Здесь нам хотелось бы отметить природную скромность господина Буаробера, позволявшую ему, не кичась собственными достоинствами, наслаждаться, а также декламировать литераторов, в стократ в большей мере, заслуживающих, на его взгляд, быть услышанными человечеством. Выказывать почтение гениальности другого, может лишь, несомненно, человек талантливый, хаять же и критиковать, способна любая бездарность. Принимая во внимание сие бесхитростное воззрение, для многих, как, впрочем, и для нас, являющееся непреложной истиной, можем с полной уверенностью заверить, что месье Буаробер был человеком высокоодаренным и относился к людям, бескорыстно воспевающим чужие достоинства, если, на его взгляд, таковые имелись. Оказавшись среди пиренейцев, что позволило исполненному душевным трепетом приору, с какой-то неведомой доселе свежестью восчувствовать испанскую речь, навеявшую на него воспоминания о горячо любимых им творцах, несравненных Лопе де Вега, Мигеле де Сервантесе, Франсиско де Кеведо, Буаробер решился блеснуть, прочитав последнего.
– Вы говорите по-испански?
Девушка кивнула.
– Как любой образованный человек нашего времени.
Буаробер мечтательно улыбнулся. На него, вдруг, нахлынули чувства, которые возможно испытать лишь только в обществе красивой женщины. Приор почувствовал давно забытые ощущения, утраченные где-то там, далеко, будто в прошлой жизни. Наполнив бокалы вином, он, осушив свой, нежно произнес:
– Я хочу прочесть вам стихи нашего современника, дона Франсиско де Кеведо, на мой взгляд, одного из величайших испанских поэтов, да что там испанских…!
Прикрыв глаза, набрав полные легкие воздуха и вытянув перед собой руку, Буаробер вдохновенно произнес:
– В свой дом вошел я и увидел: тенью
Былого стал он, предан запустенью;
И шпага, отслужив, сдалась в войне
Со страстью, и посох мой погнулся;
И всё, чего бы взгляд мой не коснулся,
О смерти говорило мне…
Тут же за спиной прелата зазвучал незнакомый голос, подхвативший стихотворный жар, словно певчая птица, услышав в роще щебет побратима, отозвалась трелью:
– Покручиваешь пальцем у виска,
Перст указательный к губам подносишь,
Твердишь мне, что расплата мол близка,
Молчанья и благоразумья просишь… –
От этих просьб – такая, брат, тоска,
Что, выпив раз, вовеки пить не бросишь!…
Оглянувшись, Буаробер увидел перед собой молодого офицера. Невысокий, худощавый, темноволосый испанец, доброжелательно, с улыбкой глядел на приора.
– …у вас странный акцент, сеньор каталонец?
– Я француз.
Гордо произнес Буаробер. В глазах испанца промелькнула искра разочарования.
– …но отношусь к людям, которые разделяют уверенность в том, что для поэзии, впрочем, как и для музыки не существует границ и национальностей. Я пленник Каллиопы, а не приспешник Марса.
– В таком случае, вы лучший француз из тех, кого мне приходилось встречать. Вот моя рука.
Учтивые поклоны, коими обменялись господа, свидетельствовали о благих намерениях в отношении друг к другу и даже, возможно, о взаимной симпатии.
– Моё имя дон Риккардо Альтемарина граф дель Сантальягос.
– Приор Франсуа Лё Метель Буаробер.
– В таком случае, разумеется, если сеньорита не возражает, я хотел бы угостить вас лучшим вином сего фландрийского притона.
С согласия Камиллы, испанец присоединился к ним, заняв место за столом, рядом с Буаробером.
****
После того как людей Черного графа обвели вокруг пальца, оставив ни с чем в Брюгге, Бакстон предложил Ксавье следовать к развилке дрог, которую трудно оставить в стороне возвращаясь из Фландрии в Париж, а значит, где непременно должны появиться беглецы. Здесь же на опушке леса, где расходилось четыре широких тракта, располагалась "Гусиная шейка". Подозрительный Ксавье, после того как желтый рыдван, при странных обстоятельствах, бесшумно и незаметно ускользнул ночью из постоялого двора, проникся глубоким недоверием к трактирщику, отчего приказал своим людям затаиться в чаще, установив наблюдение за воротами фермы. И вот, наконец, терпение было вознаграждено – долгожданный экипаж, прогромыхав по дороге, мимо лесной засады, скрылся за аркой ворот.
Дождавшись темноты, люди Черного графа направились на постоялый двор, оставив лошадей в лесу, под надзором Полпенни, который за время продолжительного преследования снискал доверие сурового Ксавье. К тому же англичанин был единственным кого Буаробер знал в лицо, и это обстоятельство не позволяло ему, вместе с остальными появиться в трактире.
Наведавшись в конюшню и удостоверившись в том, что малыш Люмье не остался без ужина, Дордо вышел на пустынный, погруженный в густые сумерки, двор фермы. Пребывая в благодушном настроении, отчасти вызванным гордостью за собственную проницательность, благодаря которой, на сей момент, всё складывалось довольно удачно, пикардиец устало вздохнув, воззрился в хмурое низкое небо, уже окончательно лишившееся света солнечных лучей. Он расплылся в улыбке, предвкушая предстоящую трапезу, обещавшую немалое удовольствие, учитывая высокий статус которым так ловко и беззастенчиво, в глазах трактирщика, сумел наделить себя плутоватый толстяк. Но спокойствию капрала не суждено было длиться долго, оно растаяло в один миг, когда до ушей пикардийца донесся звон шпор и бряцанье оружия. Сии звуки он не перепутал бы ни с чем на свете, различив из сотни других, но именно это тревожное позвякиванье, толстяк так не желал и боялся услышать нынче. Дордо присев на одно колено, намереваясь остаться незамеченным, вглядывался во тьму. Взор капрала выхватил из мрака пять черных силуэтов, отчего холодок пробежал по его спине. Разглядеть лиц не представлялось возможным, но толи лязг стали под покровом зловещей тьмы, толи внезапное появление вооруженных людей, подсказывали пикардийцу приближение опасности.
Люди Черного графа пересекли двор, направляясь к дверям таверны. Оказавшись в зале трактира, наполненного пьяным гомоном испанского воинства, Ксавье пристальным взором обшарил помещение. Заприметив Буаробера с девицей, непринужденно беседовавших с каким-то испанским дворянином, он подал знак своим людям. Пятеро мужчин, сбросив плащи и шляпы, уселись в углу зала, под гирляндами чеснока и благоухающих трав, развешенных на стене. Их острые взгляды были сосредоточены на Ксавье, который тайком, поглядывал на приора и компанию.
В отличие от захмелевшего Буаробера, не сводившего глаз с прекрасной Камиллы, пятерых головорезов, расположившихся за длинным столом, заметил бдительный трактирщик, выглядывавший из-за металлического короба, словно незримый демон, охраняющий беспечного аббата. От волнения у метра Кююля вспотели ладони, когда он узнал "кардиналистов" ещё недавно выспрашивавших его о желтом рыдване, исчезнувшем в ночи. Глаза кабатчика метались по трактиру в надежде найти "покровителя" Дордо, в появлении которого он усматривал неминуемое спасение. Но толстяк исчез, как будто сквозь землю провалился, что не давало покоя трактирщику, вселив в его душу страх и неуверенность.
Капрал же, освободившись от оков нерешительности, вызванной внезапным появлением неприятеля, с присущей ему находчивостью, бросился в конюшню, приказав кучеру немедленно заложить экипаж. Дордо и Люмье носились по просторному сараю, срывая развешанную по стенам сбрую, поспешно впрягая лошадей.
Ксавье, который возненавидел хитреца Буаробера, и от того испытывал неуемное желание разделаться с ненавистным приором, оценив обстановку, по-видимому, так же впал в некоторое замешательство, оказавшись в таверне набитой пьяными испанцами, что нарушало его планы и не позволяло немедленно захватить девицу.
Вытерши влажные ладони о белоснежный фартук, Кююль расправил плечи, решив, что пробил час доказать преданность габсбургской короне, тем более, что для подобного геройства, испанцев, в случае чего, способных его поддержать, как ему казалось, было в достаточном количестве. Он бросился на кухню, подхватив протазан с красно-белым флажком, и по пути, для храбрости, осушив кружку сладкого грюйта, решительно ринулся на врага с криками – "Бей французов!".
Но его безрассудное буйство, выплеснувшееся в поспешную атаку, остановил гулкий пистолетный выстрел, заставивший затихнуть веселящуюся толпу. Трактирщик, не добежав нескольких шагов до затаившегося за громоздким столом неприятеля, был сбит с ног пулей, отчего выпустив из рук оружие, рухнул как подкошенный, посреди зала. Пространство наполнилось едким пороховым дымом. Метр Кююль, раскинув руки, лежал в луже крови, в предсмертной агонии прошептав: "Бей прихвостней Ришелье!".
Полторы дюжины пиренейцев, устремили суровые взоры на треугольный штандарт, прикрепленный к верхушке протазана – пропитанный кровью флаг родной отчизны. Их глаза налились кровью от сознания того, что некие французы, на их территории, в их присутствии, прикончили патриота Испании, да ещё со знаменем в руках. Подданные самой великой империи в Старом Свете были посрамлены и унижены, их стяг был поруган, а самолюбие растоптано. Не говоря уже, что самого слова "француз", довольно стороннику Его Католического Величества, чтобы прийти в ярость и броситься в бой. Не столь важно кто перед тобой враг или друг, очевидно так угодно Небу, если ты называешь себя "французом", этого более чем достаточно, чтобы быть уничтоженным.
В гробовой тишине послышался грохот опрокидываемой мебели, и шелест покидающей ножны стали. На суровых обветренных лицах многоопытных, истерзанных войной людей, водрузился ужасающий оскал смерти. Усмешки призрения и угрозы искривили уста безжалостных охотников, изощренных ловцов человеческих жизней, устремившихся не в честную баталию, но на кровавую резню, как мясники, направившиеся на бойню, где намеревались равнодушно и безжалостно расправиться со своей обреченной жертвой. С медлительностью, вызванной непреодолимым желанием насладиться упоительными минутами предшествующими кровавой расправе, испанцы приблизились к месту, где ощетинившись остриями клинков, ожидали своей участи проклятые "лягушатники". Окружив противника, один из пиренейцев крикнул – "Вперед Испания!", и словно лавина с крутой горы, солдаты обрушились на противника. Прогремели выстрелы, и трое из нападавших оказались на полу. Пальбы в ответ не последовало, казалось, солдаты желали добраться до вражеской плоти, алча разрезать, разорвать, разодрать её на куски.
От вида изрубленных фонтанирующих кровью тел, Буаробер почувствовал приливы тошноты и головокружение. Он, едва не лишившись чувств, упал на колени, давясь блевотой.
Испанцы, невзирая на численное превосходство, нашли в лице людей Черного графа, серьезного, искушенного противника. Французы сражались отважно, предчувствуя безысходность и желая подороже отдать свои жизни. Ксавье ревел словно раненный лев. В правой руке он держал шпагу, в левой сжимал ствол большого кавалерийского пистолета, с медным набалдашником на рукоятке, орудуя им как булавой. Отбиваясь и атакуя четверых противников, он бросал яростные взгляды в сторону стоящего на коленях Буаробера, не переставая оценивать свои шансы на прорыв, чтобы повергнуть несчастного приора. Острие его клинка рассекло лоб одному из солдат, отчего тот отпрянул в сторону, схватившись за залитое кровью лицо. Тяжелый шарообразный набалдашник, проломил череп коренастому андалузцу, следующим же ударом сломал шпагу его товарищу. Таким образом, путь к ненавистному Буароберу был очищен и Ксавье одним прыжком оказался над жертвой. Но занесенную для смертельного удара шпагу остановил клинок управляемый не менее твердой рукой. Граф Альтемарина сошелся лицом к лицу с Ксавье.
В это самое время, улучив момент, в гущу неразберихи решительно устремился Дордо. Схватив за руку, прибывавшую в полуобморочном состоянии Камиллу, он, желая спасти девушку, поволок её к двери. Выбежав во двор, капрал запихнул её в распахнутую дверь экипажа, крикнув Люмье:
– Гони малыш, гони! Мы вас догоним!
Возница щелкнул кнутом, и лошади сорвались с места, унося карету в черный проём ворот. Опасаясь преследователей, капрал подбежал к трактирной двери и налег на неё снаружи, не оставляя возможности кому-либо выбраться из кабачка.
Под сводами харчевни не утихада схватка. На помощь к Альтемарина подоспели солдаты, тесня неистового Ксавье, отступающего вглубь таверны. Усатый капрал, досаждавший французу с фланга, отважился на глубокий выпад, вонзив свой короткий палаш под ребра окровавленному противнику, после чего защищавшийся был не в состоянии продолжать бой. Несколько рассвирепевших солдат, оттеснив Альтемарина, в ярости, бросились на поверженную жертву, нанося бесчисленные удары кинжалами, словно свора охотничьих псов накинулась на раненного хищника, искромсав истерзанное тело француза. Зал трактира напоминал поле брани. Изувеченные тела, словно кочки на болоте, чернели в лужах липкой крови, залившей каменный пол. Не удовлетворившиеся кровавой потехой молодцы, заливали досаду остатками вина из уцелевших кувшинов. Граф помог подняться Буароберу, едва державшемуся на ногах. Он, бережно, подхватив приора под руку, вывел во двор, на свежий воздух. Безветренная ночь, нависшая над постоялым двором, звенела тишиной, будто не замечая кровавой резни нарушившей глубокий покой царства мглы.
Где-то вдалеке, за стенами фермы, где, не умолкая, звенели цикады, послышались выстрелы. Откуда-то из темноты вынырнул Дордо, запыхавшийся и встревоженный. Он поклонился испанцу и схватил за руку Буаробера.
– Франсуа, ты слышишь, слышишь выстрелы?!
Приор безучастно глядел вдаль, будто пытаясь проникнуть в недра непроглядного мрака, будто не различая громогласных опасений бывшего капрала.
– Быть может, это напали на наш экипаж?! На мадемуазель Камиллу?!
Стеклянными глазами, будто не узнавая слугу, Буаробер скользнул равнодушным взором по окружавшим двор серым стенам. Испанец, после непродолжительной паузы, очевидно расшифровывая в голове скороговорку толстяка, произнесенную на спешном и оттого невнятном французском, взволнованно спросил:
– Сеньорита Камилла покинула ферму?
Очевидно осознав, что обращаться к хозяину не имеет ни малейшего смысла, капрал переключился на офицера. Он, вставляя в пояснения всё, что знал по-испански, темпераментно жестикулируя, обратился за помощью к графу.
– Так в том-то и дело, что уехала! Туда… allí,allí!
Подпрыгивая на месте, указывая пальцем вдаль, куда-то в бескрайние просторы, раскинувшиеся за стенами фермы, толстяк, казалось, был готов взлететь, направляясь на помощь несчастной девушке.
– …где стреляли! donde tiroteo!
– Санчес, лошадей! Со мной четверо!
Повелительно прокричал граф. Через минуту Дордо, бок о бок с испанским офицером, в сопровождении четверых всадников, мчались, распарывая светом факелов непроглядную мглу ночи. В двух десятках эстадо от дороги появились очертания экипажа, запряженного парой лошадей. Дордо спешился и, осветив борт кареты, воскликнул:
– Да это же наш рыдван!
Он распахнул дверцу и, не обнаружив девушки, закричал:
– Где вы, мадемуазель Камилла?! Где вы?!
Следовавший за ним Альтемарина обошел карету, похлопав лошадей по влажным мордам.
– Эй, француз!
Послышался возглас испанца. Капрал бросился на голос. Граф склонившись над телом малыша Люмье, пытался нащупать пульс. Дордо опустился на колени.
– Мёртв.
С сожалением произнес офицер. Дордо упал на спину, обхватив голову руками. Его горло сжало отчаяние, и сквозь слезы пикардиец запричитал:
– Бог мой, Дева Мария и Святой Бернар, где же мы найдем её, кто, кто те мерзавцы, что похитили её!
Из тьмы донесся конский топот. Не менее дюжины всадников появились с востока в разбавленной лунным светом мгле. Испанцы, покинув седла, вскинули мушкеты и аркибузы, окружив карету. Огоньки тлеющих фитилей, красными глазками засветились во мгле. Альтемарина пригнувшись к земле, положил руку на эфес шпаги в ожидании приближающейся кавалькады.
– Эй, кто здесь?!
Воскликнул он, вглядываясь в надвигающиеся из тьмы силуэты. В ответ прозвучал окрик:
– Карающий меч Святого Мигеля!
Услышав пароль, граф не замедлил выкрикнуть отзыв:
– Священное знамя Сантьяго!
– Альтемарина, это вы? Какого дьявола вы здесь делаете?
– Простите дон Монтеро.
Поднявшись с колена, промолвил Сантальягос:
–…но полагаю я вправе задать вам тот, же вопрос.
Высокий, статный сеньор, который был назван "доном Монтеро", ловко спрыгнул на землю, дружелюбно улыбнувшись, подошел к графу.
– Странное дело, друг мой. Я со своими людьми возвращаюсь из Капингама и вдруг что же? Слышу выстрелы, женский крик. Как вы понимаете, любезный граф, я не смог остаться равнодушным к мольбам таинственной сеньориты.
– Девушка спасена?! Лейтенант, она с вами?!
Взволнованно воскликнул граф. Дон Монтеро усмехнувшись, иронично взглянул на приятеля, и, обернувшись к отряду кавалеристов, указал на молодую особу, притаившуюся на крупе одной из лошадей за спиной широкоплечего усача.
– Сеньорита, к счастью, цела и невредима, а вот троим прохвостам, похитившим под ночным покровом столь прелестное создание, уже более не вкушать земных благ под сводами наших грешных небес.
Лейтенант перекрестился. Дон Риккардо, робко, будто до конца не поверив словам друга, приблизился к черному силуэту всадника, пытаясь разглядеть ту, что сумела, за столь короткое время их знакомства, разбудить в его душе доселе неведомые струны. Ещё час назад, беседуя с мудрым приором, он не испытывал ничего подобного к молодой особе, что скромно молчала присутствуя при их болтовне, лишь немного краснея встречаясь взглядом с испанским дворянином. И только когда толстяк француз сообщил о похищении сеньориты, он понял, что потерял нечто важное, то без чего, быть может, даже, не стоит жить.
Граф подошел к девушке и, обняв её за талию, опустил на землю. Свет серебристой луны отражался в серых бездонных глазах Камиллы, устремленных на молодого испанца. Сердце дона Риккардо затрепетало в груди, он, взяв девушку за руки, чуть слышно прошептал:
– Я не хочу, что бы вы уезжали.
Она, пожав плечами, отвела взгляд.
– Если я не в состоянии предотвратить нашу разлуку, то прошу вас дать мне обещание.
Слезы, словно жемчужины, блеснули в девичьих глазах.
– После того как мы расстанемся, каждую ночь смотрите на луну, молю вас, смотрите и знайте, где бы я ни был, что бы со мной не случилось, как и вы я буду смотреть на неё и думать о вас, милая Камилла.
Его пылающая рука, накрыла прохладную ладонь девушки.
– И ещё, я хочу, чтобы вы запомнили – куда-бы вас не увезли, где-бы мы не оказались, я непременно найду вас, непременно. Клянусь.
1 Эстадо – испанская мера длины равная 1,5 метрам.
ГЛАВА 14 (73) "Собачий хвост"
ФРАНЦИЯ. ШИНОН.