Овчарка весело понеслась, едва касаясь лапами снежного поля. Оттолкнув Адольфа назад, за круп лошади, и с трудом ее сдерживая, Гесс увидел, как его Берта и окровавленный кабан сшиблись, как он тащил ее несколько метров вместе со все еще болтавшимся на нем бульдогом и наконец точно окаменел на бегу и ткнулся рылом в снег.
Вскочив на лошадей, они поскакали к опушке, куда первым уже подоспел Борман, за ним - Геринг и старший Гесс. Собаки скулили, но были живы. Роберт морщился, держась за бок, но уверял, что кабаний клык, распоров куртку и свитер, только пощекотал ему тело. Он подшучивал над бледным Герингом, советуя в следующий раз бить зверю из двух стволов сразу в оба глаза, чтобы его так круто не заносило.
Видя на лицах беспокойство, он взял у Бормана платок и сунул его под распоротую куртку, затем вынул совершенно чистым и тут же попросил помочь ему подняться, поскольку к ним стремительно приближалась группа перепуганных всадниц. Рудольф побежал обратно к кабану - посмотреть, что с Бертой. Он с трудом вытащил ее из-под туши, сильно помятую, со сломанной лапой, но живую. Третий бульдог все еще висел на кабане, вращая налитыми кровью глазами; он был цел и невредим. Тут Рудольфа точно током ударило - он обернулся, ища взглядом беременную жену, но Эльза как будто предвидела его внезапный испуг и издали помахала ему рукою.
Все общество медленно двигалось по полю, ведя под уздцы лошадей к забрызганному кровью трофею, на который дамы поглядывали с ужасом, словно еще не веря, что зверь больше не поднимется.
Рассмотрев кабана, все пришли к выводу, что рана в глаз была смертельной; смертельным был и удар в сонную артерию, нанесенный Робертом. Нож все еще торчал в ней по самую рукоять. Знатоки только плечами пожимали.
Первой не выдержала Маргарита - опустившись на колени и уткнувшись в шею Берты, девушка расплакалась. Вторым едва не вышел из себя Адольф. Он дважды набирал воздуху в легкие, чтобы разразиться тирадой по адресу Лея, но брал себя в руки, по-видимому, не желая составлять компанию фройлейн Гесс.
Если бы не несколько минут ужасающей неопределенности, когда сбитый ударом Роберт лежал на снегу, а туша кабана продолжала двигаться по направлению к фюреру, охоту можно было бы считать удачною. Хотя именно эти минуты и придавали ощущению удачи особую, возбуждающую остроту.
Берту Рудольф отнес в сани, бережно укрыл полушубками, и все проезжавшие мимо нагибались и гладили овчарку, единодушно признанную главной героиней дня. Израненные бульдоги трусили рядом с санями, по-своему выражая красавице свою собачью солидарность.
- А "бульдог" обставил-таки "борова", - шепнул Рудольфу Геббельс, указывая глазами на сосредоточенного Геринга и едущего в окружении дам Лея, который в самых юмористических тонах описывал свои ощущения в момент лобовой атаки на кабана. - Хотя формально вся слава - Герману, а Роберту - выговор от фюрера. Suum quique, как говорится, - каждому свое.
Весть о гибели белого кабана разнеслась по округе со скоростью звука охотничьих рожков, и крестьяне из соседних деревень заполнили двор усадьбы, чтобы поглазеть на зверя. Ничего устрашающего в нем уже не было. Лежала большая, грязная свинья, которую лишь с натяжкой можно было назвать белой, - искусанная, изодранная, с выбитым глазом и перерезанным горлом.
- Жил дикий гордый зверь. Выходил со своим выводком из чащи за желудями и корешками, никому зла не делал, - говорила Эльза Ангелике, наблюдая из окна столпившихся вокруг телеги крестьян. - Пришли мы, погубили, растерзали…
- А все-таки Роберт молодец! - ответила Гели, покосившись на стоящую у другого окна Маргариту. - Здорово он его!
Рудольф с отцом поднялись наверх, чтобы помочь Лею раздеться, поскольку удар был настолько сильным, что Роберт все еще чувствовал что-то вроде контузии, хотя и пытался это скрыть. Когда сняли рубашку, обнаружили с левой стороны широкую красную полосу, идущую от лопатки почти до середины живота, и Фридрих, ничего не слушая, тут же отправился вызвать по телефону врачей, хотя других видимых повреждений не обнаружилось.
Возвратился он вместе с Гитлером и остальными мужчинами, и Лею пришлось сделаться на время чем-то вроде экспоната, который все разглядывали, да еще и норовили руками потрогать.
Гитлер был все еще раздражен; однако, увидав след от кабаньего клыка, он несколько минут молчал, нахмурившись, потом покачал головой. Только сейчас, пожалуй, он по-настоящему осознал, что удар в шею был самым сильным ходом в сложившейся ситуации, поскольку даже меткому стрелку чрезвычайно трудно сделать смертельный выстрел в идущего зигзагами зверя. Роберт, знавший диспозицию охотников, сделал все возможное, чтоб остановить фатальный бег кабана в сторону фюрера, но поступил он так осознанно или в порыве ложной гордости - на этот вопрос мог ответить только он сам.
Карин позже рассказала Эльзе, что Герман считает - Лей меньше всего думал о фюрере; Эльза же передала ей слова Рудольфа - тот был убежден в обратном. И обе усмехнулись, понимая, что их мужья сказали самое сокровенное о себе. Истина же, как всегда, лежала посередине; правда, в какой-то момент она несколько попятилась в область потустороннего.
Вечером в Рейхольдсгрюн приехали трое вызванных Гессом хирургов, и это оказалось очень кстати, потому что у Лея началась сильнейшая головная боль, и врачи помимо ушибов обнаружили у него сотрясение мозга.
Казалось, на этом рождественские испытания, выпавшие на долю Роберта Лея, могли бы и закончиться, да не тут-то было. Около одиннадцати вечера его неожиданно вызвали к телефону. Лакей сначала сообщил хозяину, что звонит фрау Лей из Кельна по неотложному делу, и Фридриху ничего не оставалось, как только сказать об этом Роберту, который пришел в ужас. Дело было в том, что, уезжая, он всегда оставлял жене точные сведения о своем местонахождении, но она еще ни разу в жизни ими не воспользовалась.
Выслушав первые фразы, Роберт испытал некоторое облегчение - дело не касалось детей, но потом несколько минут сидел, обхватив голову руками, видимо, осмысливая услышанное. Жена, а затем взявший трубку секретарь сообщили, что несколько часов назад в его машину, ехавшую по шоссе в сторону Майнца, врезался огромный "фиат", а затем по кабине уже опрокинутого "мерседеса" было сделано несколько выстрелов в упор. Его шофер, а также командир рейнских сил СА Гейнц Вебер погибли. Все произошло около трех часов дня; однако выехавшая на место полиция все это время разыскивала самого гауляйтера и лишь вечером сообщила в штаб СА.
- Сколько раз говорил этому болвану, чтоб не садился в мою машину! Мне ведь уже устраивали автомобильные катастрофы и, кстати, почти на том же месте, - сказал Лей Гессу, который зашел спросить, в чем дело. - Ладно, пусть земля ему будет пухом. Боюсь, Руди, нужно срочно ехать, а то они там без меня таких дров наломают. Этого сейчас допустить нельзя.
- Может быть, мне… - начал Гесс.
- Нет, старина, ни тебе, ни кому-либо другому там появляться нельзя. Нужно, чтобы все было тихо.
Возразить на это Рудольф не мог. "Чтобы все было тихо!" - такова стратегия партии до начала весны, и она требовала от всех несравнимо большего напряжения, нежели предыдущая "стратегия обострения", поскольку НСДАП была партией войны, а не перемирий.
- Пойду доложу фюреру, - сказал Лей, - а ты, пожалуйста, предупреди всех. Я прежде хотел бы попрощаться с Фридрихом и фрау Гесс, потом с остальными, кто еще не спит. И отдельно, если можно, с твоей сестрой. Вообще, она у вас… оригиналка. Кстати, можешь меня поздравить - я влюбился, как последний идиот. Но, по-моему, она во мне разочаровалась. К счастью…
Через полчаса, пожав всем руки, Роберт спустился к машинам. Шел чудесный мягкий снег, и от этого все казалось светлее. Он посмотрел на освещенные окна, помахал рукой стоящим на веранде женщинам, среди которых не было Маргариты. Ее не было и в других окнах, сколько он ни вглядывался.
Когда Рудольф сообщил о случившемся большинству общества, еще сидевшему в гостиной, Грета, выслушав, тихо ушла к себе и больше не показывалась. Рудольф постучал ей в дверь, передав просьбу Роберта, но она отвечала, что уже легла в постель. Все это вызвало у него смутные подозрения, однако он решил отложить размышления до утра.
Всю ночь он не мог уснуть, то и дело вскакивая и глядя в окно…
- Вот тебе и разгадка белого кабана, - сказал ему на прощанье Роберт. - Жидовский заговор, фатально движущийся на фюрера и по пути сметающий остальных. Но на этот раз мы перерезали ему глотку! Ты только вообрази, - продолжал он, поддразнивая склонного к мистике Рудольфа, - кабан налетел на меня как раз в тот момент, когда "фиат" налетел на мой "мерседес". Я, конечно, проверю это в полиции, но я и так уверен. Разве возможны подобные совпаденья? Нет, это рок во плоти!
- Ты напрасно иронизируешь, - отвечал Гесс. - Если все произошло именно так, то это лишь еще раз доказывает, что иронизировать не над чем.
В половине седьмого утра - Рудольф все еще слонялся по комнатам - в дверь робко постучали. На пороге стояла заплаканная, дрожащая от волнения горничная с белым конвертом в руках.
- Барышня велела передать вам только в восемь часов, но… Я… я боюсь, - пробормотала она и снова начала всхлипывать.
Рудольф вынул письмо и развернул.
"Если вы все способны отпустить его в таком состоянии, ночью, одного, то я плевала на всю вашу политику. Я ненавижу ее. Я еду тоже. Не смей меня догонять и никому не позволь этого сделать, если ты мне брат и друг. Я сама знаю, как называется мой поступок, но мне все равно. Я люблю его и хочу быть с ним. Пожалуйста, постарайся объяснить отцу, а мама меня поймет. И Эльза поймет, я знаю.
Простите, что причиняю вам беспокойство, но я не знала, что так бывает, что можно сойти с ума. Я сошла с ума, но это от счастья - пусть это станет вам утешением. Простите меня. Не волнуйтесь. Я позвоню.
Маргарита.
Р.S. Руди, я клянусь тебе, что он ничего не знает о моих намерениях и не узнает до тех пор, когда уже не сможет меня остановить."
Его первым импульсом было броситься к машине. Но пока он несся по лестнице, появилась другая мысль: "Нужно хоть кого-то поставить в известность!" Прежде он не размышлял бы ни минуты - конечно, жену! Но теперь он побоялся разбудить ее и напугать. И он побежал к Альбрехту. Тот все понял, едва Рудольф начал говорить, и крепко встряхнул его за плечи.
- Во-первых, успокойся. Во-вторых, едем мы с Гейнцем. В-третьих - Грета молодец! Вчетвертых… - Ему снова пришлось встряхнуть Рудольфа. - Будь она моей сестрой, я тоже потерял бы голову и мне нужен был бы рядом кто-то, способный соображать. Так вот, в-четвертых, я подсчитал - около семи она должна быть в Швайнфурте, а оттуда можно позвонить во Франкфурт…
- А если она…
- Руди, дослушай! Я знаю Грету. Она опомнится и непременно позвонит кому-нибудь из знакомых во Франкфурте, а с ними можно связаться отсюда. Сейчас без четверти семь.
А если она… Если с ней… Оба понимали - юная девушка, одна, на ночной горной дороге… Но об этом не хотелось говорить. Альбрехт был прав - психовать уже не имело смысла. Нужно было дождаться семи и позвонить во Франкфурт. Рудольф сел у окна. Альбрехт оделся и присел рядом.
- Руди, послушай меня и еще в одном, - сказал он тихо. - Немедленно все расскажи Адольфу.
- Я расскажу… после.
- Немедленно! Иначе обида его может быть так серьезна, что он никогда тебе не простит.
Это Рудольф тоже понимал.
- Мы скажем, что были в гостиной вместе, когда пришла горничная с письмом, - продолжал Альбрехт. - Ложь, так сказать, во спасение. Ступай разбуди его и спускайтесь вниз. А я пока разбужу Гейнца.
Через несколько минут все четверо собрались в гостиной на первом этаже и еще раз перечитали записку Маргариты.
- Все правильно, - констатировал Гитлер. - Хоть Роберт и поехал не один, а с врачом и шофером, для нее это не имело значения. Она просто сделала первый шаг, потому что он бы его не сделал. Неужели ты не замечал, к чему идет? - с любопытством спросил он Рудольфа, который, ничего сейчас не слыша, то и дело поглядывал на часы и, наконец, без двух минут семь позвонил во Франкфурт. Только переговорив со знакомыми родителей, он вновь обрел некоторое присутствие духа. Маргарита, как и предполагал Альбрехт, позвонила им и объяснила, как связаться с Рейхольдсгрюном. Они собирались сделать этот звонок около восьми, но Рудольф их опередил. Гитлер между тем все продолжал изучать записку Маргариты.
- Примечание какое-то странное, - рассуждал он. - Что это значит - "до тех пор, когда он не сможет меня остановить"? Что она имеет в виду?
- По-моему, ничего конкретного, - заметил Гейнц. - Она его просто защищала второпях.
- От кого защищала? Ах да, понятно. - Гитлер усмехнулся. - Подумайте только, кем мы все выглядим в ее глазах! Ты хочешь ехать? - спросил он у Рудольфа, который напряженно глядел в окно.
- Лучше поехать нам с Гейнцем, - отвечал за него Альбрехт. - Вроде по делам… И у нас на Рейне родственники по линии матери.
- По которым мы вдруг оба соскучились, - хмыкнул Гейнц. - Глупо. И оскорбительно.
Все помолчали.
- Вопрос в том, сколько она еще станет держать в неведении Роберта, - сказал Гитлер. - Иными словами, сколько она еще станет разъезжать одна. Вот в чем опасность.
- Но она же пишет, что хочет быть с ним, - напомнил Гейнц. - Значит, недолго. Хотя она ведь такая… своенравная, гордая…
- С ним я свяжусь часов через шесть, - сказал Гитлер. - Но ведь не спросишь… А вдруг она передумала или… еще что-нибудь? Тем не менее ехать кому-то нужно. Давайте рассуждать, кого из нас всех она не заподозрит в шпионаже?
- Если ты имеешь в виду себя, то это исключено, - сказал Рудольф. - Тебе нельзя там появляться.
- Это другой вопрос. Но и он решаем. Я ночью все обдумал. И пришел к выводу. Есть вещи, которые нельзя замалчивать. Выслушай спокойно. - Гитлер обращался к одному Гессу, но взгляд его скользил по всем лицам. - У случившегося под Майнцем две стороны - политическая и нравственная. С политической было бы правильно все замять. Но с нравственной - этс недопустимо! Мы не можем никому позволить безнаказанно устраивать нам автомобильные катастрофы. Получается, что на одной чаше - тактическая выгода, на другой - жизнь Роберта, которая для меня - абсолют!
Он некоторое время молчал, глядя в заоконную темноту. Потом добавил с печальной досадою:
- Мне очень стыдно было, когда я читал записку твоей сестры, Руди. Она упрекнула нас в бессердечии и была права. Больше никто и никогда не уговорит меня поставить что бы то ни было выше жизни и здоровья одного из вас!
Гитлер по-прежнему говорил, обращаясь к Гессу, но, конечно, видел, как по мере развития его мысли растет удивление Альбрехта и восхищение Гейнца.
- Таким образом, - подытожил он, - действуем так: мы с Гиммлером выпьем кофе и немедленно выезжаем. Извинись за нас перед родителями. Я буду требовать привлечения наших юристов! Когда все встанут, проведи политсовет, объясни ситуацию. Что же касается твоей сестры, ее безопасность я гарантирую.
Гитлер, довольно рассеянный в быту, в иных ситуациях действовал быстро и собранно. На сборы и завтрак ему и Гиммлеру потребовалось всею полчаса. Когда машины уже выезжали за ворота, Гесс еще долго ходил по дорожкам возле дома, стараясь как-то примириться с собой. Он не мог понять, как же так вышло, что его сестра бог знает где, а он сам все еще торчит в имении родителей и ничего не предпринял. Хотя ситуация развивалась логичным образом, но вне его воли, и это казалось противоестественным.
Наблюдавший за ним с веранды Альбрехт тоже спустился в сад. Он чувствовал, как близок Рудольф к тому, чтобы прыгнуть в машину и понестись в сторону Рейна.
- Может быть, на сегодня хватит импульсов? - заметил он, прохаживаясь следом за Гессом. - Вообще, вы все удивительно импульсивны.
- Ты ничего не понял, - огрызнулся Рудольф.
- Нет, я понял. Господин Гитлер искал повода ринуться в битву. И нашел.
- А я понял, Альбрехт, что как бы ни повел себя Адольф, что бы он ни сказал и ни сделал, ты все равно не поверишь в его искренность. Впрочем, я понял это раньше, можешь мне больше не напоминать.
- Ну, наверное, трудно быть искренним, если ты всегда и все решаешь один, - пожал плечами Хаусхофер.
- Да! Фюрер всегда и все решает один! А мы подчиняемся. А ты никак не можешь этого переварить! Но запомни - именно потому, что воля его абсолютна, мы и придем к власти, чтобы перевернуть мир!
- Речь шла о Грете… - напомнил Альбрехт.
- Кто из нас может поехать, чтобы не оскорбить Роберта? Кто из нас не выглядел бы шпионом в ее глазах? Зачем мы повторяемся? Зачем вообще…
- Руди, успокойся. На кого ты сердит?
- На себя!
- По-моему, не только.
- Да. На нее тоже!
- Позволь мне выступить адвокатом. Я потому и шляюсь за тобой по пятам и пристаю с глупыми вопросами, что чувствую потребность кое-что сказать тебе перед твоим разговором с родителями.
- Я знаю, что ты скажешь, - набор банальностей… Молода, влюблена, импульсивна… Я не осуждаю… Я просто злюсь.
- Я не о ней хотел сказать.
- О Роберте? Да, он не подарок. Но у него сильная воля. К тому же, я думаю, он тебе и самому нравится.
Альбрехт улыбнулся.
- Да, он мне симпатичен. Не только я, но и все остальные, а женщины - в особенности, легко поняли бы твою сестру. Но я даже не о Роберте. Я о вас.
- В каком смысле?
- Мне кажется, поступок Греты был бы невозможен, если бы вы все, и он в первую очередь, не были бы тем, что вы есть.
- Очень вразумительно!
- Я хочу сказать, что Грета не убежала бы в ночь, если бы не почувствовала, что это ее единственный шанс. Она поняла, что как бы сильно ему ни нравилась, он слишком связан, слишком рискует… А для мужчины его склада, при всем его любвеобилии, дело - прежде всего. Это дело - служение партии. А партия - это вождь. А ты самый близкий друг вождя…
- А дважды два - четыре! Думаешь, я не понял?
- Тогда ее бегство достойно полного оправдания. На что же ты сердит?
- Да на все! - Рудольф слепил снежок и запустил им в темный ствол. - Стоит только женщине появиться где-нибудь, тут же начинается чехарда…
Чехарда уже началась - пока в мыслях Лея.
Маргарита догнала его машину довольно скоро, километров через восемь, поскольку та часто останавливалась в связи с состоянием Роберта. Увидав темнеющий на обочине "мерседес" и возвращающегося к нему с обочины Лея, она догадалась, что происходит, но дать задний ход было уже нельзя. Ее машину заметили, и шофер отправился поглядеть, кто это остановился в десяти метрах от них на безлюдной ночной дороге.
Нельзя сказать, что при виде смущенной Греты Лей очень удивился или растерялся. За свои сорок лет он получал от женщин и не такие сюрпризы. И все-таки сюрприз был - он сидел в машине Маргариты и звался Ангелика Раубаль, племянница фюрера. К счастью, сюрприз этот открылся не сразу, поскольку Гели пыталась спрятаться.
Ангелика прыгнула в машину Греты, когда та уже включила мотор.
- Видишь этот браунинг? Он принадлежал Роберту, а теперь он мой. Я умею стрелять и буду рядом с тобой до того момента, когда вы встретитесь. А если ты станешь возражать, то я перебужу весь дом.