"Когда мы собираемся в одном месте, нужно держать наготове роту врачей с мешком лекарств. Казалось бы, нервы у всех стальные, но стоит немного расслабиться, как начинает твориться черт знает что!" - мрачно шутил Рудольф.
Утешали его лишь крепко спящие Борман и Адольф, который - это все заметили - у Гессов совершенно успокоился.
Пока мужчины таким образом приходили в себя, дамы не скучали. Хозяин предложил устроить "дамскую" охоту на белок, и они с радостью согласились, но когда он принес дробовики, Ангелика искренне удивилась: - Разве мы станем по ним стрелять? В глазах Фрица Гесса появился закономерный вопрос - а что еще делают на охоте? - на что девушка, смутившись, не сразу, но твердо сказала, что думала поохотиться, так сказать, в переносном смысле.
На следующее утро лучшая половина общества собиралась на беличью охоту.
К дамам присоединились и все проснувшиеся мужчины, которые, в свою очередь, готовились к завтрашней большой охоте на кабана, знаменитого в окрестностях Рейхольдсгрюна самца-альбиноса, и не прочь были поразмяться. Можно вообразить себе физиономию Геринга, в лесу узнавшего, что с ними нет ни одного ружья - он-то был уверен, что первоклассные дробовики Фрица Гесса едут за ними в санях Но Фридрих развел руками: "Желание дам!"
Карин позже рассказала Рудольфу, как хохотал Гитлер, также отправившийся на дамскую охоту, а тем временем Борман, не расстающийся со своим блокнотом, записал туда следующее: "Убийство всегда убийство. У меня есть серьезное намеренье сделаться вегетарианцем. К сожалению, немцы слишком традиционны, и это не приживется, но для себя я почти решил".
Пока все общество гоняло белок, осыпавших людей пластами девственного снега, в уютном доме оставались впавший в спячку Геббельс, младший Гесс - за хозяина и Роберт Лей, которому врач по телефону запретил еще сутки выходить на мороз, пригрозив воспалением легких. Дома осталась и Грета. Она сидела у себя в спальне и в ответ на все приглашения брата спуститься в гостиную лишь отрицательно мотала головой.
Роберт тоже чувствовал сильное стесненье, Рудольф был прав, говоря, что она для него не просто девчонка из тех, что гроздьями вешались на него повсюду, - она для него часть, может быть, самого ценного после всех пережитых потерь - мужской дружбы.
Не будь Маргарита его сестрой, Гесс позабавился бы, наблюдая за Робертом, не знающим, как себя повести в банальнейшей ситуации - наверху влюбленная девушка, с которой нужно хотя бы поболтать из приличия. Ситуация, впрочем, была не совсем банальная. Рудольф не поставил впрямую никаких условий, лишь высказал пожелание; однако Лей понимал, что, вступив сейчас в любые, даже самые невинные отношения с Маргаритой, он возьмет на себя ряд обязательств, казавшихся ему почти невыполнимыми. Нет, он не был в себе настолько уверен, чтобы сказать: да, с нею я стану другим! Он мог лишь отважиться на попытку… Бросить пить, сдерживать свои скотские инстинкты, сделаться хорошим мужем прелестной, умной женщине; наконец, почувствовать себя здоровее, энергичнее, избавиться от этих припадков, вечной головной боли и отвращения к себе. Разве игра не стоила свеч? Не говоря уж о партийной карьере, о том неотразимом влиянии на фюрера, которое он приобретет через Гесса…
На этих мыслях Роберт, впрочем, поморщился, по-настоящему это его не волновало. По-настоящему он боялся другого - сорваться окончательно и потерять те крохи уважения к себе, за которые он временами отчаянно цеплялся.
Заснеженный сад за окнами уже тронули первые сумерки, а Роберт все маялся в гостиной, с отвращением глядел в готические зеркала, потягивался в креслах и, подсев к роялю, наигрывал мельком услышанные легкомысленные французские песенки. Он не узнавал себя… Его девиз был - принять решение и выполнять! С одним уточнением: решение может быть абсурдным, но выполнение - абсолютным. Так он заявил однажды на совещании у фюрера, и это немедленно было принято всеми как "принцип вождя".
Решения не было. Если и было, то только - бежать, бежать прочь сломя голову… Он вздрогнул, услышав твердые, быстрые шаги, и встал. Вошла Маргарита. Она остановилась в центре комнаты и вздернула подбородок.
- Поскольку все уехали, брат считает, что я должна вас развлекать. Извольте, я готова! Что вам угодно - рождественский стишок, песенку или танец? Или все подряд? С чего начать? - Она сделала еще несколько шагов. Ничего в этой раздраженной девушке не осталось от сказочной Гретхен.
- На кого вы сердитесь? - спросил он.
- На себя! Зачем вы остались? Мой брат проповедует какую-то иную религию, новый мировой порядок, а сам задержался в прошлом веке. Мои родители гораздо современней. Ну зачем вы остались? - повторила она с досадой, в которой слышались слезы.
Он молча протянул руку. Грета подошла, не понимая, но сделала то, что не требовало объяснений, - подала ему свою, и он несколько секунд держал ее пальчики. Потом она отняла руку и нахмурилась.
- Извините. Я не знала. Что с вами?
- Простуда, наверное.
- У вас болит горло, голова?
- Да, немного.
Она подошла к роялю, потрогала пальцем клавиши. Одна звякнула слегка. "Видел бы меня сейчас кто из боевых товарищей, - думал Роберт. - Они бы лопнули со смеху. Но что делать, если последняя достойная девушка, за которой я романтически ухаживал, была моя тридцатисемилетняя жена… А ведь они чем-то похожи, - вдруг поразился он, - та тоже то сердилась, то делалась очень нежна".
- Хотите, чтоб я поиграл? - спросил он. Маргарита нервно повернулась.
- Руди сказал…
Ох уж мне этот Руди! Роберт стиснул зубы, но улыбнулся.
- Ваш брат предпочитает Моцарта. Это, кажется, его любимое… - Он сел к роялю и заиграл "Маленькую ночную серенаду".
- Нет, не нужно… - Она чуть дотронулась до его плеча. - Пожалуйста.
- Вам не нравится? Я теперь редко играю. Растренировался. Но мне больше нечем вас развлечь.
- Меня не нужно развлекать. И мне очень нравится. Я только не понимаю, - она отошла к окну и стояла вполоборота к нему, - я не понимаю, зачем вам эта политика. Вы же музыкант.
- Нет, и никогда не был. Она пожала плечами.
- Я не понимаю.
"Нечто подобное я недавно говорил Рудольфу, - усмехнулся про себя Роберт. - Что же он мне тогда ответил? Да, что-то о воле и вере".
- Эта политика, как вы ее назвали, - всею лишь стремление изменить печальную участь Германии, - сказал он.
- Насильственным способом?
- А что в нашем мире совершается иначе?! Другого способа у природы нет. Через силу к радости!
- Быть жертвой - меньший грех.
- Случается, что, рождаясь, дитя губит свою мать. По-вашему, оно грешно?
- Младенец действует бессознательно. Им движут силы природы.
- Они движут и нами. Государства, как люди, рождаются и умирают. Вот и новая Германия должна родиться. Сама природа вытолкнет ее из чрева Европы, которая при этом вполне может и… отдать концы.
- А если Бог решит иначе? Если во время несчастных родов он решит сохранить мать?
- Бог? Мы в этой гипотезе не нуждаемся. Она неприняла шутки:
- Нет Бога - нет и греха. Нет греха - нет и кары за него. Что же вы оставляете?
- Право сильного.
- Сильного без разума? Сильного без души?
- Разум - это воля вождя. Душа - его вера.
- Его? - Она отвернулась от окна со странной улыбкою.
Роберт понял, что охотники возвращаются. Он ясно представил себе Адольфа в нелепой меховой шапке и огромных мохнатых сапогах.
- Что ж, Христос ходил в рубище, обдирая босые ноги о камни Иерусалима.
- Христос? Но ведь вы в этой "гипотезе" не нуждаетесь!
- Не путайте Бога с мессией. В нем мы нуждаемся, как никто иной!
- Но кем же он послан?
- Природой.
- Природой, без разума и души? Что это такое?
- Не более чем соединение молекул. А душа - энергия их движенья. Разве вам не объяснили этого в школе?
- А если… природа пошлет другого мессию?! И он скажет, что мы, арийцы, - низшая раса, пригодная лишь для того, чтобы пасти скот иудеев и возделывать поля славян?!
- Что-что?
- Разве не являлись уже миру безумцы, пророчившие власть одним и рабство другим? И где они теперь - империи Александра, Цезаря, Тамерлана? Где наполеоновский рейх? Что осталось от них кроме пластов человеческой плоти?! Я где-то читала, что оазисы в пустыне - это кладбища прошедших некогда армий. Превратите Европу в пустыню с оазисами? А вы не боитесь, что арийский оазис будет цвести пышнее всех?!
- Что? - Роберт про себя присвистнул. Ай да девчонка! Вот это страсть! И как похожа на брата! Такой же обманчиво дремлющий вулкан! Чтобы скрыть возбуждение, он повернулся к роялю и, поскольку послышался шум и веселые голоса ввалившейся в дом компании, заиграл марш тореадора из "Кармен". Под эту бодрую музыку и появились первые улыбающиеся "охотники", румяные с мороза и шутливо переругивающиеся Геринг и Ангелика. Увидав Грету у окна и Роберта за роялем, они резко остановились и в первый момент даже как будто попятились назад.
- Много белок настрелял? - спросил весело Лей.
- О да! - смеялся Геринг.
- Герман не промазал ни в одну, - заметила Ангелика.
- С таким оружием, какое у меня было, промахнуться немыслимо!
- Да, у Фридриха первоклассные стволы, - согласился Роберт.
- Безусловно, только я-то стрелял из пальца, старина! Вот из этого! - Геринг поднял указательный палец. - Наши дамы пожелали создать новую партию - беличьих пацифисток. А фюрер объявил себя вегетарианцем.
- Ничего, друзья мои! - воскликнул вошедший следом за ними Фриц Гесс. - Мои егеря уже пустили собак, и завтра я обещаю вам полную компенсацию за моральный ущерб.
Только сейчас поняв, что произошло, Роберт захохотал; вслед за ним рассмеялись и остальные.
- Лей, как всегда, показывает, что он умнее всех, - сказал Геринг жене. - Воображаю, как он пыхтел тут вокруг малышки Марго, пока я гонял белок. Ничего, завтра я возьму реванш!
За ранним ужином обсуждали стратегию охоты на кабана. По тактическим моментам высказались лишь четверо; остальные задавали вопросы. Четвертым, помимо известных охотников Геринга, старшего Гесса и Лея, оказался Борман, и в этом деле проявивший должную осведомленность. Дамы помалкивали. Эльза пыталась что-то сказать по поводу природного феномена, но мужской азарт рос в геометрической прогрессии. Даже Геббельс, обычно сторонившийся физических нагрузок, слушал чрезвычайно внимательно, и глаза его азартно блестели. Пожалуй, единственным, кто был по-настоящему равнодушен к предстоявшему действу, оставался Рудольф Гесс.
- Как, имея такого отца и традиции, не сделаться охотником! - недоумевал Геринг.
- Да, я не любитель. Это правда, - несколько смущенно соглашался Рудольф. - Ничего не нахожу в этом. Загнать живое в угол, убить в упор… Что за удовольствие!
- А если это живое в три центнера весом и с клыками по полфута каждый! Разве в подобном поединке ты не ощущаешь себя Зигфридом?!
- У Зигфрида не было двустволки.
- Ты же альпинист! Ты знаешь, что такое азарт! - не унимался Геринг.
Мой дед, бывало, ходил на кабана с одним кинжалом, - вздохнул Фридрих Гесс. - Пока собаки держали зверя, он в два приема перерезал сухожилия на передних ногах, а когда тот тыкался рылом в снег, вонзал другой - в шею. Есть еще прием - принять всю тушу на длинный нож, но… это уж из области фантазий. Да и зверь должен быть некрупный. Нет, в этом деле хорошее ружье верней всего.
- У вас есть такие ножи? - вполголоса спросил Лей.
- У меня отличная коллекция старого оружия! - похвастался Фридрих. - Правда, я держу ее на чердаке. Но если хотите, я вам покажу.
Коллекцию выразили желание смотреть все, и гостиная на два часа превратилась в подобие средневекового арсенала. Шпаги, пистоли, арбалеты, аркебузы, кинжалы с вделанными в рукоятки потускневшими от времени рубинами переходили из рук в руки с комментариями хозяина и массой исторических справок, которые компенсировали младшему Гессу отсутствие охотничьего азарта.
Гитлера не было. После ужина он сразу ушел к себе. На завтрашнюю охоту фюрер тем не менее намеревался отправиться, и перед сном Рудольф еще раз напомнил отцу, что все должно пройти без эксцессов.
- Здесь нет охраны, это - грубейшее нарушение, за которое я несу ответственность, однако отговаривать его не считаю себя вправе. Поэтому у меня к тебе просьба, папа, не сочти это за цинизм, но нужно их… как-то утихомирить. Я имею в виду Германа и Роберта.
- В каком смысле утихомирить? - не понял его отец.
- Если ты читал Фрейда, то поймешь… Меня беспокоит завтрашняя охота. Ты думаешь, Роберт просто так спросил о ноже?
- Он выбрал себе первоклассный нож и два дамасских кинжала, но… Он же не сумасшедший, чтобы…
- Папа, ты плохо его знаешь. Ты плохо знаешь нас всех. Мы прошли через такое, после чего какой-то кабан с его жалкими клыками в полфута - детская игра.
- Что же нужно сделать? Поговорить с Робертом?
Нет, отец явно не читал Фрейда. Пришлось объясниться напрямую:
- Папа, ты же видишь, что Карин нездорова и Герман, по сути, один. А Роберт вообще без жены. Нельзя ли как-то решить эту проблему… на сегодняшнюю ночь?
- Руди… - Фридрих Гесс с некоторых пор смотрел на многое глазами сына, но тут он несколько поежился. - Карин - подруга Эльзы… Как же…
- Ну да, да, ты прав! Это я увлекся, конечно. Герману придется потерпеть, но Роберт… Ты пойми - он от отсутствия женского общества вообще не привык страдать. А тут еще Грета его дразнит.
Фридрих Гесс почесал в затылке. Размышляя, он несколько раз прошелся взад-вперед, поглядел на сына. Рудольфу этот взгляд не понравился.
- Папа, будем смотреть на все проще. В доме есть какая-нибудь бабенка? Роберт эстет, конечно, но, думаю, сейчас это не главное. Так есть или нет?
- Да найдется…
- Пусть отнесет ему что-нибудь из белья или фрукты. Дальше - его дело.
- Сынок, - Фридрих был все же сильно смущен, - подумай, удобно ли? Может быть, он уже отдыхает, а тут незнакомая женщина…
- Значит, выставит ее за дверь! Все, папа, договорились.
Рудольф ушел смеясь и рассказал все это Эльзе. Но она, вместо того чтобы тоже позабавиться, отвернулась от него к стене.
- Ты что, малыш? - не понял он.
- Ничего, - был ответ. - Спокойной ночи.
Было еще совсем темно, когда все в приподнятом настроении собрались за завтраком. Лей явился последним, с трудом сдерживая зевоту. Когда кавалькада всадников с егерями и десятком саней уже выехала со двора, Рудольф придержал коня рядом с плетущейся позади всех кобылой Роберта.
- Хочешь глоток папиной настойки для бодрости? Отлично действует.
- Он мне еще и выпить предлагает, - проворчал Лей. - Великий моралист! Вопит повсюду о партийной этике, а сам подсылает какую-то девку бешеную. Она мне всю ночь спать не давала. - И, заметив усмешку Гесса, возмутился всерьез. - Что я из себя представляю, мне самому хорошо известно. Но и тебе не мешало бы в себе разобраться. Или партийный долг - это одно, а обыкновенная честность - другое?
- А если так? - сквозь зубы произнес Рудольф.
Роберт не ответил. Пришпорив коня, он пустил его в галоп вдоль цепочки всадников; за ним тут же устремились ревнивый Геринг и впавший в раж Геббельс, который сидел верхом третий раз в жизни.
Гитлер ехал ближе к концу цепочки. Он держался в седле спокойно, не делая резких движений, почти не поворачиваясь, и не вызывал ничьих опасений. Рудольфу он признался, что чувствует себя при этом настолько неуверенно, что никогда не позволил бы себе показаться в таком положении кому-либо из посторонних или тем более сфотографироваться, чему Гесс был несказанно рад. Радовался он и тому, что сколько в себе ни копался, не находил и тени охотничьего азарта, хотя раньше ему казалось, что он его не лишен. Но это было к лучшему, поскольку давало ему возможность целиком сосредоточиться на главном безопасности Адольфа. Он решил взять ее полностью на себя, отпустив Гиммлера; Борману же не сказал ни слова, будучи уверен, что тот сам знает свое дело и будет его отлично подстраховывать. Адольф, однако, и сам вел себя дисциплинированно, четко заняв то место, которое указал ему Фридрих Гесс. Здесь кабан даже теоретически едва ли мог появиться, потому что для этого ему пришлось бы пересечь обширную поляну, проскочив мимо Геринга. Пойди он в обход, нужно было бы перехитрить Лея, а затем - что тоже представлялось немыслимым - и Фридриха Гесса.
Собаки держали зверя в буреломе, в довольно глубоком овраге. Их охрипшие голоса не смолкали ни на минуту. Егеря с трудом сдерживали тройку хрипящих бульдогов, которым предстояло поднять зверя из его убежища и гнать под пули охотников. Наконец коренастых кобелей спустили, и они молча покатились вниз по склону, по грудь проваливаясь в нетронутый снег. За ними рванулась и взятая в воспитательных целях Берта, едва не вывихнув Рудольфу плечо, за что получила чувствительный удар плетью вдоль хребта. Выросшая в городе, привыкшая к автомобилю и аэроплану, добрая и неопасливая псина искренне стремилась помочь, не ведая, как отличается ее собачья судьба от участи этих кобелей, брошенных в пекло страстей человеческих. Визг, вой, хрипы, ржанье лошадей, звук рожков и крики - любезная сердцу охотника музыка близкого апофеоза заставила сильнее биться и женские сердца.
Дамы, сбившиеся в кучку на удобном и безопасном возвышении, гадали, на кого выскочит белый кабан, то есть кому улыбнется фортуна - Герингу или Лею, занимавшим наиболее выгодные позиции, - и шутили, что глупое животное наверняка подставит лоб Борману, и тот оставит с носом обоих.
Внезапно все ахнули. Из-под заваленного снегом бурелома показалось настоящее чудовище - воистину природный феномен - хрипящий от боли и ярости гигантский самец-альбинос, а на нем, намертво впившиеся в плоть, висели три бульдога, снять которых можно было лишь с кусками кабаньего мяса.
Фортуна улыбнулась Герингу. К нему ломился зверь под аккомпанемент крутившейся вокруг своры, и Герман не сплоховал. Его пуля вошла точно в глаз, и кабан, три раза перекувыркнувшись, должен был остаться на снегу испускать дух, но зверь крутанулся влево, судорожным прыжком поднялся на ноги и уже вслепую, боком двинул на Лея, после выстрела Геринга с досадой отшвырнувшего свой карабин далеко в снег. Впрочем, будь он даже в руках у Роберта, это ничего не изменило бы. Кабан считался убитым - он получил смертельный выстрел, и то, что он продолжает двигаться, не имело значения. Это был труп, добивать который выстрелом мясника Роберт не стал бы из гордости.
- Что он делает? Сумасшедший! - заорал Гитлер, увидав в руке Лея широкий длинный и прямой нож.
Через минуту кабан снова закрутился на месте, оставив после себя кровавое пятно и три распластанных на снегу тела - человека и двух собак Зверь был, по-видимому, заговоренный. Какая-то сила развернула его еще левей и теперь понесла прямо на фюрера. Гесс осознал это не сразу - настолько немыслимым казалось ему все происходящее. Но туша продолжала неумолимо расти, и Рудольфа охватил суеверный ужас, "Если это смерть, - сказал он себе, - значит, так нужно, значит, это судьба… Но не для Адольфа".
И точно со стороны услыхал свой голос:
- Берта, взять!