Вечером двенадцатого один из блондинов Гиммлера, войдя в пустую спальню Эльзы, положил на туалетный столик еще одно письмо, привезенное из Нюрнберга, где в это время находился передвижной штаб НСДАП и где фюрер накануне должен был произнести свою последнюю в предвыборной гонке речь.
Этим вечером Эмиль Морис сопровождал дам в венскую Оперу; там все трое наслаждались причудливым изяществом "Волшебной флейты" Моцарта, а дамы - еще и восхищенными взглядами кавалеров из партера. Эмиль Морис, мысленно прицеливавшийся в каждого, кто слишком пристально смотрел на его подопечных, в перерыве вынужден был отлучиться на минутку, а вернувшись, обнаружил их в обществе двух внушительного вида джентльменов, которых со спины не узнал. Подойдя ближе, он успокоился - эти двое бы-ли из СС, от Гиммлера, причем сами дамы, слегка напряженные, об этом, похоже, не догадывались.
Эльза заметила письмо сразу, как только вошла в спальню, и по характерному почерку на конверте поняла, что оно от Адольфа. Он просил ее поторопиться с возвращением. Он писал: "Твоему мужу, дорогая, пришлось выполнить за меня не любимую им работу, что не осталось без последствий. Теперь уже все хорошо - внешне, но, зная повышенную чувствительность Рудольфа, мы с тобою оба сочли бы желательным сейчас быть тебе здесь, рядом с ним…"
Утром 11 сентября, проснувшись в квартире, выходящей окнами на нюрнбергскую рыночную площадь Фрауенкирхе, под гул собиравшейся многотысячной толпы, Адольф понял, что сегодня вовсе не сможет говорить. Его горло находилось в том рыбьем состоянии, когда он не мог извлечь из него ни единого звука, и уже не помогали никакие усилия врачей - лишь последующее трехдневное молчание.
Нюрнберг был ключевым, принципиальным для наци городом. Родина Дней партии, город, обладающий излюбленной площадкой для парадов и шествий наци - Полем Цеппелина, партийной структурой, прекрасно организованной гауляйтером Франконии Юлиусом Штрайхером, а также идеальным, сочувствующим электоратом, - этот город как никакой другой был настроен слушать Адольфа Гитлера.
Штрайхер собрал на Фрауенкирхе несметную толпу, и обмануть ее ожидания означало бы допустить непростительный промах. Но фюрер физически не мог говорить!
Он сидел, равнодушно глядя на суетившихся вокруг врачей и начинавших паниковать соратников, и в ответ на все предложения отрицательно качал головой. Замены не было. Находись сейчас с ним рядом Геббельс или Лей, положение удалось бы спасти, поскольку то были блестящие ораторы, достойные конкуренты, умевшие увлекать и завораживать толпу не хуже самого фюрера. Но рядом были лишь заурядные говоруны и неопытные, не имевшие имени партийные работники да Рудольф Гесс, имевший и опыт, и имя, но всегда, всеми правдами и неправдами открещивавшийся от публичных выступлений. Он предпочитал говорить в избранном кругу специалистов и функционеров.
Сегодня выбора не было. Это понимал и Рудольф. Не готовый к предстоящему выступлению ни морально, ни физически, он в одиночестве сидел у заваленного бумагами стола и застывшим взглядом смотрел на царящую вокруг смуту Когда бледный Адольф с нервическим смешком указал на него соратникам, те на мгновение замерли, не зная, как поступить. Гесс молча поднялся и ушел в спальню. Через пять минут он появился в коричневой рубашке, с алой повязкой на рукаве и печально посмотрел на фюрера. Гитлер, ждавший его у двери, снова сел в кресло и закрыл глаза.
Когда дверь балкона, выходившего на гудящую от голосов площадь, отворилась, фюрер только крепче зажмурился.
"Не знаю, чего я в тот момент боялся больше, - признался он позже и своем кругу, - и боялся ли вообще, У меня было чувство страуса, спрятавшего голову под крыло".
Потом дверь балкона захлопнулась, и воцарилась тишина. Голоса Рудольфа фюрер не слышал; как выяснилось позже, у него от поднявшегося давления заложило уши, и он около четверти часа сидел, дрожа от нервического озноба и ничего не соображая.
Внезапно площадь взорвалась. Фюреру это напомнило порыв урагана за толстыми стенами, и он не сразу осознал, что свершилось чудо и его любимый друг, его умница Руди переломил-таки эту толпу и себя и что Франкония, очевидно, проголосует за коричневых.
Встав к окнам, Гитлер с некоторою ревностью наблюдал волнующееся внизу людское море, кричащее, вздымающееся, а затем медленно утихшее, когда, собираясь продолжать речь, оратор поднял руку.
Гесс говорил час, и всякий раз, как он делал паузу, чтоб перевести дух, Фрауенкирхе взрывалась, точно начиненная динамитом. Когда троекратное "Хайль Гитлер!" троекратным ответным ревом захлестнуло толпу и Рудольф повернулся, чтобы уйти с балкона, Гитлер ждал друга у двери - обнять и поздравить.
Объятья получились крепче, чем оба могли ожидать. Шагнув с балкона в комнату, Гесс рухнул как подкошенный на руки Адольфа и Бормана, как всегда, оказавшегося там, где ему в данный момент следовало быть.
Это был обморок, тяжелый и глубокий, из которого четверо врачей осторожно выводили Рудольфа в течение часа. Ровно столько длилась и его речь. Когда он наконец очнулся, то с ужасом спросил: "Что там?" Он был уверен, что потерял сознание еще на балконе, на глазах у многотысячной толпы…
Эльза, не зная подробностей, о чем-то подобном догадывалась, а по тону письма Адольфа она поняла, что все, возможно, серьезней чем кажется на первый взгляд.
- Гели, я еду в Мюнхен, - сказала она. - Рудольф плохо себя чувствует.
- А я? - испугалась Ангелика.
- Ты можешь остаться. Ангелика тотчас ушла.
Когда через полчаса привыкшая к экстренным сборам Эльза в дорожном костюме и с маленьким саквояжем вышла в гостиную, чтобы позвонить Морису, она обнаружила у дверей Ангелику с таким же саквояжем.
В Мюнхене они сошли с поезда в ночь на 13 сентября. Встречавшие их мужчины неторопливо прогуливались по платформе, уткнувшись в поднятые воротники плащей. Одного взгляда на их осунувшиеся лица было достаточно, чтобы понять, чего им стоили прошедшие двадцать дней.
- Вы похожи на английских детективов, которые обдумывают решительный ход, - попробовала пошутить Эльза, но получила в ответ кислую улыбку.
- Все ходы уже сделаны, дорогая, - чуть слышно произнес Адольф. - Теперь остается ждать.
Ангелика, элегантная в своем новом костюмчике, сшитом модной в Вене француженкой, с новой прической, придуманною для нее Эльзой, выглядела повзрослевшей, и Адольф несколько раз с жадностью окинул ее взглядом. Гесс оставался мрачен. Он едва взглянул на жену и за весь путь от вокзала до Принцрегентплац не проронил ни слова. То же продолжалось и дома. Эльза была опытна и не досаждала вопросами "что с тобой?", а просто занималась делами. Она входила и выходила, отвечала на телефонные звонки, полила цветы, покормила Берту и Блонди, сварила кофе - муж все лежал на диване и глядел в потолок Так продолжалось часа три, и любая на ее месте давно бы не выдержала. Но она лишь предложила ему кофе, и он, поднявшись, взял в руки чашку. В этот Момент раздался очередной звонок.
- Что? - лаконично спросил Адольф.
- Все то же, - отвечала Эльза.
- Это продолжается третьи сутки. Сделай что-нибудь.
- Как это началось, когда?
- После речи в Нюрнберге, то есть после обморока. Я показывал ему газеты - везде пишут о его "нюрнбергском триумфе". Не понимаю, почему это не действует.
- Не беспокойся так А у тебя получше с голосом.
- Да, черт бы его подрал совсем! Но ты-то хоть веришь, что я не мог говорить?
- Ты и теперь не можешь… У меня есть неплохая идея - давайте поужинаем в "Рейхсад-лере".
Это был их любимый ресторан. Расположенный неподалеку, на тихой зеленой улице, почти не тронутой кризисом и демонстрациями, он не был местом "партийных обедов", как, например, "Бавария" или "Шеллинг". Сюда они приезжали нечасто, чтобы все делать наоборот - Гитлер пил коньяк и молчал; Гесс рассказывал анекдоты, Геринг то и дело садился к роялю, Геббельс рисовал на всех "недружеские шаржи", Пуци пел. И только Лей оставался верен себе - выпив, отворачивался от коллег, выискивал в зале самую красивую женщину и вел танцевать.
Сегодня они решили поужинать вчетвером. Хотя, зайдя с Эльзой к фюреру, Гесс высказался в том смысле, что не следовало бы уединяться накануне решающего дня, неудобно перед соратниками, которые почти все уже собрались в Мюнхене.
Гитлер только поморщился.
- Не понимаю тебя, Руди, - то не устраивайте пингвиньих базаров, то не уединяйтесь. Ну пригласи кого-нибудь еще, если хочешь. Мне все равно.
Он не возражал, но и не желал никого видеть - это было очевидно. …Они немного прошлись пешком в сгустившихся сумерках. Ветер шелестел плакатами, рекламными листами, полуоторвавшимися лозунгами со свастикой, срывая их со стен, порою поднимал с мостовых целые стаи листовок и воззваний. Весь Мюнхен на месяц был обращен в огромный рекламный щит НСДАП. Прочие десять партий, проводившие свои избирательные кампании одновременно с нацистами, оказались фактически вытеснены - штурмовики день и ночь следили за тем, чтобы ни одна бумажка конкурентов не появилась поверх свастик. Обитатели этого фешенебельного квартала мирились с "мусором" - парни из СА почти избавили их от хулиганов и грабителей.
В "Рейхсадлере" у них был любимый столик, за который никого кроме них не сажали; к нему можно было пройти с особого хода так, чтобы не привлекать внимания многочисленных посетителей.
- Не терпится послушать о ваших похождениях в Вене, - прошептал Адольф, поглядывая на обеих дам. - Мне этот город снится в ночных кошмарах.
- Тебе было там так плохо? - посочувствовала Ангелика.
- А кому там хорошо? На улицах почему-то вечно лежал снег! Я с тех пор ненавижу снег. И вообще, мне там все шесть лет постоянно хотелось жрать!
- У нас другие впечатления, - заметила Ангелика. Она лукаво посмотрела на подругу, однако, уловив в лице Эльзы сдержанность, тотчас опустила глаза.
- Надеюсь, - усмехнулся Гитлер. - Так что же вы там делали и почему не поехали в Мадрид?
- Мы не захотели! - отмахнулась Ангелика. - Там жара, пыль, эта гадкая коррида. А первого сентября открывался музыкальный сезон!
- Значит, ни одного приключения за двадцать дней? - спросил Гесс, наливая в бокалы шампанское. - И ничего такого, о чем стоило бы рассказать? - Он прямо посмотрел на Ангелику, которая уставилась в свой бокал.
- У вас приключений было, конечно, больше, - заметила Эльза, так же прямо глядя на мужа. - Вам, конечно, есть о чем рассказать.
- В любом случае, стоит выпить за эти двадцать дней, - бодро предложил Адольф, пораженный преднамеренной бестактностью Эльзы. - Я думаю, мы их никогда не забудем.
Поставив бокал, он насмешливо посмотрел на Гесса, которому за интрижку с Ингой Шперр полагалось теперь наказание собственной ревностью. Гесс тоже поставил бокал и налил себе коньяка.
- Я сегодня ночью разговаривал с астрологами. Один из них назвал цифру 107…
- Если мы получим хотя бы пятьдесят семь мест, я готов уверовать во всю эту… астрологию. А рассказывать нам тоже особенно нечего, - заметил Адольф, повернувшись к Эльзе. - Всюду одно и то же - толпы, крики, визги… Сколько раз я давал себе слово говорить спокойнее. Я даже не понимаю, как это происходит - я их так возбуждаю или они - меня?! Извини за такую подробность, дорогая, но когда я стою весь мокрый и шатаюсь от слабости, а толпа беснуется полчаса, я начинаю думать, что меня слушали не отдельные люди, а некий цельный организм, единое существо, психика которого требует именно такого воздействия.
- Но ведь тебе это нравится, - улыбнулась Ангелика.
Он покачал головой.
- Мне нравятся совсем другие вещи. Это ведь ты воображаешь себя великой актрисой, и любое возвышение тебе кажется сценой, а любая сцена - местом для триумфов. А я… усталый руководитель несчастной партии с вечно больным горлом.
Теперь улыбнулись уже все трое.
- Любопытно, что будет через десять лет? - Ангелика, у которой от шампанского приятно кружилась голова, мечтательно уставилась в потолок. - Что говорят астрологи?
- Здесь довольно простой логики, - заметил Гесс. - Через десять лет мир будет лежать у ног Германии.
- Ну, это-то понятно, - согласилась Гели. - Но что будет со всеми нами? Нет, десять лет - это долго. Через год?
- Давайте проверим собственную интуицию, - предложила Эльза. - Мне кажется, и астрологи в большей степени пользуются именно ею. Пусть каждый загадает про себя. Например, 13 сентября 1931 года я, Эльза Гесс, буду сидеть в "Рейхсадлере" с бокалом вина и вспоминать все, что было 13 сентября 1930 года. Все улыбнулись - кроме Рудольфа.
- А я, Адольф Гитлер, буду смотреть в глаза Эльзе Гесс и гадать, отчего это иные женщины с годами приобретают необъяснимое очарование, в то время как мы, мужчины, только теряем и теряем.
- Я тоже буду гадать, - проворчал Гесс, - отчего это на иных женщин вино действует не самым лучшим образом.
Потом все трое посмотрели на Ангелику, которая, как будто сосредоточиваясь, медленно закрыла глаза. И, вздрогнув, открыла их с недоумением.
- А я… ничего не вижу.
- Это оттого, что ты не туда глядишь, - поморщился Гесс. - И вообще, я подобных развлечений не понимаю. Ты знаешь, - бросил он жене, - они мне напоминают клоунаду в соборе.
- Да, дорогая, - поддакнул Гитлер. - Давай признаем, что, при всем своем материалистическом строении, мир еще содержит такие области, которые не стоит задевать походя. Мне это представляется в виде старинного замка, часть помещений которого обжита владельцами, но остаются и такие, где нет света, паутина по углам и куда даже дети не забегают, играя в прятки.
- В конце концов хозяева войдут и туда, - сказала Эльза. - Проведут электричество, выметут паутину.
- Все дело в том, как войдут. Если с уважением и осторожностью - одно, а если с ломом, то не повалятся ли из шкафа фамильные скелеты…
- В своих аллегориях ты не выходишь за рамки материального, - заметила Эльза.
Цифра 107 оказалась пророческой, а результаты выборов - ошеломляющими. Около шести с половиной миллионов отчаявшихся немцев отдали свои голоса за НСДАП. Сто семь депутатских мандатов!
Утром семнадцатого сентября Коричневый Дом, бывший Бардовский дворец на Бриннер-штрассе, приобретенный партией на пожертвования Фрица Тиссена, гудел, подобно улью перед грозой. Штаб-квартира партии еще окончательно не переехала с Шеллингштрассе, но КД уже начинал приобретать тот вид, которого желал для него фюрер, - здесь еще не было роскоши, но монументальность уже заявила о себе. Как раз накануне завезли ярко-красные кожаные кресла с высокими спинками и гигантский высоковорсовый ковер со свастиками для кабинета вождя.
Едва фюрер вошел в просторную приемную, к нему хлынул поток сторонников и почитателей, радующихся победе. Среди них оказался и Альфред Гесс, родной брат Рудольфа, со своим другом Гейнцем Хаусхофером и его старшим братом Альбрехтом Хаусхофером, университетским товарищем Рудольфа, предметом затаенной ревности фюрера.
Коричневый Дом всю ночь был освещен огнями. Прибывали все новые гости. Партийцы собирались группами; кое-где мелькали женские платья и слышался кокетливый смех.
В сенаторском зале около трех сотен человек слушали рассуждения фюрера о будущем Германии и мира. Речи произносили Геринг, Штрассер, Геббельс и Лей. Поздравить нацистов явились даже президент Рейхсбанка Ялмар Шахт и серый кардинал президента генерал Курт фон Шлейхер.
Гости разъезжались перед рассветом. Прощальное рукопожатие фон Шлейхера и лидера НСДАП зафиксировал неутомимый Гоффман. Впрочем, снимок едва ли вышел удачным - голова фюрера склонилась слишком низко.
К концу сентября в Мюнхен вернулось лето. Стояла настоящая жара, и в общей партийной приемной Коричневого Дома было не продохнуть. Еще за месяц до выборов в штаб-квартиру на Шеллингштрассе набивалось до сотни желающих вступить в НСДАП. Теперь их число утроилось, и прием заявлений перенесли в более просторные помещения Коричневого Дома, но и там уже сделалось тесновато. С притоком новичков надвинулась гора организационных проблем. Требовались опытные администраторы и добросовестные бюрократы.
- Мы парламентская партия только по принуждению! - заявлял фюрер во всеуслышанье. - Победа, которую мы одержали, - новое оружие в нашей борьбе!
Это была кость, брошенная штурмовикам и крылу Штрассера-старшего. С другой стороны, Гитлер дал понять канцлеру Брюнингу, что о коалиции с правительством социалистов не может быть и речи.
В эти жаркие, душные дни конца сентября 1930 года Адольф занимался приятным делом - формировал теневой кабинет.
- Я хочу видеть тебя своим заместителем, - прямо сказал он Рудольфу, - и должен получить от тебя ясный и однозначный ответ. Раз и навсегда. Я должен знать, могу ли я всегда и во всем на тебя положиться.
Гитлер определенно ожидал заверений вроде: да, разумеется, я с тобой до конца, - но Гесс ничего не ответил. Возможно, ему просто помешал телефонный звонок, раздавшийся в этот момент в кабинете фюрера. Трубку взял Рудольф. Он несколько минут молча слушал, потом грубо выругался и после паузы сказал уже относительно спокойно:
- Звонил Штеннес. Он приехал в Мюнхен специально чтобы портить тебе нервы. Обещал пристукнуть Бормана из-за медкомиссий при Фонде пособий. Я поеду на Шеллингштрассе и побеседую с ним. Вообще, он очевидный психопат, а в СА их развелось что-то чересчур много. Я, пожалуй, вызову Гиммлера, и пусть он возьмет восточные области под свой контроль.
Гитлер кивнул.
Когда Гесс вышел, он минут десять ходил по кабинету, борясь с раздражением. На его столе лежал полный список членов его правительства, руководства СА, разведки - все имена и все структуры, необходимые для запуска его плана, то есть все необходимое, чтобы начать. Но у него не было главного - ощущения реальной власти.
Не это ли дал понять ему сейчас его предполагаемый заместитель? Проанализировав такую возможность, Адольф улыбнулся. В двадцать третьем, не имея ничего, они щедро делились друг с другом абсолютной убежденностью, что будут там, где должны быть, и получат то, что обязаны иметь. И вот теперь, когда остался лишь шаг, Рудольф засомневался? Нет.
- Нет, тут другое что-то, - сказал себе Адольф и поежился: таким неприятным показалось это предположение.
Телефон продолжал трещать. Потребовалось его вмешательство в какие-то дрязги по поводу новых назначений; звонил с жалобой Филипп Бухлер, "старый боец" и человек сдержанный, - ему фюрер не мог отказать; звонили из Лейпцига - на двадцать третье был назначен суд над тремя прекрасными парнями, лейтенантами вермахта, ловко вербовавшими в партию своих сослуживцев офицеров. Наконец, позвонил Рем и напомнил, что соратники дожидаются Гитлера в "Баварии".
Находясь в Мюнхене, они почти ежедневно встречались в этом ресторане в определенное время и за обедом решали кучу проблем.
Сегодня в меню значились реструктуризация аппарата НСДАП, создание новых отделов и, соответственно, - блюдо от шефа! - новые назначения на посты. Перед уходом фюрер позвонил Гессу, но тот сказал, что не придет, слишком много дел.
- Ты мне нужен! - сердито и вкрадчиво произнес Гитлер и в ответ услышал:
- Адольф, извини, но я больше не могу посещать наши партийные обеды. У меня все время болит желудок.