"Нужно успокоиться и подумать о приятном - об Эльзе, будущем малыше, о родителях…" - приказал он себе. Какое счастье будет снова увидеть маму, обнять отца! Нужно только отдохнуть и успокоиться, чтобы не огорчать их… "Кажется, я все сделал правильно, и Адольф должен быть доволен мной", - подумал он.
И вдруг его точно толкнули. В висок камнем ударила простая мысль. Он сел на постели и сделал глубокий вдох. Все сделалось ясно, как начинающийся день, - и сарказм Роберта, и неудовлетворенность Рема, и вечное беспокойство Штрассера, и скрытый цинизм Геринга и Пуци… И эта его собственная бессонница… Они утратили веру. Десять лет неудач - не многовато ль? Они разуверились в том, что Адольф станет тем, кем должен стать. Они устали ждать чуда! Но если устали они, то что говорить о тех тысячах и тысячах, которые ждут этого чуда в гуще движения, в суете и хаосе политических смут, тяжкого быта, ежедневных потерь? Работа, спорт, парады, уличные драки, экстаз пивных… Нет, воля фюрера не безгранична… Фюрер… Он изменился… Он как будто не может сделать глубокого вдоха.
Рудольф невольно поморщился, вспомнив беспомощную усмешку Гитлера, смотревшего, как молодой болван соскребает со стены его фотографию. Вспомнил и тот странный разговор в Бергхофе, о котором так желал забыть; вспомнил и вчерашний вальс с Ангеликой… Еще год назад всего этого невозможно было и вообразить. Если так пойдет дальше, он превратится в такого же, как мы, в одного из нас - и тогда крах! абсолютное пора-женье!
- Я знаю, что нам нужно. Я знаю, что нужно немцам, - сказал Рудольф вслух. Молодые нации славян способны удовлетвориться фигурой вождя. Немцы слишком традиционны. Фюрер - этого мало. Фюрер должен стать богом.
Рудольф еще некоторое время лежал, откинувшись на подушках Хаос в голове улегся, и мысль работала четко, выстраивая План.
Он снова сел к столу и записал три пункта Плана.
I. Воспитание. Управление по пропаганде рейха. (Пропагандистские кампании на каждые 30 дней.)
II. Внушение. (Кирха и антикирха. Оккультизм.)
III. Культ. (Восточный опыт. Фараоны.)
Затем он взял еще один лист.
"Мой фюрер! - писал он. - В качестве руководителя Политического бюро НСДАП я предлагаю к вашему рассмотрению следующую программу…"
- Опять уснул за столом, - отвечал Карл Хаусхофер на вопрос Адольфа, когда тот утром, около десяти, зашел к нему попрощаться, - но мы его уложили. А это, по-видимому, для вас. - Он протянул два листа.
Гитлер взглянул мельком и, сложив вчетверо, сунул их в карман. Он горячо поблагодарил хозяев за гостеприимство, извинился за массу хлопот. За его спиной, потупив взор и чуть прикусив нижнюю губу, стояла Ангели-ка со слезами на глазах. Утром дядя разбудил ее, объявил о немедленном отъезде. Он не дал ей попрощаться с Эльзой, которая еще не выходила из своей комнаты, - сказав, что так будет лучше для Эльзы и Рудольфа, им нужно отвлечься от дел и отдохнуть.
- Но ты говорил - мы еще останемся, - заикнулась она.
- Я передумал. Останутся они, - был ответ.
Она хотела спросить о своих уроках, но поняла, что это только раздражит его. К счастью, добрая фрау Марта успела утешить ее, сказав, что зиму они также собираются провести в Мюнхене, и обещала позаботиться о хороших учителях.
Фрау Анжела и Фри, проведшие эту ночь у Хаусхоферов, тоже вышли попрощаться, и Гели приметила небывалую вещь - в глазах матери стояли слезы.
"Чего она так расчувствовалась!" - стыдясь за мать, думала Ангелика. Еще и эта дурында Фри, как загипнотизированная мышь, не сводила глаз с Альбрехта. Теперь все они поедут в Мюнхен, оттуда - в Бергхоф, где мать снова будет вести хозяйство, а Фри - за всеми подглядывать. Какая тоска! И все же она чувствовала, что жизнь ее переменилась и никогда не вернется в прежнюю колею.
"Я больше не хочу ничего стыдиться, - твердо сказала себе Ангелика, садясь в машину рядом с дядей. - Я больше не позволю ему…"
Часть II
Берлин уже вовсю засыпало снегом, а в Мюнхене снежинки порхали где-то над домами, изредка покрывая крыши белым налетом. Зима будет снежной, считали крестьяне из деревушек Рейхольдсгрюн и Вундзидель и очень радовались приезду хозяина большого поместья Фридриха Гесса и его семьи. Жизнь теперь полегчает - старый Фриц всегда покупает у них много продуктов для дома, и по божеским ценам. Здесь, у подножья Фихтельских гор, нищета не была такой вопиющей, как в городах Баварии, крестьяне много трудились - все, начиная с семилетних детей и кончая глубокими стариками. Одичание и нищета были скорее внутренними - люди жили слишком замкнуто, газету получали одну на всю деревню, и читал ее староста.
Когда-то сыновья Фрица с радостью собирались домой, в Германию. Им нравились горы, заснеженный лес, катание на лыжах, деревенские праздники… Теперь радовалась одна Грета, двадцатидвухлетняя дочь Фридриха Гесса. Загорелая, задорная, насквозь пропитанная африканским солнцем, дома она за месяц превратилась в синеглазую белокожую барышню, свысока поглядывавшую на мальчишеские забавы старших братьев, которые, впрочем, продолжались недолго. Не пробыв с родителями и двух недель, уехал Альфред.
Получалось, что больше всего времени с родителями проводит старший сын Рудольф, которого они с четырнадцати лет почти совсем не видели - сначала интернат в Бад-Годесберге, затем учеба в Швейцарии, война и вечная занятость… Впрочем, и теперь они видели его обычно по утрам, за обедом и поздним вечером, когда он заходил пожелать им спокойной ночи. Все дни он проводил в кабинете или библиотеке, в окружении двухметровых колонн, сложенных из книг по востоковедению, античной истории, египтологии, археологии.
Все чаще начала выпархивать из дома Грета - то в Мюнхен, то в Дрезден, то в Берлин.
Так продолжалось два месяца.
В ноябре в имение оперативно проложили телефонный кабель, но звонки не были частыми. Рудольф постоянно получал телеграммы. Сам он выезжал по делам всего четыре раза, в Мюнхен и Берлин, каждый раз дня на два.
Жизнь в поместье текла спокойно и размеренно. Сад и все вокруг утопало в снегах. Хозяин дома часто уезжал на санях на охоту в горы; женщины занимались хозяйством и не могли наговориться. Отец и сын Гессы были по натуре молчаливы, а женщинам разговоры порой могут заменить почти все.
Под Рождество начались звонки из Мюнхена, и Рудольф некоторое время колебался - не отправиться ли всем туда на праздники, но потом твердо решил остаться. "Если уеду, то, скорей всего, не вернусь. Нужно прежде закончить начатое. Дела пока не требуют моего вмешательства", - сказал он жене.
Дела в Мюнхене и в партии в ту зиму складывались прекрасно. Фон Шлейхер в декабре встретился с Ремом, чье имя не сходило со страниц газет; армия и СА заключили тайный - от армии и СА! - договор о совместных действиях на случай военного конфликта. До этого, еще в ноябре, тиссеновские газеты выдали пушечный залп по оппозиционным лидерам. Заметки Гесса, писанные с иезуитским коварством, подмочили не одну репутацию, но герой войны Эрнст Рем в этих заметках неизменно выглядел "свирепым диким вепрем среди утопающих в грязи и отбросах жирных господских свиней". Цитата из Геббельса пришлась ко двору.
В середине декабря в окрестностях Мюнхена, в уютном особнячке посреди базы СС фон Шлейхер встретился с Гитлером, обе стороны подтвердили намеченные взаимные договоренности, и фюрер мог праздновать Рождество со спокойной душой. Однако Пуци, чаще других звонивший Гессу в Рейхольдсгрюн, жаловался на постоянное раздражение Адольфа, переходящее в психоз. Психозы поминал и Роберт Лей, заехавший на несколько дней в Рейхольдсгрюн.
Накануне вдвоем со старшим Гессом они двое суток лазили в горах по пояс в снегу, охотясь на дикого кабана, и даже ночевали в лесу, в хижине, откуда вернулись в совершенном восторге с огромной клыкастой тушей. Вокруг туши бесились на славу поработавшие собаки.
Никто не поверил бы, что с отцом и гостем экзотику зимней охоты разделила и Маргарита, которая скакала на лошади и сидела в засаде с ружьем, ни в чем не уступая мужчинам, - и все уже догадывались о причине ее воодушевления. Вечером строгая, белокурая Гретхен сидела за ужином, сверкая глазами и бриллиантами, а Лей ерзал на стуле, невпопад отвечал на вопросы хозяйки и не смел поднять глаз на Рудольфа, глядевшего на него тяжелым испытующим взглядом.
По-видимому, интерес Греты возник еще в Мюнхене. Из всех крутившихся вокруг нее мужчин девушка выделила именно его, причем сразу, молниеносно, как рассказывал позже Ганфштенгль. В доме Пуци всегда был проходной двор - там флиртовали и встречались для выяснения отношений самые неожиданные пары. Но в тот день Лей заехал, чтобы поругаться с Геббельсом, занимавшимся разработкой директив для гауляйтеров на ближайшие тридцать дней в соответствии с пунктом первым главы "Воспитание" программы Гесса.
Грета зашла туда инкогнито, из любопытства, в сопровождении своего брата Альфреда, начисто проморгавшего роковой момент. Грета увидела Роберта, который возбужденно махал руками перед носом у шефа вновь созданного Управления по пропаганде и заикался сильнее обычного. Через четверть часа они уже премило болтали, и трудно было отвлечь их от этой болтовни. Неизвестно, чем закончился бы для обоих тот день, если бы Геббельс не успел предупредить Лея, что эта красивая девчонка оттого и такая смелая, что зовут ее Маргарита Гесс. Лей тотчас же попытался ретироваться, но наивный Альфред, по просьбе сестры, взял с него слово, что он заедет к ним в Рейхольдсгрюн, и Роберт это слово дал.
- Послушай, старина, за кого ты меня принимаешь?! - сказал он Гессу после ужина. - Я ехал сюда в полной уверенности, что Грета в Дрездене.
- Грета? Ах, уже так!
- Руди, брось! В конце концов, ты меня оскорбляешь!
- Я тебя не оскорбляю - я не понимаю. И не только потому, что она моя сестра, а потому, что она ребенок! Она и ведет себя, как нелепый подросток-переросток, который ничего не боится, потому что не знает, чего бояться, и всем верит, потому что еще не знает предательства.
Лей промолчал.
Увидев Маргариту у Ганфштенгля, он сразу понял, что перед ним резвящийся котенок, однако без зазрения совести воспользовался бы этим, если бы не помешали… Ну что тут возразишь? Да, женщины его любят, а он - их. Нетронутых девочек особенно - грешен, да.
- Она тебе нравится? - тихо спросил Гесс, по-своему поняв его молчание.
Роберт встрепенулся.
- Что ты спрашиваешь? Я же не слепой, чтобы мне не понравилась такая красивая девушка. Но какую клятву тебе дать? Я не…
- Я не о том! - поморщился Рудольф. - Ты дразнишь ее. Не специально, но дразнишь. И я не представляю, во что все это выльется. Она у нас упрямая. И, кажется, это с ней впервые.
- Что же делать? - растерялся Лей.
- Женись.
- К-как?
- Ты сам говорил, что с женой вы давно чужие и это только развращает детей. Извини, я, конечно, не имею права вмешиваться…
Лей глядел на него ошарашенно.
- Руди, я, может, не понял чего… Ты имел в виду - мне жениться на Маргарите? Мне - на ней!
- Я имел в виду именно это, - отрезал Гесс.
- Хорошо, что нас не слышит твой отец, - заметил Роберт, вытирая вспотевший лоб, - а то он сильно пожалел бы, что всадил всю обойму в кабана, а не в меня.
Гесс раздраженно курил.
Лей тоже закурил. Он чего-то не понимал. По какой логике он, отец семьи, сорокалетний любитель вина и женщин, с расшатанными нервами, может составить партию такой девушке, как Маргарита?
- Руди, ты считаешь, что я мог бы сделать ее счастливой? - осторожно спросил он.
- Если бросишь пить, а заодно и донжуанство свое! Этого, кстати, требует и партийный долг.
Лей только пожал плечами - при чем здесь партийный долг?
- Но даже если не бросишь, все равно. Лучше ты, чем какой-нибудь салонный пошляк, - продолжал Гесс с не свойственной ему жесткостью, - какой-нибудь брехливый адвокатишка, или продажный депутат, или вообще пустое место с состоянием. Она не будет с ними счастлива ни дня, а с тобой - может быть, будет, полгода. Не знаю…
До Рождества оставалось три дня. Двадцать третьего приехали Геринги. Карин очень хотела еще раз побывать в Рейхольдсгрюне, поглядеть на горы, восхитительный зимний лес, послушать охотничьи рожки. Родившаяся и выросшая в Швейцарии, она любила все это детской, щемящей любовью, и у Германа, конечно, не хватило духу ей отказать. Он привез жену, худую, бледную, но оживленную, почти счастливую, и сам казался бодрым, полным надежд.
Геринг был заядлый охотник, и Фридрих Гесс предвкушал удовольствие.
- Осторожнее, Герман, - лукаво предупредил его Рудольф. - У нас тут уже имеется одна жертва папиной страсти. Вторые сутки с постели подняться не может.
- Это Роберт-то жертва? - хмыкнул Геринг. - Ну, ты кому-нибудь другому расскажи!
- А я полагаю, мои дорогие, что с вашим другом случилось то же, что с тобой, Руди, когда ты только приехал сюда, - заметила фрау Гесс. - Вспомни, как ты целую неделю спал. Я даже беспокоиться начала. Слишком вы, друзья мои, переутомляетесь.
Лей, собиравшийся двадцать третьего уезжать, поневоле задерживался, поскольку к его комнате Рудольф запретил подходить даже Берте. Утром двадцать четвертого он объявил родителям, что у них помимо младших Хаусхоферов будут еще гости.
Все решалось трудно. Сначала предполагалось, что Альбрехт и Гейнц привезут в Рей-хольдсгрюн одну Ангелику, но в последнем телефонном разговоре с Адольфом Гесс почувствовал в его тоне такую тоску и усталость, что решительно предложил все переиграть. Гитлер не возражал, и утром двадцать пятого в Рейхольдсгрюн помимо фюрера с племянницей прибыли еще три пары - Геббельсы, Гиммлеры, Борманы. При имеющихся в наличии Герингах и Роберте Лее составился тот круг, которому, как считал Рудольф, предстояло разыграть новую, специальную, "гипертрофированную" игру.
У старшего Гесса новые гости энтузиазма не вызвали. Гитлера он давно знал и уважал, но, так сказать, выносил за скобки. Геббельса он знал в качестве одного из самых разговорчивых знакомых, Гиммлера видел пару раз в Мюнхене, а Бормана вообще никогда не видел и потому удивился этому новому лицу в уже сложившемся, как ему казалось, окружении лидера партии. Однако именно Борман его порадовал. Он вместе с женой Гердой приехал раньше других и как-то легко и приятно вошел в здешний быт. Окончивший в молодости сельскохозяйственные курсы и поработавший управляющим крупным имением Герцберг под Мекленбургом, Мартин отлично разбирался во многих тонкостях большого хозяйства и обладал точными знаниями о таких вещах, о которых мечтательные друзья старшего сына понятия не имели. Конечно, он не был такой яркой и широкой натурой, как Геринг, не обладал нервным обаянием и душевностью Лея, однако герру Гессу он очень понравился здравомыслием, немногословностью и практической смекалкой настоящего баварского мужика.
- Ну и парень! - восхищался Фриц вечером того же дня. - Только приехал, а уже составил мне смету по реконструкции дома и флигелей. И как составил! Я лишь обмолвился, а он принял всерьез и за три часа все сделал.
День прошел в хлопотах. Хозяева встречали гостей и готовились к рождественскому ужину. Ангелика, едва появившись, вместе с Маргаритой отправилась в лес на лыжах в сопровождении Хаусхоферов. Эльза, у которой пятимесячная беременность была еще не заметна, вышла погулять у дома с Карин и Гердой. Фрау Геббельс и фрау Гиммлер остались с хозяйкою - обе обожали праздничные приготовленья. Часть мужчин - Геринг, Гиммлер и старший Гесс - поехали на санях в лес за рождественской елкой.
Борман занимался устройством фейерверков. Геббельс подавал идеи и вдохновлял, Гесс осуществлял общее руководство, Лей спал.
Гитлер до сих пор не выходил из отведенных ему роскошных апартаментов - двух спален, кабинета и каминного зала, стены которого были увешаны кабаньими, оленьими головами и прочими охотничьими трофеями.
В доме был внутренний телефон, и около шести вечера фюрер позвонил Гессу, попросил зайти.
- Я чувствую себя неловко перед твоими родителями, - раздраженно сказал он. Смешно распускать павлиний хвост перед людьми, которые помнят тебя мокрой курицей.
- Нет! Ты не прав! - сердито отвечал Гесс. - Пророком должно стать в своем отечестве!
Для своего выхода фюрер выбрал тот зал, где установили еще не оттаявшую елку. Присутствующие, занимавшиеся украшением этого дерева и ветками цветущей омелы, мигом прекратили шутливо препираться и быстро все закончили под доброжелательным взглядом Гитлера, усевшегося на диване. Рядом сел тут же явившийся хозяин дома. Вскоре все расселись вокруг них, чтобы почтительно выслушать вождя. В руках у Бормана появился его обычный блокнот, но фюрер сегодня не был расположен говорить всерьез. Немножко поболтав ни о чем с герром Гессом, он сослался на легкую головную боль после дороги и, накинув меховой плащ, вышел на террасу, с которой открывался роскошный вид на покрытые заснеженным лесом Фихтель-ские горы Внизу он увидел двух лыжниц в меховых куртках и круглых пушистых шапочках. Две девочки-ровесницы бежали к дому в сопровождении прыгающей и лающей Берты. В ярком свете больших фонарей он увидел, как одна из них помахала ему рукой…
Два месяца изводила его, дразня и не позволяя себя трогать, заигрывая и впрямую издеваясь над его страстью, над его муками… А тут еще Рудольф со своим "культом" - задумал сделать из народного вождя поднебесного египетского фараона! Гитлер так устал за последние недели, что даже злости не осталось, а только желание, чтобы вспомнили наконец, что он тоже человек Хотя бы на Рождество!
В огромном доме царило приятное возбужденье, предпраздничная суета, все были оживлены, нарядны, любезны и улыбчивы. Одного лишь несколько недоставало - присутствия детей. Обычно детишки из ближних деревень часто бывали в поместье. Приходили они и вчера, за сластями и подарками, но после Рудольф попросил родителей больше детей не приглашать, поскольку Адольфа их присутствие нервировало.
В доме прыгали и резвились только Берта с Блонди.
Именно они прорвались, в конце концов, в запретное место - в спальню к Лею.
Несколько раз встав лапами на тяжелую дверь, сытые овчарки умудрились-таки ее открыть, забежали внутрь, принялись сновать вокруг кровати, тыкать мордами в одеяло, тянуть его зубами, класть лапы на постель и повизгивать. И вдруг обе смолкли и сели, как по команде. Через минуту по дому пронесся замогильный собачий вой. Лакей, видевший, куда проскочили собаки, и спешивший по коридору, чтобы их выгнать, вздрогнул, споткнулся и выронил лампу. Заглянув в комнату, он увидел двух псов, поднявших вверх морды, на постели - раскиданные подушки, а среди них - всклокоченную голову лежащего ничком Роберта. Лакей перепугался, опрометью бросился вон и сообщил хозяину, что со спящим гостем неладное.
Старший Гесс вместе со все слышавшим Борманом побежал в комнату Лея. Наклонившись над ним, они быстро установили, что с гостем все в порядке. Гесс показал лакею кулак, а двум нервным сучкам обещал отвернуть головы. Затем, присев в кресло, утер лоб и попросил Бормана позвать сюда Рудольфа. Когда младший Гесс явился, старший сказал ему, что его только что едва не хватил удар.
- Твои бестолочи устроили тут вой, как по покойнику. Шкуры с них содрать за такие дела. Зачем ты только держишь этих глупых псов?
- Немецкая овчарка - самая благородная порода, - заявил сын. - А выли они оттого, что давно не видели Роберта, соскучились.
Отец только рукой махнул.
- Пора будить Роберта. Десятый час.