Жако даже замер на миг с открытым ртом: мой отец?.. Ну да… Амбруаз. Он нагнал ребят, недоумевавших, что могло стрястись с Морисом Аампеном, его давненько не было видно. Парни высыпали на улицу.
Рей и Клод открывали шествие. Они шагали молча, чуть поводя плечами, мускулы рук дрожали после недавнего напряжения. Вслед за боксерами шли Жако и Милу: они то принимали оборонительную позу, то посылали в пустоту короткие апперкеты, то слегка задевали друг друга по носу, то делали вид, что отходят в сторону, семеня мелкими шажками и спотыкаясь о камни мостовой.
Тьен и Мимиль с увлечением обсуждали шепотом вероятный исход матча:
- Рей - классный боксер, ясно, но Аль Дюбуа хорошо уходит от ударов, и к тому же у него сокрушительный контрудар…
Рири Удон окончательно проснулся. Он выходил из своего оцепенения только к вечеру и совсем оживал, когда надо было ложиться спать. Он не давал покоя Ритону:
- Клод, возможно, пойдет дальше Рея. Между нами говоря, у него больше нутра. Ты заметил, как он вывел Рея из равновесия прямым слева?
Ритон смотрел на приятеля невидящим взглядом. Губы его беззвучно шевелились, словно давая выход музыке, которая не умолкая звучала у него в голове.
Шантелуб шел последним, нагнувшись вперед, заложив руки за спину. Иногда он ускорял шаг, чтобы догнать остальных.
Парни шагали по главной улице Гиблой слободы. То тут, то там сквозь жалюзи пробивался мягкий свет лампы. Иног да сзади тихонько открывалось окно и чья‑то тень падала на прямоугольник из темных и светлых полос, лежавших на мостовой. Оживленный разговор вдруг разом обрывался: люди прислушивались к голосам бравой компании, проходившей мимо. Кое - где еще работали радиоприемники, доносилась нежная, трогательная мелодия.
Парни шагали по главной улице Гиблой слободы, походка у них становилась все воинственнее, голоса звучали все громче, храбрость проявлялась все дерзновенней. Они во всеуслышание заявляли, что с радостью готовы подвергнуться любому нападению, лишь бы получить настоящую мужскую закалку. Кот и кошка, грубо потревоженные во время своего любовного дуэта, бросились прочь, сопровождаемые градом ругательств.
Мириады звезд, висящих слишком высоко, чтобы ощущать земной холод, множились в небе, чистом и прозрачном, как летом.
* * *
В дверь постучали.
- Это Ритон, - сказал Жако. - Я поднимусь к себе в комнату. Скажи ему, что меня нет дома…
Ритон смущенно мялся в передней.
- Входи же, малыш, - пригласила его хозяйка.
- Мадам Леру, это Жако велел мне прийти, он сказал, что вы хотели меня видеть…
- Да. Погоди минутку.
Она взяла с буфета какой‑то сверток, развернула его и вытащила оттуда толстый синий свитер.
- Вот возьми, примерь.
- Но, мадам Леру…
- Примерь, говорят тебе.
Ритон снял куртку, под которой оказалась вылинявшая голубая рубашка с огромной заплатой на спине, и надел свитер. Мадам Леру одернула его сзади, поправила воротник у подбородка. Потом отступила на два шага и, подавшись вперед, прищурила один глаз.
- Повернись‑ка. Так, хорошо. В общем подойдет. Теперь надевай свою куртку.
- Но, мадам Леру…
- В чем дело?.. Свитер для тебя.
- Но я не могу его взять.
- Свитер прислала Жако его тетка. Только она не видела Жако уже три года и выбрала слишком маленький размер. Я стала раздумывать, кому из соседей свитер пришелся бы впору. И вспомнила о тебе. И правда, свитер сидит на тебе как влитый. Что ты на это скажешь? Есть у меня глазомер или нет?
- Да, конечно, есть.
Мадам Леру приосанилась.
- Когда я берусь что‑нибудь вязать, мне даже не надо снимать мерку.
- Но, мадам Леру, чем я могу вас…
- Вот что, отправляйся‑ка живехонько домой со всеми своими потрохами и не мешай мне готовить обед.
Не давая Ритону опомниться, она, подталкивая, проводила его до самой двери.
- Передай привет отцу. А что братишки, здоровы?
- Да, здоровы. Отец ездил их навещать в прошлое воскресенье.
Когда мать вернулась в комнату, Жако уже ожидал ее там.
- Поднимись наверх, взгляни на Лулу.
Ребенку было больно поворачиваться на своей узенькой кроватке, простыни сбились и стали влажными. От мучительных приступов кашля и бесконечных рвот все мышцы у него болели, кости ломило. Но малыш не жаловался. Только в усталом взгляде запавших влажных глаз было что‑то такое, от чего сжималось сердце. Дети легко приспосабливаются к болезни. Дети ко всему привыкают. Лулу кашлял, прикрывая рот рукой, плевал в полотенце, а когда чувствовал, что к горлу подступает тошнота, сам брал тазик, всегда стоявший рядом. Он научился заранее определять, чем кончится приступ: вырвет его, или станет отделяться мокрота, или все ограничится сухим кашлем, - и брал то тазик, то полотенце, то носовой платок. Он просыпался ночью, не жалуясь, ничего не прося, кашлял, плевал, придвигал к себе тазик, стараясь не шуметь, и вновь засыпал, вздыхая для собственного утешения. Во время приступов кровь приливала к лицу мальчика, а после них он сразу же становился мертвенно - бледным. Иногда приступы коклюша следовали один за другим. Хриплый кашель гулко разносился по дому, надрывая душу близким. Маленькое тельце содрогалось, похудевшее личико было искажено, из глаз текли крупные слезы. Когда приступ проходил, Лулу осматри вался и, если кто‑нибудь был в комнате и мальчик видел склонившиеся над кроваткой встревоженные лица, слабо улыбался.
Мать нагнулась к печке и поскребла в ней кочергой.
- Сходи за углем, Жако.
Когда Жако вернулся из подвала, Лулу сидел в кроватке. Он смеялся.
- Послушай, Жако. Мама - это Белоснежка, а ты Принц - Уголь.
Он замолчал, о чем‑то раздумывая.
- Ты хороший, Жако, ты всегда ходишь за углем, значит, ты Принц - Уголь. А я, знаешь, кто я? Знаешь?
- Нет, не знаю… позабыл, - ответил Жако, чтобы не портить игры.
- Ну, а я гномик. А мама Белоснежка, а ты Принц-Уголь.
- Лулу, вот твои капли, - сказала мать.
Малыш сам капал себе лекарство в нос. Ему набирали в пипетку несколько капель, он откидывал голову на подушку, вводил стеклянный кончик в ноздрю, закрывал глаза и сжимал пальцами резиновый конец. Пустив себе капли в обе ноздри, он некоторое время лежал с запрокинутой головой и закрытыми глазами, потом протягивал пипетку и торжествующе заявлял:
- Я сам накапал себе капли в нос.
Жако и мать уже спускались по лестнице, когда Лулу опять позвал их:
- Слушай, знаешь, кто мама?
- Ну?
- Мама еще и Золушка.
- Да.
- Мама Белоснежка и еще Золушка.
В кухне мать вытащила из своего кошелька пятисотфранковую бумажку и протянула ее Жако.
- Что это?
- Тебе, карманные деньги.
- Но…
- У тебя, верно, ничего не осталось.
- Осталось… немного. Мы все сложились: и Милу, и Клод, и Рири, и Тьен, чтобы купить свитер Ритону. Так что на каждого пришлось не так уж много.
- Возьми все‑таки пятьсот франков.
- Нет, лучше оставь их у себя. Ведь Лулу будет лежать в больнице. А когда должна приехать санитарная машина?
- Завтра утром. Навещать его можно каждый день с часу до полвторого.
- Не очень это удобно, когда работаешь.
* * *
Ритон продолжал робко ухаживать за Одеттой Лампен. Каждое утро, любуясь из окна вагона сверкающими на морозе полями, оба ухитрялись угадывать потрясающие признания в самых обычных словах. Одетта хвалила замечательный свитер Ритона. Юноша смущался и переводил разговор на ее брата. Морис все еще не мог найти работы. Положение в семье с каждым днем ухудшалось. Одетта рано возвращалась домой: она уже не могла брать платные уроки после занятий в школе. Морис становился все более озабоченным. Как‑то вечером он принес домой кучу листков, рекламирующих преимущества службы в колониальных войсках, и заметил, что суммы, выдаваемой добровольцам при вступлении в армию, хватило бы для уплаты долгов, которые накопились с тех пор, как он, Морис, остался без работы. Ритон задумчиво слушал, давая себе слово поговорить о Морисе с товарищами, с Шантелубом, со своим отцом. Одетта же умоляла его хранить в тайне то, что она ему доверила, и юноша видел в этом доказательство любви.
Встречаясь в поезде, парни обменивались впечатлениями, новостями. Милу замечал, что Жако хмурится, не зная, в какой вагон сесть, а войдя, оглядывает одну за другой все скамейки, и понимал, что тот ищет Бэбэ. Тогда он принимался паясничать, чтобы развеселить друга. Однажды Милу появился даже с наклеенными усами на манер Верценгеторикса, "типаж номер 53 бис", и начал рассказывать о своей работе на Монмартре, где продаются парики всех времен - от доисторических и до наших дней. Милу занимался доставкой этих волосяных покровов. Он бывал за кулисами. В театр "Варьете", где шли репетиции "Трех мушкетеров", он отнес парик дАртаньяна, в театр "Капуцинов" - "английские локоны" и видел там в артистической уборной нагих женщин. Милу рассказывал об этой нежданной удаче, тараща глаза и раздувая ноздри, чтобы поразить, а главное, развлечь Жако. Впрочем, он признавал, что доставка париков не такое уж выгодное и приятное занятие, даже если принять в расчет откровенные костюмы актрис в современных парижских спектаклях. Ведь каждая поездка хронометрировалась, а у Милу не было даже велосипеда; Эх, будь у него хоть какой‑нибудь транспорт! Тогда Жако снова заговаривал о мотоцикле "веспа", который ему так хотелось купить. Существует, говорят, заманчивая возможность приобрести мотоцикл в рассрочку, но как поразмыслишь, так уж лучше, если можешь, откладывать деньги, беречь их на вещи более серьезные. Об этих "серьезных вещах" Жако говорил весьма туманно и даже с некоторой грустью. Милу страдал, чувствуя, что друг его расстроен. Однажды он не выдержал и сказал ему все начистоту: Жако не должен обольщаться. Если он не встречает Бэбэ в поезде, так это потому, что она больше поездом не ездит. Да, девушки почти совсем не видно в Гиблой слободе. Какой‑то тип приезжает за ней каждое утро на машине и привозит обратно по вечерам. Шикарный тип - разъезжает в черной "аронде".
Жако молчал. Опустив голову, он зажал губами сигарету, табачный дым попал ему в глаза, и на них выступили слезы.
* * *
- Сейчас вернусь.
- Что?
- Я сейчас вернусь!
Фландрен из‑за вибратора посмотрел вслед Жако, направлявшемуся к двери барака. Там стоял делегат и беседовал с молодым человеком в теплой куртке защитного цвета, с вещевым мешком за плечами. Жако подошел к ним. Он остановился позади Ла Сурса, наблюдая за вновь прибывшим, прислушиваясь к разговору.
- …Сыт по горло, - говорил парень в защитной куртке, - хватит с меня шататься по свету и рисковать собственной шкурой. Я непривередлив. Хочу одного: набивать себе каждый день брюхо в столовой, и баста!
- Хорошо. Пойду поговорю с Бурвилем. Это начальник строительства. Вот увидишь его, тогда поймешь, почему его так прозвали '.
Ла Суре повернулся, чтобы идти в канцелярию. Парень последовал за ним. И тут они столкнулись лицом к лицу с Жако, который преградил им дорогу.
Бурвиль - известный во Франции исполнитель комических песенок. - Прим. ред.
Ла Суре поднял свой внушительный нос:
Привет, Жак. Что‑нибудь не ладится?
Жако стоял очень прямо, слегка расставив ноги, крепко упираясь ими в землю. Он потер руки, словно собирался засучить рукава рваной блузы, которую носил поверх комбинезона. Выпятив грудь, закинув назад голову - шейные мышцы напряглись. Не сводя глаз с парня в защитной куртке, он кивнул в его сторону и глухо спросил:
- Чего он добивается, этот субъект?
- Парень ищет работы. А тебя какая муха укусила?
- Он парашютист, - выпалил Жако.
- Знаю, - спокойно ответил Ла Суре. - Парень мне все объяснил. Он демобилизовался и ищет работы.
И делегат направился было к начальнику, но Жако опять преградил ему дорогу.
- Послушай! Он явился из Индокитая. Пусть себе убирается туда, откуда приехал! - Жако повысил голос.
Резко передернув плечами, парашютист поправил свой вещевой мешок и крикнул Ла Сурсу:
- Сопляк начинает мне действовать на нервы. Уж если он очень этого добивается, то получит по счету сполна!
Делегат взял Жако за руку и проговорил серьезно:
- Выслушай меня…
- Ну, нет! - запальчиво крикнул Жако, вырвав руку. - Ну, нет!
Ла Суре посмотрел на обоих парней, стоявших друг против друга в воинственной позе. Он снова схватил Жако за руку, на этот раз гораздо крепче, и оттащил назад.
- Ты сейчас же отправишься, как миленький, на свое рабочее место, - сказал делегат негромко, но отчеканивая каждое слово.
Тогда Жако снова высвободился и, вытянув шею, бросил прямо в лицо Ла Сурсу:
- Незачем было тогда морочить нам голову всеми этими разговорами о "грязной войне" в Индокитае, да еще на профсоюзном собрании. Факт, незачем!
Он сунул руки в карманы, сделал несколько шагов к своему рабочему месту, но вдруг резко обернулся и, указывая рукой на парашютиста, крикнул:
- Я‑то ведь знаю этого типа! Сам с ним дрался!
- Черт побери! Уж на этот раз…
Парашютист хотел было броситься на Жако, но делегат удержал его.
- Послушай‑ка меня, Жако, - проговорил он гневно, - человек вовсе не обязан подыхать с голоду из‑за того, что он проболтался три года в Индокитае. Если ты неспособен это понять, зайди ко мне немного погодя, и я тебе все популярно растолкую. Ну, а если тут дело в личных счетах, то улаживайте их между собой сами!
Делегат пропустил парашютиста вперед и, обернувшись, крикнул:
- Только вам придется заняться этим не на строительстве, даю слово!
Жако повернулся к ним спиной и зашагал, расправив плечи, все так же высоко держа голову, шаркая стоптанными башмаками по гравию. Он яростно схватил пустую тачку.
- Что случилось? - спросил бетонщик.
- Ничего!
Перед пристройкой, служившей кабинетом начальнику строительства, Ла Суре проговорил:
- Подожди меня здесь минутку, пойду закину удочку.
Постучав, он открыл дверь.
- Здравствуйте, мсье Лашеналь.
- Здравствуйте, Ла Суре, скорее закрывайте дверь, а то печь дымит.
- Мсье Лашеналь, я привел к вам парня, который хотел бы у нас работать, а на втором объекте как раз нужны подсобные рабочие…
- Опять один из ваших протеже, Ла Суре? Просеянный сквозь сито, сквозь "красное" сито?
Делегат молча пожал плечами.
- Ладно. Посмотрим… - сказал Бурвиль. - Но вашему приятелю придется немного подождать. Мне надо с вами поговорить.
Бурвиль присел на корточки, помешал кочергой в печке, подбросил угля и опустился на табурет возле чертежной доски с наваленными на нее проектами.
- Садитесь, Ла Суре.
Делегат сел на другой табурет.
- Берите сигарету, - предложил Бурвиль, придвинув к нему начатую пачку.
- Спасибо, - проговорил делегат.
Он вытащил из кармана кисет, вынул из него листик папиросной бумаги и принялся сворачивать необычайно тонкую сигарету. Бурвиль внимательно наблюдал за ним, приглаживая короткие пряди волос, падавшие на лоб. Он немного отодвинул табурет, положил ногу на ногу… На нем были короткие вельветовые штаны бурого цвета, гетры и слишком узкая куртка, надетая на толстый свитер, по - видимому, связанный женой. Волосы у начальника были рыжеватые, а кожа бледная, как у крестьянина, оторвавшегося от земли, покрытая бесчисленными веснушками.
- Послушайте, Ла Суре, в этом деле я тоже нахожусь под ударом, не меньше чем рабочие.
Делегат вынул зажигалку. Это была большая зажигалка из красной меди, и Ла Сурсу, видимо, доставляло огромное удовольствие держать ее в руках, вертеть, ласково поглаживать большим пальцем.
- Подумайте об этом хорошенько, Ла Суре.
Делегат поплевал на зажигалку и, прихватив пальцами рукав куртки, принялся начищать медную поверхность. Наконец он решился открыть зажигалку и закурил свою тощую сигарету.
- Видите ли, мсье Лашеналь, я пока что не уполномочен обсуждать этот вопрос.
Он замолчал и взглянул на свою сигарету.
- Хочу таким манером отучиться курить:' сыплешь в сигарету все меньше и меньше табаку, и она становится все тоньше. Я уж больше месяца этим занимаюсь. Скоро буду курить одну бумагу.
Ла Суре вздохнул.
- Беда только, что они все время тухнут.
Он опять зажег свою тонюсенькую сигарету и проговорил, вертя в руках зажигалку:
- Вы, верно, скажете, что, пока канителишься, зажигаешь ее, хоть не травишь себя дымом…
Бурвиль встал и принялся расхаживать по комнате.
- Кстати, этот парень ждет меня на улице, он хотел бы получить работу…
- Ладно! Согласен! - бросил Бурвиль.
- А потом, - продолжал Ла Суре, - я ведь не один, У нас два делегата. Есть еще и Баро.
- Я сейчас его вызову.
Бурвиль открыл дверь и споткнулся. Ланьель, пронзительно взвизгнув, с воем бросился прочь.
- Опять эта проклятая собака, - проворчал Бурвиль. - Теперь она уже вынюхивает у дверей! Но у меня ведь не столовая. Что, спрашивается, ей здесь нужно?
- Немного тепла, - ответил Ла Суре, шедший за ним.
Бурвиль заметил бывшего парашютиста.
- А это что за человек?
- Это тот парень… которого вы приняли на работу.
Пока начальник строительства посылал рабочего за
Баро, Ла Суре успел шепнуть парашютисту:
- Приходи завтра утром в семь часов да захвати котелок с едой.
- Есть такое дело! Золото ты, а не человек!
Ла Суре вошел обратно в кабинет. Почти тут же вернулся и Бурвиль.
Он тщательно закрыл за собою дверь.
- Брр… Стоит на минутку оставить дверь открытой - и холодище в комнате становится такой же, как на улице.