"Кайзергоф" фюреру понравился. Гитлер приказал на две недели выкупить целый этаж и временно разместить там прибывающих в Берлин новых депутатов рейхстага. Несмотря на официальный запрет, всем было велено постоянно носить форменные коричневые рубашки и при любом упоминании имени вождя громко произносить нацистское приветствие, а заодно не стесняться в выражениях по поводу "е...ного социал-демократического большинства".
Депутаты тотчас принялись отрабатывать эту тактику, распугав остальных обитателей фешенебельного отеля постоянными криками "Хайль Гитлер!" на лестницах, щелканьем каблуков и засильем коричневою цвета.
Фрау Марта Хаусхофер была на редкость заботливой и гостеприимной хозяйкой. Всего за три дня она сумела научить Ангелику таким замечательным вещам, которые той до сих пор были абсолютно не ведомы; например, как составить букет к случаю или за семь минут приготовить изумительные пирожные, а заодно и коктейль, то есть поразить дорогого сердцу мужчину, выйдя от него на минутку, якобы поправить прическу.
Богатая дама, имеющая расторопную прислугу, фрау Марта многие вещи любила делать сама, говоря, что ее муж всегда чувствует кто стелил сегодня постель или заваривал чай. Присутствие любящих рук должно ощущаться постоянно; весь дом должен быть пронизан "заботой любящего сердца", с улыбкою объясняла она Ангелике.
Еще со времени поездки с Эльзой в Австрию Гели почувствовала, как меняется. Она даже в зеркале порой не вполне узнавала себя - черты лица определились; голову точно сняли и поставили заново, но намного изящнее. Внутри у нее все улеглось и очистилось; она начинала понимать себя, точно смотрела внутренними глазами, и вечный, изнурительный стыд улегся на самое дно и свернулся там клубком.
Какой чудесный вечер они провели сегодня втроем - фрау Марта, Эльза и Ангелика, просматривая в гостиной только что полученные ноты, журналы мод, исторический ежемесячник, пришедший из Академии, и обширную почту, скопившуюся за день! Здесь же лежал на столике прочитанный "Фауст" и стихи шотландца Роберта Бернса, которые Эльза декламировала по-английски и тут же переводила. А за окнами - холодный, темный дождь, фары черных "мерседесов", резкие голоса, казенные залы, пафос ораторов, смертельные поединки честолюбий, за окнами - жесткие игры мужчин, не желающих верить, что все уже сказано и явлено миру и нечем его поразить…
Как все это совмещается и гармонирует одно с другим, Гели не задумывалась. Сейчас все вокруг было изящно и уютно, и хотелось лишь, чтобы вечер тянулся бесконечно.
- Мне кажется, что у Гете есть все! Все мысли, все события, и какие были, и какие будут, - удивлялась Ангелика, с любовью трогая прочитанные страницы. - Что же еще может быть нового, такого, чего он не знал, не предчувствовал?.. Ведь поэты все предчувствуют и описывают заранее, а когда это случается, этим уже нельзя удивить. А мне хотелось бы представить себе человека, которого никто не предвидел… Или такие чувства, которых еще никто не испытал!
- Чувства как отпечатки пальцев - они неповторимы, - улыбалась фрау Марта. - Вы только вообразите себе, миллиарды поколений прошли по земле, и у каждого человека был собственный рисунок вот здесь. - Она подула на свой указательный палец, уставший от вязального крючка. - О чем заботилась природа, создавая такое многообразие, и чего она ожидает от нас в ответ?
- Такого пальца ни у кого и никогда не было? - поразилась Ангелика, рассматривая указательный палец. - Вы не шутите?
- Пальца-то, может быть, и не было, но вот бедная наша Германия, похоже, из века в век переживает одно и то же, - заметила Эльза, листавшая "Исторический вестник". - Тут статья о Лессинге покойного Эккарта.
- Лессинг - это поэт? - робко спросила Ангелика.
- Поэт, драматург. Я принесу тебе его "Эмилию Галотти".
- Она тоже умерла?
- Почему "тоже"?
- Джульетта умерла, Офелия… Маргарита в "Фаусте" умерла… Но мне почему-то их не жаль, - вдруг призналась она. - То есть мне жаль не их.
- Мне тоже всегда было жаль мужчин, которые их теряли, - улыбнулась фрау Марта. - Но я никогда не задумывалась, отчего это так.
- Любопытно спросить мужчин, кого в этих драмах жалеют они, - заметила Эльза. - Мне почему-то кажется… Впрочем, лучше спросить их.
- Единственная женщина, которую мне было жаль до сердечной боли, - это Кассандра, - сказала фрау Марта. - Возможно, потому, что ее терял целый народ.
Горничная позвала хозяйку к телефону. Через минуту, заглянув в гостиную, фрау Марта сказала, что вынуждена их оставить, чтобы встретить мужа. Гели долго глядела ей вслед блестящими глазами. Потом перевела их на листавшую журнал Эльзу.
- А ты как-то… изменилась, - вдруг сказала она.
Эльза подняла голову.
- Изменилась? Едва ли… Возможно, месяца через три…
- А что будет через три месяца?
- Будет заметно.
У Ангелики округлились глаза, она открыла было рот, да так и замерла, боясь поверить догадке.
Эльза кивнула, не отрываясь от журнала. В мыслях Гели уже держала подругу в объятиях, но она не успела вскочить с кресла, как визг тормозов на улице заставил обеих посмотреть на окна. Гели успела лишь на ходу прижать к щеке ладонь Эльзы и шепнуть, как она рада, когда навстречу им из глубины коридора показались трое мужчин. Впереди шел Гитлер, за ним - Гесс и Лей. Все трое были изумительно пьяны, но ни один не желал этого показать. Не доходя до женщин, Лей остановился и повел рукой.
- Вот, я их доставил.
- Это я доставил, - старательно выговорил Адольф.
- А кто вел машину?! - возмутился Гесс. - Гели! Фюреру нужно отдохнуть. А ты останешься у нас, - приказал он Лею, который щурился на него:
- Ты вел машину? Не может быть. - Я вел. Потому что вы оба пьяны.
- Я не пьян, - сказал Гитлер. - Ты этого не можешь доказать. Вот он пьян!
- Я пьян? - удивился Лей. - Не может быть.
- Пьян, - кивнул Гесс. - Мы сюда как ехали?
- Мы пешком шли.
- Это мы по коридору шли.
- По этому?
- Поэтому мы ехали!
"Боже мой! - про себя поразилась Эльза. - Где это они так?"
Гели за ее спиной беззвучно смеялась. Она взяла дядю за руку и, преодолевая некоторое сопротивление, увела.
Гесс и Лей внимательно посмотрели вслед фюреру, потом повернулись друг к другу, видимо, собираясь продолжить обсуждение, но Эльза решительно стала между ними.
- Руди, пожалуйста, иди к себе. Я отведу Роберта в комнату Альфреда. Он уехал сегодня.
- Я сам отведу. - Рудольф пытался взять Лея за руку, но тот пятился от него:
- Я поеду… Я их доставил. Все.
- Утром поедешь, - уговаривала Эльза.
- Ты думаешь, мы пьяны? - опять возмутился муж - Она думает, мы пьяны!
- Ты пьян, а я нет, - сказал Лей.
- Я пьян? А кто вел машину? Нет, ты скажи!
- Ты вел.
- Значит, я не пьян?
- И я не пьян.
И оба посмотрели на Эльзу, которой уже не было смешно.
- Роберт, я прошу тебя! - обратилась она к Лею, который валял дурака.
Лей кивнул.
- Хорошо, извини, Эльза. Так получилось. Банкет был с воспоминаниями. Все расчувствовались. Фюрер произнес такую речь! Ветераны рыдали.
- Фюрер гений! - сказал Гесс.
- Безусловно, - согласился Лей. - Но заметь, он уже отдыхает. И тебе не мешало бы.
- Он правда вел машину? - спросила Эльза.
- Ну что ты! Это я сказал, что он вел, чтобы он успокоился. Не сердись на нас. Я поеду.
- Роберт, останься, - настаивала она. Я прошу тебя!
Лей усмехнулся. Он собирался повернуться и уйти, но по коридору к ним с дружелюбной улыбкой приближался Карл Хаусхофер.
Он поздоровался с Леем за руку, а Рудольфа, стоящего у стены потупив глаза, похлопал по щеке.
- Руди, уже поздно, и Эльза устала. Отведи ее спать.
- Да, - встрепенулся Гесс. - Пойдем, Эльза. Но я еще вернусь.
- Мы тебя подождем в гостиной, - кивнул Хаусхофер. - Идемте, Роберт. Я не служил после войны, однако многие из моих учеников… - Дальше Эльза не расслышала, но по несколько смущенной готовности, с которой Лей отправился следом за Карлом, она поняла, что Хаусхофер отнесся к ситуации сочувственно и за Роберта можно не опасаться по крайней мере до завтрашнего утра. Карл, хорошо знавший близких друзей Рудольфа, всегда проявлял удивительную мягкость к их порокам, принесенным со страшной войны. Исключением не был даже Эрнст Рем.
К изумлению Эльзы, муж, умывшись, и впрямь собрался идти в гостиную.
- Я не могу оставить Карла… Роберт слона перепьет… Видишь, я все соображаю.
- И на сколько тебя еще хватит? - вздохнула она.
К еще большему ее удивлению, последовав за мужем в гостиную, она увидела медленно идущего с другой стороны коридора Гитлера. Выглядел он несколько бодрее, чем четверть часа назад, поскольку все это время явно провел в ванной.
- А, это ты! - обрадовался он, увидав Гесса. - Мне Гели сказала, что Карл увел его к себе. Нужно спасать.
- Нужно, - согласился Рудольф. В гостиной они появились вчетвером. Последней вошла Ангелика. Они с Эльзой, впрочем, тут же ушли, чтобы дожидаться развития событий в соседней комнате.
Первым, примерно через час, Карл вывел Рудольфа, который уже ничего не говорил и ничему не сопротивлялся. Вторым Карл вывел фюрера, который до этого сам выходил несколько раз, но возвращался обратно. Затем Карл героически вернулся к Лею, чтобы продолжить с ним утративший логику, полубессвязный разговор. Оба смолкли почти одновременно - Карл задремал в кресле, Лей, уронив голову на руки, уснул мертвецким сном.
Через полчаса, бережно разбудив отца, Альбрехт вместе с матерью увели его в спальню. Затем Альбрехт вернулся, чтобы сообразить, как ему справиться с бесчувственным Леем. Пришлось разбудить младшего брата Гейнца, и лишь вдвоем они сумели раздеть Роберта и уложить его в постель. Гейнц предлагал оставить на столике рядом лекарства или посадить лакея дежурить на случай, если Лею сделается плохо, но Альбрехт сказал, что плохо будет всем остальным. Роберту же он оставил у постели только немного коньяка.
Около девяти утра бодрый Роберт Лей долго извинялся перед фрау Мартой за учиненную в ее доме больничную палату. Особенно он переживал из-за Гесса, организм которого подвергся наиболее тяжкому испытанию.
Через два часа после его отъезда вышел из своей комнаты Адольф и спросил, все ли живы. Ему доложили обстановку.
- Какой позор! Как я буду глядеть в глаза Карлу?! Немедленно уезжаем! - скомандовал он Ангелике.
- А я-то при чем?! - возмутилась та. - Вот интересно!
- Я сказал! - рявкнул было дядюшка, но схватился за голову.
На сегодняшнее утро у Адольфа, Штрассера, Рема, Гесса и Лея был назначен открытый партийный прием в специально арендованном обширном помещении на Вильгельмштрассе, который уже начался - в одиннадцать часов. Фюрер не мог ехать - у него раскалывалась голова. Он ощущал такую слабость, что и рассердиться как следует оказался не в состоянии. Что касается Гесса, тот даже подняться не мог и жаловался, что его качает, как на корабле во время шторма. Однако во втором часу Гитлер все-таки уехал.
Прием был назначен месяц назад. Подобные мероприятия партия проводила с большой помпой, и срывы не допускались. Гесс в это время лежал по уши в горячей воде и недоумевал, как такое могло с ними вчера приключиться. Был обычный банкет со старыми вояками из тех, где Адольф всегда много говорил, а если и выпивал, то бокал шампанского, после чего ставил перед собой бутылку минеральной и - баста! Что на него вчера нашло?
Рудольф помнил, как это началось. Закончив очередную тираду, фюрер сел на место под восторженные крики и рукоплескания, вдруг взял бутылку коньяка и налил себе полный бокал для шампанского. Выпив его залпом, он через минуту снова поднялся и заговорил о фронтовом братстве, о мужской дружбе, "пронесенной сердцами сквозь десять лет испытаний", и о самих испытаниях. Потом снова сел и опять налил полный бокал себе и такой же - сидящему рядом Гессу Пришлось выпить. И началось…
Фюрер поднимался и говорил, приводя всех в экстаз, потом садился и пил бокал за бокалом, точно капризный юнец, не понимающий, к чему это приведет.
К ним подсел Лей, тихо спросил Гесса, что происходит. Но Гитлер услышал и сам что-то ответил ему, что-то такое, чего Рудольф никак не мог вспомнить, но что вспомнить следовало, причем слово в слово, чтобы понять… У него от напряжения начал болеть затылок, боль все усиливалась, и он никак не мог поймать ту ускользающую фразу, которую произнес Гитлер и которая должна была все объяснить.
Когда он вышел из ванной, его все еще покачивало, затылок болел так, что до него невозможно было дотронуться, однако нужно было ехать невзирая ни на что, и он попросил Эльзу достать форму. Одевшись, он посмотрел на себя в зеркало и удивился: ни малейшего намека на отвратительное состояние - прекрасный цвет лица, как после лыжной пробежки по морозу, в глазах здоровый боевой дух.
Партийный прием был в самом разгаре. Вожди общались с делегациями партийцев, журналистами, всевозможными наблюдателями от оппозиционных партий, госчиновниками и представителями "денежных мешков"; кое-кто из них не поленился приехать лично - в частности, Тиссен и Шахт. Оба появились тоже около трех часов дня; их великолепные шестиместные "мерседесы" подъехали одновременно с автомобилем Гесса, который вылез из машины и, на правах хозяина любезно пригласив гостей пройти, подумал, что столпившимся у подъезда нищим берлинцам, должно быть, непонятно, чем отличаются друг от друга эти люди, ездящие в одинаковых машинах.
"Больше в "мерседес" не сяду, - твердо сказал он себе, - и другим нужно запретить. Пусть ездит только фюрер. А нам всем следует пересесть… ну, хотя бы на "форды". Он размечтался, как хорошо было бы со временем всех членов партии пересадить на одинаковые автомобили, и рядовых, и руководителей, причем на собственные, немецкие машины… С этой мыслью он вошел в зал, а поскольку мысли в его больной голове зарождались медленно и вяло, то эту он и высказал Лею, который первым встретил его с озабоченным выражением лица.
- Какая нелегкая тебя принесла? - процедил тот сквозь зубы. - О чем Эльза думает? Ты в зеркало на себя смотрел?
- Разве я плохо выгляжу? - удивился Рудольф. - А мне показалось…
- Да ты хорош как никогда! Только, мой милый, это оттого, что у тебя вся кровь к голове прилила, и затылок сейчас треснет.
- У тебя так бывает?
- Бывало… - усмехнулся Лей. - Вот что, пойдем-ка я тебя отведу на "ответственный партийный участок" и всех предупрежу, чтоб не дергали. Там у меня уже сидит одна жертва невинная: во-первых, по-немецки не понимает, во-вторых, очень ценный товарищ. Ты с ней побеседуешь, пока не полегчает.
Лей быстро провел его вдоль стены к одиноко сидящей за колонной яркой блондинке, возле которой крутилось несколько человек, однако девушка предпочитала оставаться в гордом одиночестве.
- Ты хотела наблюдать наших звезд, Юнити? Вот, позволь тебе представить одну из ярчайших, - произнес по-английски Роберт Лей, сразу отступив за Рудольфа, который, щелкнув каблуками, любезно поклонился.
Девушка протянула руку.
- Юнити Валькирия, - представилась она весело, сразу перечеркнув впечатление от своего "островного" аристократизма.
- Рудольф Ричард, - в тон ей отвечал Гесс.
- Я вас узнала, - сказала она. - Я слышала вашу речь в Нюрнберге. К сожалению, немецкий язык для меня почти непостижим.
- А все остальное у нас?
- Все остальное для меня естественно. Я сама думаю и чувствую, как вы. Я национал-социалистка.
- До подлинного национал-социализма в Германии еще далеко. Вы не боитесь путешествовать одна?
- Раньше я приезжала в Германию с отцом. Я впервые здесь одна. Мой муж американец. А вы родом из Ирландии?
- Из Северной Баварии.
- У вас внешность ирландца, а произношение оксфордское. Вы учились у нас?
- К сожалению, я никогда не был в Англии. Я родился в Александрии.
- Ах вот что! Вы выросли среди англичан? Говорят, что немцы с чужбины - немцы не до конца!
- Кто говорит такое?
- Бобби. Но он не имел в виду вас! Вообще, не станем его осуждать! Он мне очень нравится! А вам?
- Роберт мой друг.
- Среда тех, кто здесь присутствует, у вас есть еще друзья? Покажите мне их, пожалуйста.
- Эрнст Ганфштенгль, он беседует с президентом Рейхсбанка, слева от центрального окна. А слева от вас и справа от фюрера, за круглым столиком, - Эрнст Рем.
- А фюрер? Мне говорили - вы единственный, кого он слушает и кому доверяет…
- Вас неверно информировали. Фюрер доверяет многим из нас. Я постараюсь объяснить вам, миссис…
- Митфорд. Можно просто Юнити.
- Я постараюсь объяснить вам, Юнити, то, без чего вы едва ли сумеете понять самую душу движения. Как бы ни относился ко мне фюрер, я, как и любой другой, - всего лишь один из многих. Фюрер же для всех нас и для каждого в отдельности - единственный!
- Что ж, пусть, если вам так нравится! - усмехнулась она. - Только почему-то исключительно на вас одного он постоянно глядит каждые полминуты.
- Вы давно знакомы с Робертом? - спросил Рудольф, чтобы переменить тему.
Фюрер еще полчаса назад поинтересовался, с кем это разболтался Гесс.
- Самому любопытно, - отвечал Рем. - Лей привел роскошную бабу, три часа клацал вокруг нее зубами, никого не подпуская, потом подсадил к ней Рудольфа. Дочь барона Редсдей-ла, замужем за американцем. Больше ничего не знаю.
При приближении вождя наци Митфорд тоже встала.
- Мой фюрер, позвольте представить вам миссис Митфорд, нашу гостью и большого друга движения, - произнес Гесс.
Гитлер любезно поклонился, не отрывая от Юнити глаз. Она казалась зачарованной его взглядом, длившимся дольше, чем полагается по правилам приличия, и лишь почти минуту спустя протянула руку.
Гитлер неожиданно поцеловал ее руку. Окружающие были шокированы: до сих пор фюрера видели целующим руки лишь двум дамам - жене любимого друга Эльзе Гесс и Винфрид Вагнер, невестке покойного Рихарда Вагнера, его кумира. Митфорд выглядела совершенно очарованной. Гитлер спросил, бывала ли она уже в Берлине. Гесс перевел. Они обменялись еще парою незначительных реплик. Гитлер пригласил гостью в Мюнхен на готовящееся официальное открытие главной партийной штаб-квартиры, так называемого Коричневого Дома. Вокруг них как-то сам собою образовался небольшой, но плотный кружок, в котором обрисовался, в частности, Геринг, любезно вставивший в перевод Гесса какую-то пропущенную им фразу. Гесс тут же передал ему свои переводческие функции и, потихоньку пятясь как рак, выбрался из кружка. Тут его поджидал Лей, подмигнувший лукаво.
- Юнити умна и будет делать свое дело, - шепнул он, - то есть подталкивать фюрера к союзу с ее соотечественниками. А тебе лучше поехать домой.
- Роберт, пожалуйста, вспомни, - попросил Гесс, - хотя я, конечно, понимаю, что это трудно, но все-таки постарайся вспомнить - что сказал фюрер, когда ты подошел к нам на вчерашнем банкете? Ты сел рядом и спросил, что происходит, он услышал и ответил тебе. Что?
- "Бывают поступки, которые необходимо забыть, даже если ты их не совершал".
- Ты точно помнишь?
- Слово в слово.
В зал буквально ворвался возбужденный Геринг.