Но увидев на пороге одного из своих сержантов, удивленно произнес:
– Какого черта, Саладес?!
Саладес и Ортега, сержанты кастильской дворянской гвардии, явившиеся с графом в Руссильон, были безгранично верны дону Карлосу. За долгое время, находясь на королевской службе, они делили с неустрашимым кастильцем победы и поражения, подвергая свои жизни смертельной опасности во время множества рискованных предприятий. Эти люди, впрочем, как и большинство их собратьев, молчаливо предчувствовавших неумолимое ослабевание лап испанского льва, не переставали преданно служить короне, благородно оставляя на алтаре монаршего триумфа, небрежно брошенные победы, добытые в тяжких сражения, не требуя ни почестей, ни наград, так великодушно, по-испански, довольствуясь лишь чувством собственной доблести, продолжая изумлять весь мир стойкостью и неустрашимостью, так как ни один народ на земле, не способен на столь бескорыстную отвагу для прославления своей многострадальной и неблагодарной родины.
– Ваше Сиятельство, вас просит об аудиенции какой-то монах цистерцианец. Говорит по важному делу.
– Откуда он узнал о моём приезде?! Проклятая страна, ничего нельзя удержать в тайне! Гоните его прочь!
Гвардеец уже отворил дверь, когда дон Карлос вспомнил монаха в потертой рясе намеревавшегося у ворот форта Ла-Кастильет, прорваться к нему сквозь шеренгу солдат.
– Погоди!
Воскликнул граф, остановив сержанта.
– Приведите его.
В сопровождении Ортеги, положившего ладонь на костлявое плечо визитера, в комнату вошел маленький, щуплый человек в монашеской, мешковатой рясе. Он, круглыми серыми глазами, беззащитно встретил строгий взор кастильца, с нескрываемым раздражением задавшего вопрос.
– Кто вы?
– О-о, монсеньор, я очень маленький человек, но имею к вам важное поручение. Моё имя брат Иннокентий, что в переводе с латыни означает "невинный".
Уртадес с пренебрежением оглядел слугу Божьего.
– Как вы попали в крепость?
– Монсеньор, вы служите великому королю Испании, поэтому Вашу Милость можно встретить во всех уголках Старого Света, я же лишь жалкий слуга Господа нашего, чьё имя неустанно превозношу в молитвах, под сводами благословенного монастыря Фонфруад, аббатства Пресвятой Девы Марии, здесь в Руссильоне, поэтому, возможно, именно мне поручили это деликатное дело. Мы с братьями привозим вино в цитадель Перпиньяна и сюда, во Дворец. Наш настоятель отец Бернар дружен с доном Ардегоном…
– Постойте! Не тараторьте! Откуда вам известно моё имя, и кто вам сообщил о моём приезде?!
Возмущенно прервал монотонный, елейно-молитвенный лепет монаха дон Карлос. Цистерцианец снисходительно улыбнулся, будто услышал вопрос, переполненный детской наивностью, лукаво взглянув на дворянина. Приклонив лысеющую голову, он подхалимнически, нараспев произнес:
– О-о-о! Ну, кто же, кто же не знает такого славного сеньора…?
– Вы иезуит?
Вновь прервал цистерцианца Уртадес.
Монах угоднически расплылся в приторной улыбке, смиренно потупив взор, казалось, у него над головой сейчас появится нимб.
– Ладно, хватит о пустом, что вас привело ко мне?
Цистерцианец замешкался, слегка повернул голову назад, вскользь взглянув на гвардейцев, стоявших у него за спиной. Граф, не отводя пренебрежительного взгляда, с трудом совладав с нетерпением, произнес:
– Ну, хорошо, Саладес, Ортега оставьте нас.
Сержанты незамедлительно вышли. Монах неторопливо достал из просторного рукава рясы конверт, запечатанный сургучными печатями, и медленно положил его на стол перед испанцем. Дон Карлос сорвал печати и раскрыл письмо. Быстро прочитав его, он взглянул на жалкого святошу, явно продолжая размышлять над прочитанным. Наконец он, прервав раздумья, спросил:
– Вы знаете о содержании письма?
Источая благость, монах угоднически поклонился.
– Ну, что вы, монсеньор, понятия не имею.
Окончательно упорядочив мысли, и очевидно приняв решение, граф одарил цистерцианца хищной, презрительной улыбкой.
– Вы, фра Иннокентий, опасный человек, таких как вы, я предпочитаю держать на коротком поводке, настолько коротком, чтобы в любой момент можно было бы дотянуться кинжалом. Поэтому, пожалуй, я оставлю вас у себя.
Лицо монаха окаменело от возмущения.
– Саладес!
В комнату вошел гвардеец.
– В подвал его.
Схватил за шиворот монаха, с перекошенным от негодования лицом, не встретивший сопротивления сержант, с легкостью выволок его из комнаты.
Оставшись один, дон Карлос, ещё раз перечел письмо и, заложив руки за спину, в задумчивости, подошел к окну.
ГЛАВА 12 (71) "Кто охотник, а кто добыча?"
ФРАНЦИЯ. ГАВРСКАЯ ДОРОГА.
По пути в Гавр, мушкетеров короля постигла неудача: отъехав не более трёх лье от Лильбона, одна из лошадей захромала, что вынудило господ Арамиса и Атоса остановиться на первом, попавшемся по дороге, постоялом дворе. У дверей трактира "Серебряная шпора", так именовался сей захолустный кабачок, дворяне спешились, привязав скакунов под раскидистым вязом, рядом с парой ладных жеребцов ожидавших своих седоков, очевидно решивших отобедать в гостеприимной харчевне. Переступив порог заведения Арамис, отыскав глазами хозяина, что сновал по залу, пиная попадавшихся под ноги домашних птиц, препятствовавших его резвому полугалопу, громогласно и повелительно произнес:
– Именем короля…
Этот возглас собрал взгляды многочисленных путников, выбравших "Серебряную шпору" для того, что бы отдохнуть и перекусить, после чего мушкетер достал из дорожной сумки свиток с большой печатью красного сургуча и предъявил его оторопевшему трактирщику.
–…нам нужна лошадь, да поскорей!
Хозяин харчевни, втянув голову в плечи, испуганно взглянул на покачивающийся, словно маятник сургуч с отпечатанным на нем незнакомым гербом, и молитвенно сложив на груди ладони, дрожащим голосом, робко произнес:
– Ваша милость, клянусь святым Аврелием, кроме клячи на которой бездельник Кутон возит воду, мне более нечего предложить.
Глаза, осанка и блеяние едва живого от страха трактирщика были бесспорным доказательством того, что несчастный говорит правду. Не растерявшись, мушкетер окинул строгим взглядом притихших посетителей, и повелительно, тоном герольда провозглашавшего волю властелина, объявил:
– Приказ Его Величества не оставляет права медлить, поэтому я вынужден реквизировать одну из лошадей, что стоят у входа в таверну!
Голос Арамиса звучал так громко, что его требования имели возможность услышать все присутствовавшие под сводами трактира. Взгляд изнывающего от робости кабатчика устремился на двух господ, которые расположились за столом прямо у распахнутого окна.
Здесь мы имеем возможность лишний раз, на примере убедиться в правдивости строк происходящих из Нового Завета, послания апостола Павла к Римлянам: "О бездна богатства и премудрости и ведения Божия! как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!"
"Воистину, пути Господни неисповедимы" – шепотом, беззвучно произнес д'Анж, будучи одним из тех, кто трапезничал за упомянутым столиком, и на кого пал испуганный взор хозяина трактира, а затем и грозного мушкетера. Барон, натянуто улыбнувшись, под столом, отдернул руку Поликена, что потянулась к эфесу. В его голове с быстротой стремительного броска ястреба, обрушившегося с небес на долгожданную добычу, созрел коварный план, к осуществлению которого безотлагательно приступил молодой дворянин.
Д'Анж поднялся направившись к Арамису, несколько обескураженному нарочитой доброжелательностью хозяина лошадей.
– Мне, месье, как преданному слуге и истому стороннику Его Величества, делает честь ваш выбор, павший на моих скакунов. Я безмерно рад, что мой скромный вклад сможет помочь людям короля достичь поставленной цели.
Арамис, не сводя глаз, где затаились недоверчивость и подозрительность, с любезного незнакомца, с благодарностью поклонившись, потянулся за кошельком.
– О, нет, нет!
Воскликнул барон словно ошпаренный.
– Это ни к чему. Вот только, если, разумеется, господа не против, я сам укажу коня, которого уступаю, и лично прослежу, чтобы трактирный слуга, без промедления поменял седла. Господам же, чтобы скрасить ожидание, с дороги, полагаю, не помешает глоток анжуйского.
Вняв словам добродушного посетителя, что так любит и ратует за Его Величество Людовика Бурбона, трактирщик, опережая волю роялистов, уже примчался с кувшином белого шампанского, услужливо наполняя кружки. Мушкетеры переглянулись, и, не узрев ни опасности, ни подвоха в словах незнакомого молодого месье, что охотно согласился расстаться со своей лошадью, уселись за стол, распивая прохладное вино, предложенное хозяином.
После того как скакуны были готовы к путешествию Д'Анж вернулся за свой столик, любезно поклонившись мушкетерам, которые, насладившись вином, поспешили незамедлительно отправиться в путь. Взгляд изумленного Поликена коснулся улыбающегося лица барона, проводившего глазами, исчезнувших за дверями, слуг короны. Дворянин же, откусив ломоть холодной говядины, самодовольно произнес:
– Ну, что ж, теперь мы наверняка знаем всех участников сего кровавого спектакля.
– Простите месье, будь я проклят, если хоть что-нибудь понял из произошедшего здесь представления.
– Всё не так сложно Поликен.
Допив вино, барон, достал из кошелька несколько монет, бросив их на стол.
– Следы от подков моей лошади, я узнаю из сотни других.
– И, что это нам даёт?
– Очень многое. По этим следам мы узнаем, где остановились господа мушкетеры. А в том, что в ближайшее время им придется остановиться, я могу вас заверить.
– Остановиться?!
– Именно, именно остановиться. Ведь я подрезал подпругу мушкетерского седла, которое незадачливый конюх взгромоздил на хребет моей кобылы. Этим господам придется искать помощи шорника, что бы починить седло или купить новое.
– Но зачем нам всё это?
Улыбка, вызванная превосходством, заиграла на губах барона.
– Когда мы следовали по улицам Лильбона, мне на глаза попалась тюремная карета. Не заметили?
Поликен с глупым видом пожал плечами.
– Ну, мало ли тюремных карет, да и ни к чему мне всё это.
– Э-э нет братец, тут ты ошибаешься, в таком деле не бывает случайностей, любая мелочь цениться на вес мышьяка. Быть может любая другая тюремная карета не вызвала бы моего интереса, но в Лильбоне, возле экипажа я заметил господина Ла Удиньера – лейтенанта гвардии кардинала. Как ты полагаешь, что может делать в такой глуши, столь важная персона?
– Простите хозяин, но я не понимаю, к чему вы клоните?
– Вне всяких сомнений, двое наглецов, которые отобрали мою лошадь, так же как и Ла Удиньер со своими людьми, следуют в Гавр. Нам нужно избавиться как от роялистов, так и от кардиналистов и я уже придумал, как это сделать. Вот только нужно раздобыть лошадь.
Оценивающий взгляд барона, скользнув по залу, остановился на изрядно подвыпившем бретонце, покачивающемся над недопитым кувшином.
– А вот и лошадь.
Прищурив глаза прошептал Д'Анж.
– Этот господин, что ищет собственное отражение в кувшине с вином, перед нами подъехал к воротам "Серебряной шпоры", и его йоркширский жеребец вполне пригоден для нашего небезопасного вояжа.
Негромко произнес он, подмигнув спутнику, и направился к дремлющему буржуа.
После непродолжительной беседы, если так можно назвать в большей степени монолог барона, с человеком, который не в состоянии даже разомкнуть век, Д'Анж приказал Поликену оттащить бретонца в одну из комнат таверны. Выудив у утомленного встречей с дарами Бахуса человека всё необходимое для объяснений с трактирщиком, Д'Анж подозвал хозяина харчевни.
– Послушайте любезный, я совершенно случайно встретил старого приятеля, мэтра Кадудаля из Бреста, хозяина небольшой посудины которую я имел несчастье однажды зафрахтовать.
Дворянин кивнул вслед Поликену, что тащил под руку тучного буржуа.
– Он по старой дружбе уступил мне своего каурого жеребца, которого я обязуюсь не позже чем завтра на рассвете вернуть. По всему видать, что самому Кадудалю, до завтрашнего утра, он не понадобится.
Собственная шутка, так развеселившая барона, будто вода в песок впиталась в сознание трактирщика, отразившись на его лице недоверием. Но вскоре недовольство уступило место расположению, что отобразилось в слащавой улыбке кабатчика, вызванной появлением набитого монетами кошелька.
– В этой груде экю, которые вы, при возможности, передадите мэтру Кадудалю, если я запоздаю или, не приведи Господь, не вернусь, есть несколько лишних. И я не буду иметь ничего против, если завтрашним утром, наш друг недосчитается нескольких щитов в своей серебряной гвардии.
Услужливость хозяина таверны брызнула, словно сок спелого винограда. Он, кланяясь, принял кожаный кошелек, приказав слуге вывести из конюшни жеребца метра Кадудаля.
Уже через несколько минут, Д'Анж с Поликеном неслись, подгоняя лошадей, по направлению к Лильбону, что отдаляло их от цели – города-порта Гавр. Остановившись у развилки дорог, барон поднялся на стременах, вглядываясь вдаль.
– Здесь неподалеку, есть подходящее место. Обе эти дороги разделяет глубокий овраг, нам следует поспешить затаиться на краю ложбины и дождаться тюремного экипажа.
Всадники устремились по краю оврага, не теряя из вида пролегавшую на противоположной стороне дорогу, которая несколько часов назад привела их в "Серебряную шпору". Наконец барон подал знак остановиться. Он, спрыгнув на землю, подошел к краю глубокой впадины, которая в этом месте сужалась и достигала не более двадцати туазов. Оглядев корягу, вросшую в землю на самом краю ложбины, Д'Анж приказал Поликену спешиться.
– Вскоре тюремная карета с эскортом, проследует по той дороге.
Он указал на параллельный тракт, что пролегал по ту сторону оврага.
– Приготовь свой мушкет. Ты должен будешь выстрелить в одного из солдат. Если не сумеешь попасть не беда, главное, что бы нас заметили.
Поликен заглянул в расщелину, где журчал проворный ручеёк.
– С такого то расстояния промахнуться?! Обижаете мессир, вам ведь прекрасно известно какой я стрелок, и вы не раз проверили меня в деле. Усомнись вы в моей меткости, полагаю, взяли бы кого другого.
Отвязав от седла вытянутый сверток и, разложив его на траве, он извлек из складок непромокаемой ткани чрезмерно длинный мушкет, граненый ствол которого значительно превышал обычные четыре с лишним пье и составлял более стапятидесяти калибров. Опытный стрелок трепетно и нежно провел пальцем по зеркальной поверхности курка с зажатым в нём кусочком пирита, поглаживая сверкающий на солнце стальной ударно-кремневый замок, весьма редко встречающийся в те времена. Восторженность воцарилась на лице Поликена, надевшего на плечо кожаную подушку.
– Отменное оружие. Клянусь святым Домиником, что с двухсот шагов попаду в яблоко насаженное на шип проклятого фламандского годендага.
Д'Анж достал из дорожной сумки ярко-голубой плащ.
– Хватит болтать! На вот, надень.
– Что за чертов маскарад? Меня ведь в этом плаще за лье можно разглядеть!
– Делай, что велят!
Грозно скомандовал барон.
Затаившемуся в зарослях кустарника стрелку, приготовившему заряженный мушкет, неподвижно застывший в стальной рогатине сошки, не пришлось долго томиться в ожидании. До того как до его слуха донеслись топот лошадей и скрип колес зарешеченного экипажа, трижды прокричала пустушка. Её глухой гортанный крик, мастерски воспроизведенный бароном, служил условным знаком посланным Д'Анжем, притаившемся где-то неподалеку, в густой листве. Поликен взвёл подпружиненный курок, прильнув небритой щекой к деревянному прикладу. В скором времени появилась карета, медленно громыхая по ухабам дороги, сопровождаемая кавалькадой из двух десятков солдат, чьи доспехи, лязгом и бряцаньем вторили скрипу колес.
Цепкий палец стрелка, нажатием на курок, привел механизм в действие: камень ударил по кресалу, вследствие чего прогремел выстрел. Удар свинцовой сферы весом в пять испанских кастельяно, выпущенной из черного жерла мушкета, глухим ударом, пробив кирасу, выбил из седла одного из всадников, опрокинув несчастного в дорожную пыль. Убитый стражник ехал бок о бок с офицером в дорогих доспехах, чей украшенный чеканкой миланский кабассет гордо венчал, развивавшийся на ветру, красно-синий султан. Сверкнувшие, под стальными полями шлема, зоркие глаза лейтенанта городской стражи месье де Лабордемона – отправленного капитаном Тестю в помощь лейтенанту кардинальской гвардии, господину Ла Удиньеру – молниеносно обнаружили стрелка, чей голубой плащ ярким пятном выделялся на фоне листвы и был хорошо заметен подвергшемуся нападению отряду.
– Вон он! Голубой плащ! Вон там, за оврагом!
Закричали солдаты, указывая в сторону, обратившегося в бегство стрелка.
– Лабордемон, за мной!
На скаку крикнул Ла Удиньер, пустив своего вороного рысака в галоп. Около десятка солдат устремились вслед за офицерами, взяв курс на красно-синий султан Лабордемона. Преследователи, некоторое время, следовали параллельной дорогой, не имея возможности, из-за разделявшего их оврага, сблизиться с беглецом, не на миг, не выпуская его из поля зрения. Но вот незнакомец в голубом плаще свернул вправо, растворившись меж тонкими деревцами молодой рощи.
– Быстрее, нужно, во что бы то ни стало догнать негодяя!
Закричал лейтенант, когда всадники достигли места, где заканчивался овраг и две дороги сливались в одну. Солдаты разделились на два отряда намереваясь окружить рощу. Их взмыленные рысаки неслись по поросшим травой кочкам, перепрыгивая поваленные деревья и рассекая густой кустарник подгрудками скакунов. Вдруг где-то вдали, слева, Ла Удиньер расслышал возглас Лабордемона:
– Сюда лейтенант, они здесь!
Кардиналист натянув удела лошади, направил её на крик, увлекая за собой солдат. Настигнув офицера парижской стражи, увлеченного погоней, Ла Удиньер не увидел впереди голубого плаща беглеца, но услышал объяснения лейтенанта.
– Они свернули вправо, в сторону большой гаврской дороги, их двое, они далеко оторвались.
Д'Анж с Поликеном, разгоряченные скачкой, миновали холм, направив лошадей к лесу, где под сводами ветвей вековых деревьев исчезала желтая полоска гаврской дороги. Приблизившись к опушке, они приметили, неподалеку от тракта, возвышенность за которой виднелись островерхие крыши крестьянских лачуг, раскинувшихся в стороне от дороги. Барон остановил коня на развилке, под большим каменным крестом, вглядываясь в покрытую немногочисленными отпечатками копыт песчаную, узкую тропу, что вела в сторону селения.
– Так и есть, роялисты свернули в деревню, всё идёт по плану.
Барон снял одну из своих перчаток, бросив её на тропинку. Оглядев изуродованные временем и непогодой камни старого креста, он задумчиво произнес, слегка приклонив голову.
– Поклонение кресту сулит объятия Господни, перчатка же, оставленная мною на дороге, приведет наших друзей в лапы дьявола. Мне не подходит ни то, ни другое, я не служу ни одному из них, оставляя себе лишь надежду. В том числе надежду на то, что моя скромная помощь, в виде перчатки оставленной на дороге, будет оценена ищейками кардинала.