Сообщил один из братьев ордена Святого Бенедикта. Кивнув, офицер уже собрался было отправиться за бенедиктинцами, как вдруг остановился, будто вспомнив нечто важное:
– Брат мой…
Обратился он к монаху.
–…мы сопровождаем двух пленников, важных государственных преступников, потрудитесь распорядиться, чтобы их накормили.
Смиренно опустив голову, будто демонстрируя гостю выбритую тонзуру, слуга Божий выказал готовность выполнить просьбу гостя.
– Вален.
Воскликнул лейтенант.
–…проследите за арестованными.
Отдав распоряжения сержанту, он направился вслед за "черным монахом", как называют бенедиктинцев. Миновав просторный двор, гость с провожатым оказались у приземистой невзрачной постройки, укрывшейся в тени старых лип. Входя в низкие двери старинной трапезной, лейтенанту пришлось склонить голову, будто кланяясь незримому образу Божьему. После чего он потерял из виду провожатого, так как оказался в густом полумраке, и лишь через несколько мгновений, когда глаза привыкли к темноте, ему удалось разглядеть узкую каменную лестницу, что уходила по спирали вправо, вверх. Шаркающие шаги удалялись за поворотом, и офицер, пропуская по несколько ступней, поспешил вдогонку. Наконец свет, скупо проливавшийся из растворенной двери, позволил ему вынырнуть из мглы, и, преодолев последние ступени, оказаться в довольно просторной комнате, где его ожидал отец Жозеф. Капуцин сидел в массивном кресле, с высокой резной спинкой, возле квадратного стола, покрытого темнозеленой скатертью. На краю стола возвышался громоздкий, грубой работы подсвечник, удерживая с десяток толстых сальных свечей, свет которых разбавлял желтоватым мерцанием, мрачную сырость монастырского помещения.
Предложив, жестом, офицеру присесть в кресло, стоявшее напротив, капуцин кивнул монаху. Лейтенант, придерживая шпагу, уселся и, оглядевшись, произнес:
– Никогда не любил монастырей, под их мрачными сводами ощущаешь себя словно в гробнице.
Но взглянув в суровое лицо падре Жозефа, осекся, словно вобрав унылого величия запечатленного в камне. Капуцин не обратив внимания на разглагольствования мирянина, строго спросил:
– Где де Ла Удиньер?
– После того как мы расстались, господин лейтенант направился в Гавр, насколько мне известно.
Самодовольно произнес дворянин, чьё фатовство насторожило священнослужителя.
– И, что же заставило вас отклониться от заданного маршрута?
В этот момент в комнату вошел всё тот же монах, что сопровождал офицера, поставив перед господами два пузатых фужера и граненый графин с металлической пластиной, прикрепленной к стеклянной стенке сосуда. Прищурившись, Лабордемон, шевеля губами, беззвучно, прочел надпись, нанесенную на накладку – "Deo Optimo Maximo"
– Что это?
Произнес лейтенант, с недоверием рассматривая сосуд, наполненный прозрачной темно-коричневой жидкостью. Отец Жозеф, смерив ироничным взглядом офицера, без тени удивления, ответил:
– Это ликер, созданный Бернардо Винцелли, монахом из монастыря Святого Бенедикта в Фекане, в Нижней Нормандии, отчего получивший название "Бенедектин", что значит "Благословенный". Угощайтесь, сей напиток, в умеренных дозах, весьма неплох.
С некоторым недоверием, лейтенант, плеснув в свой фужер ликера, поднес сосуд к носу.
– Странный запах.
Сделав небольшой глоток, он схватился за горло, едва совладав с собой, после чего поставив фужер на стол, обиженно взглянул на монаха.
– Весьма необычный аромат, но, на мой взгляд, чрезмерно крепок, к тому же, эта приторность, я бы предпочёл…
– А я бы предпочел, чтобы вы незамедлительно ответили на мой вопрос!
Повелительно прервал офицера "Серый кардинал". Лабордемон, осознавая авторитет сидящего перед ним человека, ответил легким поклоном.
– Так вот, наш отряд попал в засаду, прямо на гаврской дороге, как только миновали Лильбон. Прозвучал выстрел, один из моих людей был убит, после чего мы бросились в погоню …
– Постойте, лейтенант, вы утверждаете, что попали в засаду, и был убит лишь один человек?!
– Ну, видите ли, это была не то, что бы засада, в нас стреляли из-за кустов.
– Стреляли из-за кустов.
Повторил капуцин, размышляя над словами Ламбордемона.
– И сколько же было нападавших?
– Двое.
В некоторой растерянности вымолвил офицер.
– Двое. И вы полагаете, что два человека, если они, конечно, не лишены рассудка, могут решиться атаковать отряд, насчитывающий две дюжины вооруженных солдат?!
– Но Ваше Святейшество…
– Скажите, Ламбордемон, вы как офицер можете мне объяснить цель этого нападения?
Вопрос монаха, очевидно, поставил лейтенанта в затруднительное положение, и пока он, разведя руками, собирался с мыслями, отец Жозеф продолжил:
– Насколько мне известно, засады чинятся не только силами превосходящими противника, но и с определенным умыслом. Например, похищение важной персоны, освобождение пленников, ограбление, наконец. Какую цель, на ваш взгляд, могли преследовать люди, напавшие на ваш эскорт? Уничтожить вас? Помешать добраться до Гавра? И то и другое нелепость, учитывая их ничтожно малое число. Что же тогда?
Помпезность присущая победителям, с которой лейтенант явился в монастырское помещение, бесследно растаяла, словно утренний туман. Ламбордемон уже с изумлением глядел на капуцина, в надежде услышать ответы на поставленные монахом вопросы.
– Итак, вы бросились в погоню за господами, которые были настолько безумны, что без всякой видимой причины, вдвоем, решили атаковать вас. И что было дальше?
Рассуждения падре Жозефа окончательно сбили с толку стражника. Он всё, более теряя уверенность, пролепетал:
– Впоследствии, мы разделились на два отряда, один, как я уже сообщил, возглавил господин Ла Удиньер, который отправился в Гавр, а второй я, и через некоторое время нам удалось схватить этих наглецов.
– Кто эти люди?
– Это королевские мушкетеры, господа Атос и Арамис.
– Вы, полагаю, знакомы с этими господами?
– Более чем.
– И вы склонны думать, что эти, смею заметить, весьма достойные люди способны на подобные безумные выходки? Или вам удалось добиться от них признания?
Последний вопрос монах произнес с неприкрытым сарказмом.
– Я имею доказательства их причастности к этому делу.
– И, что же это за доказательства?
– Один из нападавших был облачен в голубой плащ, к тому же мы нашли на дороге перчатку, принадлежавшую мушкетеру.
Гордо заявил лейтенант.
– Перчатка была найдена на месте засады?
– Нет, много позже, на дороге.
– А если бы, скажем, вы, следуя в Гавр, потеряли перчатку, и её бы впоследствии кто-либо нашел на дороге, она бы могла служить доказательством вашего разбоя? Или вы станете утверждать, что на перчатке имеются некие особые знаки, доказывающие её принадлежность именно мушкетерам?
Ламбордемон опешил, чувствуя как у него мастерски, выбивают из-под ног, доказательную базу, на которой громоздилась его "блестящая" версия.
– Но плащ!
Капуцин откинулся на спинку кресла.
– На мушкетерах были голубые плащи?
– Нет, плащ был найден в подседельной сумке, на их лошади.
– И, что это доказывает? К слову, у господина Рюальтона, который прибыл со мной из Парижа в аббатство, так же голубой плащ, но вам, надеюсь, не придет в голову обвинять его?
Разбитый наголову лейтенант потупил взор.
– Вы нашли оружие, из которого был произведен выстрел? Ведь не приходится сомневаться, что это был не пистолет?
– Нет, оружие не обнаружено. Но они могли избавиться от него!
– Избавиться от оружия и оставить при себе столь заметный голубой плащ? Вы сами верите в то, что говорите?
– Но, что же делать?
Отец Жозеф поднялся, и, перебирая четки, прошелся по комнате, остановившись у аналоя, раскрыв старенький потертый требник, явно выказывая нежелание более разговаривать с лейтенантом.
– Что бы сохранить лицо, вам следует доставить арестованных в Париж, а там сдать коменданту Бастилии. Ваши заблуждения пропитаны глупостью, но в них нет злого умысла, а за это не судят. Отправляйтесь, и стойте на своём, чего бы, это не стоило. Вам остается убедить всех, что сие безрассудство и в самом деле оказало хоть какую-то пользу нашему делу. Хотя, кто знает, быть может, так оно и есть?
1 (лат.) "Господу, Лучшему, Величайшему" – есть девиз Бенедиктинского Ордена
ГЛАВА 19 (78) "Злоключения метра Лепелетье"
ФРАНЦИЯ. ПРОВИНЦИЯ ТУРЕНЬ.
После того как секретарь графа де Ла Тура, метр Лепелетье отыскал в деревушке Шанто харчевню "Алебарда принца", и выяснил у трактирщика, метра Брюэля, разумеется за кругленькую сумму, как развивались события в день дуэли двух анжуйских дворян с господином де Флери, он тут же отправил посыльного с письмом к хозяину. И вот дождавшись ответа, секретарь с сожалением принял к сведению то, чего не желал, быть может, более всего на свете, но как человек крайне обязательный, тут же взялся выполнять.
Добравшись до Тура в почтовой карете, Лепелетье пришлось купить лошадь, так как последний отрезок пути был наиболее ответственен, а главное секретен. Выторговав за весьма умеренную сумму, у лошадиного барышника, промышлявшего у северных ворот города, спокойную, низкорослую гасконскую лошадку, которой секретарь, возможно, даже был бы весьма доволен, так как цена удовлетворяла его как сквалыгу, а мирный нрав кобылы радовал отменно скверного наездника, коим и являлся Лепелетье. Но вдруг грозовые тучи заволокли самолюбие секретаря, когда он неожиданно услышал условие, от которого сделка приняла такой оборот, что оставалось только сожалеть о встрече с торговцем Туторье, алчной и коварной канальей. Настроение бережливому клерку испортил дополнительный пункт, который пройдоха торговец оставил напоследок, провозгласив его, как будто невзначай. Лепелетье же будучи не меньшим скрягой и плутом, чем метр Туторье, как только услышал о неприемлемом требовании, тут же пришел в ярость, осознав, что перед ним не меньший мерзавец, чем он сам, а с этим и вправду весьма нелегко мириться. Вот тут-то, когда оба учуяли затхлый запах конфликта, из-под ангельского оперения, проступили роговые щетки непробиваемой чешуи хищной рептилии, уже выпустившей когти, чтобы вцепиться в горло противнику. Эти "милые" люди, случайно встретившиеся на подмостках сего тесного мира, осознавая ничтожность предмета, по поводу которого вышел спор, не смогли, прибывая в сытости, умерить свои аппетиты, показав друг другу острые клыки.
Дело в том, что эта кобыла, продавалась непременно с седлом, этим, по мнению секретаря, "не на, что негодным куском вытертой кожи", за которое перекупщик затребовал отдельную плату в сумме двух ливров. В процессе препирательств, оба господина, в весьма игривой форме узнали о себе, своих ближних и дальних родственниках много нового и интересного. При чем галантные фразы изысканных пасквилянтов, порой густо перемежались грубой плебейской бранью, что не щадит никого и не знает меры и преград. Не ограничившись родными и близкими, они постепенно перешли на прародителей несчастной кобылы. И вот когда уже силы были на исходе, и господа, на последнем издыхании, переметнулись на родню шорника, изготовившего седло, обмякший барыга решился на своеобразную рокировку:
– Черт с вами, седло берите даром, а за лошадь доплати сорок су.
От подобной наглости на лбу у Лепелетье вздулись вены, он побагровел и, приблизив своё бледное лицо к красной, обрюсшей роже торговца, заорал так, что барыге только осталось морщиться от града слюны, посыпавшейся на его физиономию:
– В таком случае, я, как королевский чиновник, обращусь с прошением к маркизу де Шатонефу, и мой покровитель, Его Святейшество Бертран де Шо, не откажет мне в любезности отправить вашу задницу на королевские галеры, где вы долгих двадцать лет будете писать деревянным пером, длинной в двадцать один пье, по волнам всех морей Старого и Нового Света! По одному году за каждый проклятый су, который вы столь возмутительно с меня вымогаете!
При всей своей ничтожности, Лепелетье, действительно, довольно давно служил в различных секретариатах, а монсеньор де Шатонеф, в самом деле являлся приятелем его хозяина, а это значило, что личный секретарь графа де Ла Тура, был вполне, в состоянии пустить в глаза пыль, такому неотесанному плебею коим являлся лошадиный барышник. Изумленный торговец, услышав имена столь знатных вельмож, чуть не испустил дух. Он в одночасье приобрел вид спустившегося с небес херувима, и с мольбой, прижав к груди ладони, завопил:
– Месье, умоляю, пятнадцать су.
– Пол ливра и ни денье больше!
Победоносно провозгласил секретарь, швырнув деньги в лицо торговцу.
К полудню, не чувствуя под собой ног, проклиная никчемную кобылу и обманщика барыгу, подсунувшего ему это "мерзкое животное", едва живую клячу, Лепелетье добрался до заброшенного замка, где обитал главарь разбойников Кокош, со своёй шайкой.
Горбун принял секретаря, в большом зале замка, восседая на своём облупленном троне, словно монаршая особа. Атаман встретил гостя, учитывая тонкости их последней встречи, с прохладцей, но не без заинтересованности. В свою очередь, как вы помните, Лепелетье так же не обрадовался возможности, вновь увидеться с вздорным карликом, поэтому весьма сухо поприветствовал папашу Кокоша. Он без приглашения, чему горбун не вполне обрадовался, уселся на давно лишившуюся лоска, старомодную кушетку, и, забросив ногу на ногу, непринужденно заговорил:
– Дорогой капитан…
Довольно необычно хитрый клерк обратился к разбойнику, намереваясь в клубах лести, завуалировать свою укоренившуюся неприязнь.
–…как вы, наверняка, изволили догадаться, я прибыл к вам с поручением от графа де Ла Тура.
При этом он приклонил голову, под недобрым взглядом, ухмыльнувшегося Кокоша.
– Я всегда с уважением относился к графу, ровно, как и к его просьбам.
Во всём, что было сказано горбуном, отдавало лицемерием, а на слове "просьба" он намеренно заострил внимание, пытаясь противопоставить его определению "поручение", прозвучавшим из уст Лепелетье. "Экая мразь!…" – мелькнуло в голове клерка – "…он ещё смеет своим плебейским зевом, касаться имени Его Сиятельства, будто говорит о равном – смерд!", в слух же секретарь произнес:
– В таком случае, мне не составит труда, изложить вам очередную…
Они натянуто улыбнулись друг другу.
– Не так давно, в Париже появились люди, которые сумели за довольно короткое время вызвать неприязнь у многих влиятельных особ королевства, включая и Его Сиятельство графа де Ла Тура. Поэтому вам, являющимся без преувеличений, остриём карающего меча господина графа, поручается великая честь устранить этих господ.
Допустив паузу, секретарь, намеривался дождаться реакции карлика на услышанное, но определив в нем лишь равнодушие, продолжил:
– Шевалье де Ро, и шевалье де База, так именуются эти анжуйские дворяне. Их можно отыскать в Сен-Жерменском предместье, где они снимают квартиры, один на улице Шкатулки, другой на улице Железного горшка.
На лице горбуна появилась гримаса человека, расценившего сей разговор не уместным, без соблюдения условий, о которых наступило время напомнить.
– Лепелетье, вам прекрасно известно, что за подобные услуги, обычно требуют вознаграждения, и как вы догадываетесь немалого. И, что же мне прикажете говорить своим коршунам, если денег обещанных за сборщика налогов, этого мерзавца Прюдо, мы ещё в глаза не видели?
От наглости и бесцеремонности, с какими был предъявлен сей упрек, секретарь едва не вышел из себя, но прекрасно осознавая, что мерзкий карлик, отчасти прав, не позволил лишнего. Он, делая вид, что не замечает вопиющей фамильярности, по отношению к себе и даже к своему хозяину, стараясь всеми силами загладить размолвку, благодушно продолжил:
– Я понимаю и даже в некоторой степени разделяю ваше недовольство, но в своё оправдание могу сообщить, что двести двойных испанских пистолей вас уже ожидают в Париже, и я, как только доберусь до города, тут, же распоряжусь доставить их сюда. А пока вот письменное распоряжение Его Сиятельства.
На столе появился конверт, на сургучовой печати коего красовался герб графа де Ла Тура. Кокош недоверчиво ухмыльнулся, покосившись на письмо.
– В таком случае, мы примемся за этих анжуйцев, как только я услышу звон монет, и более не о чем говорить. У нас, поверьте, есть дела поважнее, и куш, смею заверить, покрупнее.
Сцепив зубы, Лепелетье заставил себя поклониться горбуну и, собрав в кулак все силы, чтобы не выказать недовольства, направился к двери.
1 в 1 ливре 20 су, значит сумма 40 су равняется 2 ливрам.
2 Шарль де л ’Обепен маркиз де Шатонеф – в то время губернатор Турени.
3 Бертран де Шо, в описываемое время архиепископ города Тура.
ГЛАВА 20 (79) "Принятое решение"
ПРОВИНЦИЯ РУССИЛЬОН (территория Испании). ГОРОД ПЕРПИНЬЯН.
Как обычно, безукоризненно, выполнив возложенные на него герцогом Оливаресом обязанности, завершив инспекцию Перпиньяна и близлежащих фортификационных построек, дон Карлос вернулся к письму, которое всё это время не давало ему покоя. Отпустив офицеров, он нашел измятый конверт, извлек из него послание и вновь перечел его.
ПИСЬМО: "Ваше Сиятельство, дон Карлос Эстебан Анхель Густаво сеньор Уртадес, граф дель Кольядо. Это письмо адресовано вам как человеку, которому не безразлична судьба Испанской короны, Его Католического Величества, Филиппа Габсбурга и сеньора дон Гаспара де Гусмана-и-Пементаль, графа Оливареса, герцога Санлукар-ла-Майор. Спешу вас уведомить, что сим, мною перечисленным особам, включая лично вас, угрожает серьезная опасность. Мой высокородный повелитель, представитель одного из Королевских Домов Франции, желает вас предостеречь, доверив мне честь оказать сию скромную услугу, посредством передачи важных сведений, которыми мы располагаем. В связи с этим прошу вас, прибыть в город Орийак, где Ваше Сиятельство будут ждать в гостинице "Охотничий трофей". В таверне следует найти месье Пьеро, которому вы назовете пароль – "Вы из Амьена?", и лишь услышав отзыв, – "Нет, я из Реймса", можете начинать переговоры. Прошу принять все меры предосторожности. После прочтения письмо уничтожьте. Ваш верный союзник и друг"
Прочитав довольно странное послание, дон Карлос ещё какое-то время задумчиво смотрел на ровные ряды строк. После чего поднес исписанный листок к пламени свечи, будто с сожалением наблюдая, как полыхает бумага. Окинув быстрым взглядом карту, граф ткнул в неё пальцем, прошептав:
– Вот он, Орийак.