила её перед братом.
- Ты меня не торопи! - отмахнулся он. - Захочу - поем. - И, дымя папиросой, наклонился к Тойли. - Так чем же кончилось? Освободили?
- Выходит, так.
- М-да… Значит, всё-таки своего добились, - сердито нахмурился родственник. Он снова наполнил рюмку и, покосившись на Тойли Мергена, спросил: - В чём обвинили?
- А ты что, разве не был на собрании? - в свою очередь спросил Тойли.
- Не был.
- Это почему же?
- Некогда было. Понимаешь, тут такое важное дело… Ай, да какое это имеет значение - был я ка собрании или не был? Ты лучше не уводи в сторону, расскажи, какие грехи на тебя навьючили?
- Как раз главный грех тебя и касается.
- Не понял! - помотал головой Гайли. - Какое я имею отношение к твоему председательству?
- Ты ведь мне родственник?
- Ну и что ж с того? Если я тебе шурин, а ты мне зять, то, конечно, родня. Тут никуда не денешься…
- Вот это-то и скверно, что родственник…
- Бог ты мой, но почему же?
- Признали, что семейственность развёл.
- Се-мей-ствен-ность! - от души расхохотался Кособокий. - Ну и молодцы! Нашли же что навьючить!.. Конечно, если захотели снять, то уж причину придумать нетрудно… Сей-мей-ствен-ность! Ну и ну!..
- Ты, Гайли, зря на собрание не явился. Тебе бы следовало прийти. Тогда бы ты сейчас не смеялся, - со всей серьёзностью проговорил Мерген. - Если хочешь знать, в нашем колхозе моих родственников - братьев и сестёр, родных и двоюродных, дядюшек, тётушек, да их потомства, как оказалось, - больше семидесяти душ.
- Ну и что с того? А даже если не семьдесят, а сто семьдесят!
- Дело, конечно, не в числе, дорогой мой. Дело в должностях. Если хочешь знать, то, как оказалось, ровно половина из них - либо служащие, что пером по бумаге водят, либо заняты такой работой, что можно и не потея есть досыта. Да и среди другой половины тоже немало таких, что только называются колхозниками, а на самом деле… За примером далеко ходить не надо. Вот, возьмём хотя бы тебя…
- Меня? - притворно удивился Кособокий.
- Да, тебя! - с грустью в голосе произнёс Тойли и посмотрел шурину прямо в глаза. - Ну, вот, скажи по совести, принёс ли ты за последние годы колхозу хоть крупинку пользы? Вспомни, когда ты последний раз в поле выходил?
- Зря ты с меня начал! Я не в счёт.
- Почему так? - искренне удивился Мерген.
- Сам ведь знаешь, какое у меня здоровье.
- Ах, ты, значит, больной! Да-да-да… - насмешливо согласился Тойли. - Я-то хорошо знаю твою хворобу. Когда война - ты увечный, когда хлопок - ты калека, а когда…
- Давай лучше не ворошить старую солому!
- Ладно, давай ворошить новую. Кто твой приусадебный участок обрабатывает? Кто полсотни твоих овец пасёт?.. Ах, да, овец ты в общее стадо отправил, о них речи нет. Ну, а кто за твоими верблюдами и коровами ходит? Тут ты здоровый!
- А кто может мне запретить заниматься своим хозяйством?
- Вот в этом всё дело, дорогой мой, - вздохнул Мерген. - Из-за того, что ты мой родственник, никто тебя пока не приструнил. Ни тебя, ни таких, как ты. И я тоже хорош! Закрывал глаза на подобные вещи. Делал вид, что ничего не замечаю… Поделом мне! - Он немного передохнул и снова обратился к шурину: - Ты мне вот что лучше скажи, почему бы это третья бригада, та самая, на чьей земле мы с тобой живём, почему это она уже который год не выполняет плана по хлопку? А? Можешь ты мне это объяснить?
- Откуда мне знать! - пожал плечами Кособокий и, сморщив нос, опять потянулся к рюмке.
- Погоди! - взял его за локоть Тойли. - Водка от тебя не убежит. Ты мне ответь сначала.
- Да не знаю я!
- Знаешь, да увиливаешь.
- Разрази меня бог, не знаю.
- Лучше меня знаешь.
- Колхоз-то план выполняет, ну, и ладно…
- Нет, не ладно. Надо, чтобы все бригады выполняли.
Гайли, которому этот разговор стал уже надоедать, вдруг засопел носом и без всякой хитрости произнёс:
- Если всей бригадой навалиться, то и план будет.
- В самую точку! - удовлетворённо сказал Тойли Мерген и отпустил локоть шурина. - Вот она где - семейственность!
Вместо ответа Кособокий осторожно покосился на сестру и ловким манером опрокинул вторую рюмку.
- А кроме семейственности, сказали, что я перестал в поле бывать, земли совсем не вижу, - горько закончил Тойли.
- Вот это они правильно сказали! - согласился Кособокий и, достав из миски баранье рёбрышко, принялся обгладывать его, выбирая кусочки помягче да пожирнее. - Это они вернр подметили, что глаза твои земли не видят, - смакуя мясо, приговаривал он.
- Если верно, зачем же прежде сказал, будто на меня поклёп возвели? - смерил шурина презрительным взглядом Тойли Мерген. - Правда, кое-что и лишнего наговорили, - задумчиво продолжал он. - Нашлись такие горячие головы, что всегда норовят через край хватить. Но всё же народ правильно решил, дорогой мой. Главная вина на мне самом.
- На тебе? - хихикнул Гайли. - И ты прямо так перед всем народом повинился? - искренне недоумс Бал он.
- Как же не повиниться, если люди правы?
- Значит, на тебя всё свалили, а ты и обрадовался?
- Ты не крути, Кособокий. Ничего липшего я на себя не принял, а свои промашки признал.
- Слышишь, Акнабат, что он тут говорит! - обратился Гайли за поддержкой к сестре. - Да я бы на твоём месте лучше умер, чем покаялся! - убеждённо воскликнул он.
- Это почему же?
- Если не знаешь, я тебе сейчас втолкую, почему! - Шурин со злостью бросил на стол обглоданную кость и так же ожесточённо стал излагать свою точку зрения. - Кто сделал колхоз "Хлопкороб" образцовым? Тойли Мерген или они? Когда двадцать лет назад тебя выбрали председателем…
- Не двадцать, а восемнадцать, - поправила его сестра.
- Какая разница! - свирепо посмотрел на неё Кособокий и встал из-за стола. - Сколько я тебе твердил - не ввязывайся в спор, когда я говорю! И вообще, если меня перебивает женщина, во мне бес просыпается…
- Ладно, ладно, - постарался утихомирить его Тойли. - Как говорится, не мсти Ахмеду вместо Али. Скажи лучше, что я такого особенного сделал, пока был председателем?
- Ого, сколько сделал! - воскликнул Гайли, меряя шагами комнату и возбуждённо размахивая руками. - Вспомни, сколько гектаров засевали у нас хлопчатником, когда тебя выбрали? От силы двести, а то и меньше, А теперь сколько? Две тысячи! Разве легко шагнуть от двух сотен к двум тысячам? - Он всё больше входил в раж. - А кто это сделал? Кто, я вас спрашиваю? Тойли Мерген, кому же ещё! Кто одним из первых во всём Мургабском оазисе стал носить на груди Золотую Звезду? Тоже он, Тойли Мерген! Не будем брать в расчёт птицу там разную: кур" гусей. Лошади и верблюды здесь тоже не в счёт. А вот знают ли те, кто бесстыдно лил тебе на голову помои, сколько у нас в колхозе стало овец? Да ведь наши отары уже Каракумы не вмещают! А кто их вырастил? Я, что ли?.. А кто построил этот утопающий в садах посёлок с прямыми улицами, с электростанцией, с гаражом на сотни машин, со школой, больницей… А клуб, словно дворец падишаха!.. А детские сады… Ай, разве всё перечислишь? Кто всё это сделал? Кто, я спрашиваю?
Едва дождавшись паузы в речи Кособокого, Тойли Мерген коротко, но твёрдо сказал:
- Люди.
- Кто, кто? - делая вид, что не расслышал, подскочил к столу и упёрся в него своими длинными руками Гайли.
- Народ! - глядя ему прямо в глаза, ответил Тойли. - Да, да, народ!
- Нет, мне с тобой не столковаться, - вдруг присмирел Кособокий и опять уселся за стол. - Народ, говоришь? - Он неожиданно умолк и долго сидел, погружённый в свои думы. - Ну, а теперь, - встрепенулся Гайли через некоторое время, - раз тебя сняли, придётся кого-то выбирать на твоё место?
- Уже выбрали.
- Кого же это?
- А тебе-то что? - с ехидцей ответил Тойли Мерген. - Ты ведь всё равно работать не станешь.
- Судьба - она изменчива, - многозначительно заметил Гайли. Теперь он сидел развалившись, хитро щурил глаза и нарочито беспечно ковырял в зубах. - Что ни говори, а всё-таки каждому хочется, чтобы председатель оказался человеком солидным, степенным, с пониманием…
- Не знаю, угодили тебе или нет, а только председателем у нас теперь Шасолтан.
- Кто? - изумился Кособокий. - Шасолтан? Дочь поливальщика Назара?..
- Что, не по душе?
- Не очень-то по душе, - откровенно признался Гайли. - Да и справится лиг она?
- Ещё как справится! - убеждённо ответил Тойли. - Девушка умная, агроном с высшим образованием. Понимает и землю, и воду. И народ понимает - уже год как парторг. Не беспокойся, знает она людям цену, и тебе, и мне, кому хочешь.
- Так ведь женщина! Женщина! - закричал Кособокий. - Если скажешь, что женщина может быть министром, я поверю. А вот председателем колхоза…
- Шасолтан хоть и молодая, а поумнее тысячи таких мужчин, как ты, - вмешалась Акнабат, убирая со стола.
- Слыхал! - улыбнулся Тойли Мерген, кивнув в сторону жены.
- Вы как хотите, а моё дело маленькое, - устранился от спора Гайли. Он решительно встал, нахлобучил на лоб свою островерхую шапку и шагнул к выходу. Но в дверях обернулся и с недоброй усмешкой произнёс: - Если тебе, дорогой Тойли, станет скучно дома сидеть, приходи, поможешь мне собирать с приусадебного участка капусту и морковь…
Только после его ухода Тойли Мерген почувствовал, как он устал. В голове звенело, словно в огромном глиняном сосуде, даже скулы ныли от напряжения. Он молча курил, не в силах встать с места.
Акнабат перемыла и убрала посуду, потом присела на корточки возле мужа и, с печалью глядя куда-то в пространство, смущённо спросила:
- Как теперь будешь жить, Тойли, после всего этого шума? Захотят ли подыскать для тебя достойную работу?
Тойли Мерген решительно раздавил в пепельнице только что начатую сигарету и поднялся.
- Там видно будет, мать. А пока надо лечь да выспаться.
Близких и дальних родственников Тойли Мергену хватало, но в доме у него было малолюдно. Обе его дочери после замужества жили отдельно - у них уже были свои семьи. Сын Аман пока ещё не женился, но стал убеждённым горожанином. В прошлом году он окончил сельскохозяйственный институт и вернулся в родной колхоз инженером-механизатором. Однако проработал здесь недолго. После пяти лет учёбы в Ашхабаде его неудержимо тянуло в город. В конце концов он уехал из колхоза и поступил на работу в автопарк, обслуживающий Каракумский канал.
Тойли Мергену эта затея не понравилась, но перечить сыну он не стал. Как ни старалась Акнабат удержать Амана в родительском доме, сколько ни убеждала мужа вмешаться, Тойли остался верен себе.
- Будет ли тебе хорошо, - говорил он жене, - если ты сама причинишь боль единственному сыну? Пусть идёт туда, куда влечёт его душа. Слава богу, мы пока не нуждаемся в его помощи. Пусть живёт, где хочет, был бы только здоров и высоко держал голову.
А когда выяснилось, что горсовет предоставит Аману квартиру не скоро, Тойли Мерген купил ему в городе дом с участком.
Весть об экстренном собрании в родном колхозе, где решается вопрос об его отце, дошла до Амана в тот же день. Дурные вести вообще обладают той особенностью, что распространяются мгновенно, едва ли не быстрее, чем по радио. Так и тут получилось.
Аман бросился к телефону.
- Мама, что там у нас? Что это про отца болтают?
Узнав голос сына, Акнабат, которая и без того не находила себе места с той минуты, как началось собрание, даже всхлипнула.
- Пока, сынок, ещё всё неясно.
- Мама, ты плачешь?
- Нет, сынок.
- Мама, возьми себя в руки. Не подобает тебе так расстраиваться.
- Ай, сынок, какой бы женщина ни была, она всё-таки женщина.
- Мама, ты не только женщина, ты - жена Тойли Мергена. Не забывай об этом.
- Постараюсь, сынок.
- Я вечером ещё позвоню.
- Позвони, сынок…
Но Аман не выдержал до вечера. Он позвонил, как только кончился рабочий день.
- Папа ещё не вернулся с собрания?
- Кет, пока не пришёл.
- А что всё-таки слышно? Что отец говорит?
- Ты что, сынок, не знаешь своего отца? Ничего он не говорит.
- Ну, а какое у него настроение?
- Откуда же мне знать. Придёт, попьёт чаю, поест и снова уйдёт.
- А ты бы спросила.
- Ай, сынок, спрашивай, не спрашивай - и без того всё выяснится.
- Когда?
- Ведь не месяц же собранию тянуться. Не сегодня-завтра кончат.
- Да, это верно. Только ты, мама, зря не мучай себя. А я попозже позвоню…
В полночь трубку снял уже сам Тойли Мерген.
- Салам, папа!
- А, это ты, Аман! Ну, как дела, как настроение?
- Ничего, папа. А как у тебя?
- Ай, и у нас не так чтобы совсем скверно.
- Собрание кончилось?
- В своё время и ему конец придёт.
- А как ты думаешь, что решат?
- Пока трудно сказать.
- И не чувствуешь, к чему дело клонится?
- Вроде бы и чувствую, да всё ещё смутно.
- Что же это будет!.. Я как узнал, хотел сразу выехать.
- А ты здесь зачем?
- Ну, всё-таки, папа…
- Занимайся своими делами, Аман. И не звони то и дело - только зря мать тревожишь. Понял?
- Понял, папа.
- Ну, если понял, спокойной тебе ночи.
Но в ту ночь сон не шёл к Аману. Да и на работе он ходил сам не свой.
О том, что отца сняли, Аман узнал лишь на четвёртый день, когда поутру вышел из дому и сразу наскочил на живущего по соседству пенсионера Тархана Гайипа. Толстяк Гайип словно караулил его. Он вдруг возник откуда-то сбоку, решительно преградил Аману путь и долго шевелил своими пухлыми губами, прежде чем приступить к столь радующему его разговору.
- Как поживаешь, сынок? - с удовольствием поглаживая себя по животу и ехидно ухмыляясь, спросил он наконец.
- Спасибо, папаша, всё в порядке, - как можно суше ответил Аман, сразу смекнув, о чём пойдёт речь, и давая понять собеседнику, что ему некогда.
- А об отце ты уже знаешь? - остановил его сосед, предостерегающе подняв коротенький указательный палец.
- Что я должен о нём знать?
- Ну и времена! - покачал толстяк голой, как дно деревянной миски, головой. - Сын ничего не знает об отце…
- Простите меня, папаша…
- Не торопись, успеешь! Твой отец когда-то был мне закадычным другом… Так вот, как говорится, с коня сбросили. Что, не понял? Ну, согнали с трона, одним словом. Не председатель он уже…
- Это я понимаю, - спокойно ответил Аман. - Меня другое удивляет: ваше злорадство.
Молодой человек уже сделал шаг, чтобы обойти назойливого собеседника, как тот снова остановил его:
- Ты, сынок, на меня не сердись. Я ведь попросту, по-соседски. А соседям положено всякие вести сообщать - и добрые, и дурные. Я хотел как лучше…
- Спасибо, папаша…
- Да погоди ты! Второпях такие дела не делают. Наказ тебе хочу дать, - прижимая Амана животом к забору, упорствовал Гайип. - Когда поедешь домой, первым делом передай от меня Тойли Мергену большущий привет. А ещё скажи ему, - тут толстяк внезапно хихикнул, - пусть не печалится. Подумаешь, велика беда - выгнали! И без того пора на пенсию. Чего-чего, а белого амура, что в Каракумском канале плавает, на нашего брата хватит. Слава богу, ещё никто не запретил его ни ловить, ни продавать. Пусть в город переезжает - крыша-то над головой ведь есть, и не кибитка какая-нибудь, а прямо-таки дворец падишаха… Будем вместе на рыбалку ездить, уху варить. Что касается кубинского рома, то, к счастью, у нас его - хоть залейся… Словом, скучать не будем.
- Боюсь, что отец откажется от таких развлечений.
- А ты не бойся. Ты хоть и славный малый, хоть и инженер, а всё ещё дитя малое. Пойми, что если такой всадник с седла сковырнулся, ему уже больше на коня не влезть. Ты что думаешь, может, я по своей воле на пенсию вышел? Спровадили меня, дорогой товарищ, тоже спровадили…
- Не знаю, как там насчёт пенсии, а только вряд ли отец захочет с вами рыбу ловить…
Эти не слишком-то вежливые слова вырвались у Амана сами собой, но они-то и позволили ему ускользнуть от опешившего соседа. Впрочем, сквозь толстую, как копыто старого верблюда, кожу Гайли не проникали никакие обиды. Уже через мгновение до Амана донеслась ответная реплика, произнесённая не то чтобы злобно, а скорее даже ласково:
- Обязательно захочет. Ещё за счастье почтёт!
Хотя молодой инженер на протяжении всего разговора и держался с достоинством, всячески ограждая честь отца от пошлых намёков, завистливого соседа, но, честно говоря, дурная весть ошеломила его.
Аман никак не мог предвидеть такого исхода. Он слишком свыкся с мыслью о том, что его отец - человек, беззаветно преданный своему делу, совершенно чуждый всему, что связано с личной выгодой, на редкость справедливый и бескорыстный, способен преодолеть любую трудность. Ему действительно казалось, что должность председателя закреплена за его отцом пожизненно. И вдруг такое дело…
"Вероятно, отцу сейчас очень тяжело, - думал Аман, торопливо шагая в направлении автобазы. - Да и как может быть иначе? В один миг перечёркнута репутация, которая создавалась на протяжении целых восемнадцати лет. И все эти годы - самоотверженный труд изо дня в день. С тех пор, как я себя помню, не было случая, чтобы мы дома видели, когда отец ложится и когда встаёт, словно сон для него что-то запретное. И ведь не зря всё это. Благодаря стараниям отца отсталый, полуразвалившийся колхоз очень скоро вышел в передовые и вот уже сколько лет является гордостью республики… Такому человеку мало памятник при жизни поставить!.. Есть ли после этого справедливость?.. Хватит ли у отца душевных сил, чтобы выдержать такую передрягу?.. Ведь он - человек гордый и непреклонный…"
Когда Аман подходил к автобазе, из ворот выехал огромный самосвал и с шипеньем затормозил возле него. Курчавый смуглый паренёк, улыбаясь, выглянул из кабины:
- Доброе утро, инженер!
- Здравствуй, Джума! Ну, как дела?
- Да вот, сами видите. Ночку не поспали, зато ремонт закончили.
- Молодцы! Куда направляешься?
- За канал. Дамбу насыпать.
- И Бяшим тоже?
- Его тоже туда послали.
- Присматривайте там за ним. Говорят, его опять в шашлычной видели в рабочее время. Если он снова напьётся - весь коллектив опозорит. Парень он способный, а ведёт себя…
- Не беспокойтесь. Он теперь, кроме зелёного чая, ни на какую жидкость не глядит.
- Если бы… Ну, желаю успеха.