Аристократия, против которой он воевал, пользовалась старым законом эвменид, который Эсхил именовал "законом возмездия". Он же утверждал новый закон, закон Минервы, или гуманности. Вел его инстинкт, инстинкт человека, которому, по словам Светония, "не была ведома месть или возмездие и который, когда мстил, мстил со всей нежностью". Или, может, он делал это по расчету? В любом случае, расчет был тонкий: он понял, что после убийств Суллы и кровопролития, устроенного Марием, можно было достичь удивительных результатов, действуя по контрасту, но для этого необходимо проявить выдержку, сострадание, всепрощение.
Мы уже говорили, что жители и даже целые города бежали, но это происходило в более отдаленных от центра местах, где у людей было время бежать. Цезарь прилагал все силы, чтобы близлежащие города стали свидетелями его прибытия одновременно с известием об этом прибытии. Здесь люди уже не верили в возможность спасения. Оставалось только ждать, чтобы тебя ограбили, сожгли или убили. Но Цезарь не походил на грабителя, поджигателя или убийцу.
Все это казалось столь необычным и непонятным, что люди, которым не причинили никакого зла, были просто ошарашены, изумлены, потрясены. А ведь Цезарь был племянником Мария, сообщником Катилины, подстрекателем Клодия. Никаких грабежей и пожаров, никаких пыток! Помпей же, напротив, объявляет врагом каждого, кто не следует за ним, и повсеместно обещает ссылки, избиение розгами и виселицу, и это Помпей, человек закона, нравственности, порядка!
Об этом, кстати, говорят вовсе не его враги, иначе бы я непременно это отметил; необязательно плохо думать о победителе, тем более, если речь идет о гражданской войне. Даже Цицерон был того же мнения.
Вот пример того, как он отзывается о Помпее.
"Ты не представляешь, - пишет он Аттику, - даже не представляешь себе, как наш дорогой Гней желает стать вторым Суллой. Я не просто болтаю, но знаю, о чем говорю, к тому же он этого и не скрывает.
- Но как же тогда? - спросишь ты. - Ты знал об этом и ничего не предпринял?
- Ах, боги! Ничего не делаю, ничего! И знай: не из симпатии, а из признательности!
Тогда ты спросишь:
- Не можешь избрать правильный путь?
- Напротив, могу, но вспомни, что он поддерживается низменными способами.
Во-первый, их цель - посеять голод по всей Италии, все разрушить и сжечь, и уверяю тебя, их не будут грызть сомнения: грабить или не грабить богатых…"
Итак, по словам самого Цицерона, он, Цицерон, знал об этом и другие тоже; все знали. Сборище обезумевших аристократов трубило об этом на все четыре стороны.
Да и разве можно было усомниться, разве Помпей не был учеником Суллы?
Так что сразу же, как только ростовщики, люди с тугими кошельками поверили, что им оставят их красивые виллы и их обожаемые денежки, они тут же согласились перейти на сторону этого, как они его называли "главаря оборванцев".
Люди перестали убегать, засовы дверей отодвигались, сначала они просто наблюдали, как он проходит, позже стали выходить ему навстречу, затем уже просто кидались к нему с распростертыми объятиями.
Вспомните возвращение Наполеона с острова Эльбы, с которым этот марш очень схож.
Цицерон пишет Аттику:
"В Италии нет ни пяди земли, над которой бы он не властвовал. О Помпее ни слова, и если он теперь не в море, то тогда все пути для него уже перекрыты.
Как, однако, спешит Цезарь! В то время как мы сами…
Лично мне не нравится осуждать того, кто преодолевает препятствия, заставляющие меня впадать в безнадежность и страдать".
Так вот, из того, что пишет Цицерон, можно сделать вывод: он вовсе не осуждает Помпея. Что же тогда скажут те, кто его осуждает?
LV
Что же происходило в это время с Помпеем? Что происходило с человеком, отказавшимся от всех мирных предложений? Что происходило с тщеславным императором, которому, судя по его собственным словам, стоило только топнуть ногой, как из-под земли вырастут легионы пехотинцев и кавалерии?
Кто-то должен точно знать, где находился Помпей.
Цицерон знал. Вот что пишет он Аттику в феврале 705 года от основания Рима, или за сорок восемь лет до нашей эры:
"Ничего уже не осталось нашему другу, чтобы полностью обеспечить себя, кроме как бросить Домиция. Вообще поговаривают, что он спешит ему на помощь. Но я сомневаюсь.
Как это возможно, спросишь ты. Как может он бросить Домиция, столь исключительного человека, он, имеющий в своем распоряжении тридцать когорт?
Так вот, скажу я, да! Он бросит его, дорогой Аттик, или я ничего не понимаю в людях. Страх его беспределен. Он думает только о бегстве". Тут Цицерон пишет ясно: Nihil spectat fugam!
И далее:
"Это и есть человек, с которым я должен разделить судьбу. Знаю, о чем ты думаешь. У меня есть тот, от кого я должен бежать, но, к сожалению, я не вижу человека, за которым я должен следовать.
Помнишь, некогда я сказал: предпочитаю быть побежденным рядом с Помпеем, чем побеждать рядом с другими. Да, но с тогдашним Помпеем, с тем Помпеем, каким он был, каким мне казался когда-то, а не с сегодняшним Помпеем, который бежит, даже не понимая толком, почему он это делает. Он предал все, чем мы владели, оставил родину в беде и готов покинуть Италию. Таковы потери. Дело сделано! Я проиграл.
И вообще мне трудно привыкнуть к вещам, в существование которых я никогда не верил, идти за человеком, который вырвал меня из круга близких и родных людей и тем лишил как бы своего я.
Прощай! Обязательно напишу тебе, что произойдет далее".
Хотите знать, что произошло? Читайте!
"Помпея нашли!
О, какой позор! Какое несчастье! Ведь нет большего несчастья, чем позор. Ему нравилось помогать Цезарю стать великим, и тут же, без всякого перехода, он начал опасаться его, не одобрил ни одного условия мира. Одновременно с этим необходимо заметить, что он ничего не делает и для ведения войны. Вот он уже оставил Рим, по своей глупости теряет Лицен, позволяет, чтобы его ужалили в Апулии, готовится переправиться в Грецию, и при этом - ни одного доброго слова в адрес тех, кто остается, слова перед принятием важного решения.
Но вот ему пишет Домиций.
Тогда он направляет письмо консулам - похоже, в нем пробудилось чувство чести.
Думаешь, что очнувшись, герой воскликнет: я знаю, чего требуют долг и честь! Что мне до опасности, когда справедливость на моей стороне!
Да, дожидайтесь! Прощай, честь! Герой уже в пути, он бежит, позорно удирает из Брундизия. К тому же поговаривают, что Домиций сдался вместе со всеми своими людьми.
Ах, какая ужасная новость! Заканчиваю письмо: боль мешает мне продолжать писать. Жду от тебя вестей".
Как видите, Помпей нашелся - он убегает из Брундизия.
Действительно, он находился в Брундизии, точнее - в самой юго-восточной точке Италии.
И вот что пишет он оттуда Цицерону:
"Гней Великий, проконсул - Цицерону, императору.
Приветствую!
Я получил твое письмо, если ты здоров, то прими мои поздравления. В том, что ты пишешь мне, я узнал твою старую преданность Республике. Консулы встретились с моей армией в Апулии.
Умоляю тебя, во имя истинного патриотизма, который никогда прежде еще не падал так низко, приходи к нам, чтобы вместе решить, какие меры следует принять в том плачевном положении, в каком ныне находится Республика.
Ступай по Аппиевой дороге до Брундизия, и чем быстрее прибудешь, тем лучше".
И этот человек продолжал называть себя Гнеем Великим! Говорил же я вам, дорогие читатели, что Помпея захвалили. Само собой разумеется, Цицерон не единственный, кто думает, но не говорит, что Помпей трус и к тому же неумен.
Помпей трус! Не правда ли, какое странное сочетание слов! А чего же вы хотите? Я обязался представить вам великих людей во всех интимных подробностях, причем с великими людьми происходит то же самое, что с рагу из зайца: нельзя приготовить блюда, коли нет охотничьего трофея. Так что, если хотите, чтобы я представил вам великого человека, мне нужен для этого именно великий человек.
Вот что пишет Целий в письме Цицерону:
"Только ответь правдиво, видел ли ты когда человека более глупого, чем этот твой Гней Помпей? Наделать столько шума, вызвать такой переполох - и все это только затем, чтобы потом делать одни глупости!
Цезарь же наш, дорогой мой, совсем другое дело. Сколько силы и уверенности в действиях, более того - сколько сдержанности при победах! Читал ли ты прежде или слышал о чем-либо подобном? Что скажешь? Что скажешь о наших солдатах, которые шли по самым гиблым местам, мерзли на невероятном морозе, мокли под дождями, но совершали этот поход с таким видом, будто они на прогулке! О Юпитер! Вот храбрецы!
И как бы ты смеялся надо мной, если бы знал, чем меня беспокоит эта слава, от которой мне в конечном счете ничего не достанется. Но в письме этого сказать тебе не могу, только при личной беседе. Единственное, что твердо знаю: он намерен позвать меня в Рим, как только прогонит из Италии Помпея. Думаю, это уже произошло, если почему-либо Помпею не понравилось сидеть в осажденном Брундизии.
Приветствую твоего сына, Цицерон!"
В свою очередь Цезарь вновь пишет Цицерону. Откуда? Письмо не датировано и не отмечено место отправки. Вы думаете, сам Цезарь знает, где находится? Он наступает столь стремительно, сколь Помпей убегает.
"Я спешу, нахожусь на марше, легионы устремились вперед. Не могу позволить Фурнию отправиться, не черкнув тебе несколько строк признательности. Единственное, о чем прошу тебя в знак проявления ко мне благосклонности, чтобы ты явился в Рим, куда, я надеюсь, скоро тоже прибуду. Хотел бы видеть тебя там, воспользоваться твоей мудростью, советом, твоим положением, наконец, - словом, всем, чем ты располагаешь.
Заканчиваю тем, с чего начал: время летит. Прости, что пишу так коротко, об остальном тебе расскажет Фурний".
Итак, все хотят иметь на своей стороне Цицерона. Помпей тянет его в Брундизий, Цезарь зовет в Рим. Ну а кого же он послушается; Если бы он только смел, он бросил бы Помпея и бегом помчался к Цезарю!
- Ах, когда бы я не был связан обязательствами! - восклицал он. - Но я так обязан Помпею, что не в силах проявить и тени неблагодарности к этому человеку!
Он отвечает Цезарю:
"Цицерон, император - Цезарю, императору.
Приветствую!
Прочитал твое письмо, с которым ты отправил ко мне нашего Фурния и в котором ты предлагаешь мне явиться в Рим.
Говоришь, что хочешь воспользоваться моим советом, моим положением. Но также добавляешь: моей мудростью и всем, чем я располагаю.
Это уже совсем другое дело. Я все раздумываю, какой же смысл ты вкладываешь в это последнее слово.
Уверен, разумеется, что высокий разум, коим ты обладаешь, не позволит тебе проявить по отношению к твоим согражданам ничего, кроме мирных чувств и понимания.
Если так, тогда, Цезарь, ты прав, думая обо мне, - я именно тот человек, который окажет тебе всяческую поддержку и своим положением, и духом.
Итак, если предчувствие не подвело меня, если по отношению к Помпею сохранилась у тебя хоть капля благоговения, если хочешь хоть немного повернуть его к себе и использовать на благо Республики, то нигде не сыщешь посредника лучше меня. Разве не всегда давал я добрые советы во всех ситуациях и ему, и Сенату, как только представлялась такая возможность? Причем я не довольствовался лишь тем, чтобы просто высказать свое мнение, а старался, чтобы его поняли и разделили другие.
Сегодня признаюсь тебе, Цезарь, что не могу с безразличием наблюдать падение Помпея, ведь на протяжении стольких лет я лепил из тебя и из него своих идолов и испытывал к тебе и к нему самые дружеские чувства.
Так что прошу тебя, Цезарь, умоляю на коленях, вырвись на время из своих проблем, позволь мне быть до конца искренним, признательным, преданным тебе во имя всех неоценимых услуг, которые какой-либо человек может ожидать от другого. Побереги таким образом единственного человека, могущего быть посредником между тобой и им, между вами двумя и вашими согражданами.
Благодарю тебя за то, что ты сохранил жизнь Лентулу, что сделал для него то, что он некогда сделал для меня. И после твоего письма, написанного в порыве признательности, мне кажется, я разделяю с ним эту радость.
Прошу тебя, сделай так, чтобы я испытал такую же радость и по поводу Помпея".
Все же было в Цицероне благородство.
Но это ни к чему не привело.
- Приезжай как посредник, - говорит ему Цезарь.
- Буду ли я иметь свободу действий? - спрашивает Цицерон.
- Мне ли предписывать тебе, как поступать, - отвечает Цезарь.
- Предупреждаю, что по прибытии в Рим буду подталкивать Сенат помешать тебе совершить поход в Испанию и перебросить войска в Грецию. Мало того, предупреждаю, что всегда буду на стороне Помпея, - настаивает Цицерон.
- Тогда не приезжай, - отвечает Цезарь.
И Цицерон остается в Формии до новых распоряжений. Но он очень обеспокоен - он получает от Бальба записку.
Вам не кажется, что все это напоминает некую античную Фронду, только куда серьезнее, чем та, XVII века, с записками, поступающими поутру? А вместо господина Ларошфуко и кардинала Ретца действующими лицами являются Цезарь и Помпей.
Итак, Цицерон получает записку следующего содержания:
"Бальб - Цицерону, императору Приветствую!
Я получил от Цезаря секретное письмо, копию которого высылаю тебе. Сама краткость свидетельствует о том, насколько он занят, он пишет лаконично даже о вещах невероятной важности.
Если не случится ничего экстраординарного, немедленно напишу тебе.
"Цезарь - Оппию и Корнелию Бальбу.
Я добрался до Брундизия на заре, на седьмой день мартовских ид и расположил там свой лагерь. Помпей тоже находится там, он отправил ко мне М. Магия переговорить о мире. Надеюсь, что я достойно ответил ему, сам скоро убедишься. Не хотел опаздывать ни на миг, чтобы успеть предупредить тебя. Сразу, как только появится надежда на какую-либо договоренность, немедленно сообщу".
- Теперь, дорогой Цицерон, понимаешь ли ты мое беспокойство? Уже второй раз появляется надежда на заключение мира, и я дрожу от страха, как бы не улетучилась эта надежда. К несчастью, меня нет рядом с тобой и я не могу лично пожелать тебе удачи; если бы я находился там, возможно, сумел бы чем-либо помочь. Но сейчас я просто мучаюсь в ожидании".
Вот позиция одной стороны, рассмотрим теперь другую. Цезарь продолжал передвигаться с обычной своей быстротой. Взяв Корфиний, сегодняшний Сан-Перино, который историки часто путали с Корфу, укрепив положение Домиция и Лентула Спинтера, когда те уже были уверены в том, что скомпрометированы, он направляется вдоль Адриатического побережья.
Находясь в состоянии войны с галлами, Цезарь не имеет других кораблей, кроме тех, на которых высадился в Англии и которые не было времени переправить в Адриатическое море.
Цезарь, как уже было сказано, пошел вдоль берега и достиг Брундизия. Он продвигался вслед за Магием, управляющим домами Помпея, которого повстречал на своем пути и отправил к хозяину.
Магий получил задание сказать Помпею следующее:
"Приближается Цезарь. Он говорит, что в интересах Республики вам необходимо встретиться, но только вдвоем, без свидетелей. На расстоянии и через посредников решить такой вопрос нельзя".
Об этой встрече и упоминалось в письме к Бальбу: "Он отправил ко мне Магия переговорить о мире".
У Цезаря было шесть легионов, два из которых он набрал во время этого похода; шесть легионов - почти сорок тысяч солдат. Как видите, пять тысяч его пехотинцев и триста конников размножились. И Наполеон тоже отправился с острова Эльба с пятьюстами человек - с десятой частью армии, следовавшей за Цезарем. И к нему тоже относились, как к разбойнику. Наконец, и он доходит до Тюильри во главе огромной армии.
И вот начинается осада, одна из тех грандиозных осад, какие умеет устраивать Цезарь; она напоминает осаду Лa-Рошели в 1628 году под предводительством кардинала Ришелье.
Цезарь решил перекрыть все входы и выходы в порт Брундизий. Начались осадные работы. Сначала он строит дамбу против самого узкого места в гавани, у входа. Но так как глубина воды мешает работам, сооружает плоты в тридцать квадратных шагов. С помощью этих плотов, которые привязывают к строящимся укреплениям, он полностью перекрывает вход в порт. А чтобы их не разрушило волнами, опускает с каждой из четырех сторон плота по якорю, а сверху надстраивает точно такой же второй ряд плотов. Затем покрывает плоты землей и ветками, чтобы можно было по ним ходить. Усиливает их парапетом и плетением из лозы по бокам и спереди, потом возводит двухэтажные башни, чтобы защитить от нападения кораблей и огня.
Этим сооружениям Помпей противопоставил огромные транспортные суда, которые нашел в порту. Он приказывает построить на этих кораблях трехэтажные башни, вооружает их разными машинами, затем направляет корабли против плотов Цезаря с целью затопить их.
Гиганты сошлись лицом к лицу, бой может начаться в любую секунду.
Но Цезарь хочет полностью контролировать ситуацию. Он направляет к Помпею одного из своих легатов, Кания Ребилия, с заданием - настоять на встрече Помпея и Цезаря. Цезарь дает слово, что противнику на этой встрече будут оказаны все положенные почести.
Помпей отвечает, что не может встретиться, так как отсутствуют консулы. И действительно, все консулы уже в Диррахии.
Цезарь тут же понял, что это лишь увертка. Он продолжает осаду.
Через два дня корабли, транспортировавшие консулов и часть армии в Диррахию, возвращаются в Брундизий без оружия и, естественно, без консулов. Они возвращаются, чтобы забрать Помпея и его двадцать когорт. Помпей готовится к бегству.
Он приказывает забаррикадировать городские ворота, все входы на площади и перекрестки, возвести на улицах баррикады, вырыть траншеи, в дно которых вбивают колья с заточенными концами, а затем покрывают их тонким плетением из веток, поверх которых насыпают тонкий слой земли и песка - таким образом готовятся капканы для солдат Цезаря.