7
Зоя сорвала с вешалки подвернувшееся под руку платье, быстро переоделась и бросилась вслед за Остапом.
- Ты куда? - крикнула вдогонку Юлия Варфоломеевна.
Но Зоя ничего не слышала.
Остапа нигде не видно.
Шла по улицам сама не своя. Наталкивалась на прохожих, как слепая, и те с удивлением оглядывались на молодую красивую женщину. Удивлялись - что это с нею?
Остановилась только на набережной, когда перед ней вдруг засинела блестящая гладь Днепра. Подошла к гранитному парапету, облокотилась на его холодный серый камень.
"Что я наделала! - роились в голове мысли. - Остап вернулся. А я... Я не дождалась его... Побоялась в старых девах засидеться... От приставаний Самохвала устала... Поверила слухам, которые сам же Самохвал и распустил... А Остап ради меня ни суда, ни тюрьмы не испугался... Пять лет в заключении пробыл... Вот как он меня любил!.. А разве я меньше любила его?.. Он же для меня был всем..."
Нахлынули воспоминания.
Была июньская суббота. Остап как раз готовился к защите дипломной работы в техникуме, устал от занятий и решил отдохнуть, хотя бы один день. Взял моторную лодку напрокат. С ними увязался Яков Самохвал. Зоя давно замечала, что он влюбленно поглядывает на нее, но не придавала этому значения. Яков молчал, ни разу не говорил ей о своих чувствах, а Остап ничего не подозревал. С Самохвалом он не дружил, даже когда работали с ним вместе, но и против ничего не имел, когда он настойчиво навязывался в их компанию.
Остап захватил удочки. И поплыли они втроем, веселые, счастливые, на далекий Зеленый остров, где песок на берегах был словно перемыт специально, а в заводях водились судаки, серебристая плотва и колючие окуни.
Как там было хорошо! Шумели сосны, от легкого дуновения ветра шептались нежно-зеленые листочки ивы. Величественно покачивались высокие травы, а между ними - цветы, которые пряно пахли медом. Летнее солнце приятно щекотало кожу, пробегало по воде ослепительными зайчиками.
Быстро наловили рыбы.
Зоя сварила уху. И хотя уха была без специй, все равно получилась она вкусной и ароматной. Обед вышел на славу. И зачерствевший немного хлеб, и бычки в томате, и уха, и терпковатый портвейн - все казалось необычайно вкусным.
Потом, когда Остап снова закинул удочки, Самохвал сел в лодку и позвал:
- Зоя, садись - промчимся с ветерком!
Весело смеясь, не предполагая, какое несчастье их ожидает, она опустилась на теплую крашеную скамью, и Самохвал запустил мотор.
- Осторожно! - крикнул Остап. - Смотрите, не долго!
- Ревнует, - поморщился Самохвал. - Считает, что ты уже его собственность... Но пока что права у нас с ним на тебя одинаковые...
Зоя засмеялась и ничего не ответила, поскольку знала, что любит Остапа, одного его, единственного на всем свете. Самохвал же был ей совсем безразличен, и ее потешало, что этот нескладный, с плоским блинообразным лицом парень так настойчиво добивается ее взаимности.
Сначала плыли медленно. Потом Яков прибавил газ, и лодка быстро полетела по голубому простору Днепра.
- Хочешь, Зойка, научу управлять лодкой? - предложил вдруг Самохвал. - Садись сюда. Это совсем не трудно.
И он подвинулся, освобождая место для нее.
- Хочу, - обрадовалась она и села рядом.
Сначала не получалось. Мотор чихал, дымил. Но вскоре она приноровилась.
Некоторое время держались на середине реки. Затем повернули к берегу. Зоя была довольна, ощущая, как лодка слушается малейшего ее движения. Она даже не замечала, что рука Самохвала, которой он придерживал руль, подстраховывая ее действия, все крепче и крепче обнимает ее талию.
Все произошло внезапно. Как выстрел.
Сначала Зоя ничего не поняла. Только почувствовала мягкий удар, будто лодка скользнула по мели. Но в тот же миг увидела за кормой женскую голову. И кровь...
Она не поверила своим глазам. Женщина медленно опускалась в прозрачную воду, беспомощно раскинув тонкие белые руки. Над ней поднималось красное облачко.
- Женщину убили! - вскрикнула в отчаянии Зоя и бросила руль.
Мотор чихнул раз, другой и заглох. Лодку стало сносить течением.
- Молчи! - не своим голосом крикнул Самохвал, зажимая ей рот ладонью. - Никого нет! Никто не видел! Поняла?
Зоя оттолкнула его и снова закричала:
- Женщина тонет! Спасите!
- Молчи, дура! - обозлился Самохвал. - Надо сматываться, потом поздно будет!
Торопливо стал заводить мотор.
Но Зоя опередила его - сильно оттолкнувшись, прыгнула туда, где расплывалось на воде красноватое пятно. Самохвал выругался и вывалился из лодки за ней. От берега плыл Остап.
К ним отовсюду спешили лодки. Одна, вторая, третья...
Зоя скоро обессилела, и ее, еле живую, испуганную, втащили в катер и отвезли на берег. Другие лодки долго еще кружили на том месте, где пошла ко дну женщина, но ее так и не нашли.
Зоя сидела у самой воды и безутешно плакала. Самохвал, с пепельно-серым лицом, поникшей головой, нервно потирал мокрые руки.
- Что вы наделали? - сурово спросил Остап, выходя из воды. - Это же тюрьма!
Зоя заплакала громче. Сразу представила себя на суде. Сотни глаз смотрят на нее, убийцу. По бокам - милиционеры. Потом - серая тюремная камера...
Самохвал, возбужденно взмахивая руками, стал вдруг выкрикивать:
- Это не я! Не я!.. Это она!.. У меня старая, больная мать!.. Кто будет ей помогать? Кто?..
Остап выругался:
- Женщину утопил, подлюка, а сам - в кусты?
- Не я! Ей-богу, не я!..
- Ты!
Подплыл милицейский катер. Лейтенант на ходу стал расстегивать планшет с бумагами.
- Это не я! Не я! - продолжал, как завороженный, выкрикивать Самохвал. - Это она! Она!..
- Молчи, собака! - прошипел Остап. - Запомни - на лодке были мы с тобой. Я и ты! Зои не было! Слышишь, Зоя?.. Я все беру на себя!
- Остап! - вскрикнула девушка. - Любимый!.. Зачем?
- Молчи! Ни слова!
Подошел лейтенант.
- Чья лодка?
- Моя, - глухо ответил Остап.
- Ваши права!
- Пожалуйста. - Остап достал из кармана маленькую книжечку.
- Кто управлял лодкой, когда случилось несчастье?
- Я, Остап Вавилович Белошапка.
Лейтенант записал.
- Кто с вами был в лодке?
Зоя вскочила на ноги, обняла Остапа.
- Не он! Не он!.. Остап, что же ты?.. Опомнись, родненький ты мой!
- В чем дело, гражданка? - строго спросил лейтенант. - Не мешайте!
- Зоенька, успокойся, - прошептал Остап. - Все будет хорошо...
- Остап! - вскрикнула Зоя. - Что ты делаешь?!
...Вспоминая сейчас события тех дней и последовавшие за ними мучительные годы, Зоя разрыдалась. Она, только она виновата во всем! Ведь клялась дождаться его...
Остапа осудили на пять лет. Самохвал остался ни при чем. Пять лет ожидания для нее - девятнадцатилетней - казались вечностью. Но она решила ждать, как обещала. А потом... Писем все не было и не было. Как она ждала их!.. Но вот ей уже двадцать третий пошел... Яков Самохвал все не отступал, не давал ей проходу. Подстерегал вечерами, нашептывал: "Выходи за меня, Зойка! На руках носить тебя буду... Когда еще Остап вернется! А придет - ты уже старой девой будешь. Он и не взглянет на тебя - вон сколько вокруг молоденьких и хорошеньких подрастает".
Самохвала она все же отвадила. Но поползли слухи о досрочном освобождении Остапа и его женитьбе... В это время, как на грех, подвернулся Комашко. Вышла за него замуж. Прямо говоря, соблазнилась тем, что ее мужем будет инженер. И не простой, а главный!.. Так и не сберегла она верность Остапу. Чем она теперь может оправдаться? Слухам поверила... Что же она, глупая, наделала!..
Зоя, понурив голову, смотрела на темно-синие воды Днепра и чувствовала себя совершенно опустошенной. Стояла неподвижно, и по ее лицу текли горькие, обильные слезы...
Глава третья
1
Заместитель начальника отдела карьеров Марк Соловушкин вышел из кабинета начальника главка с испорченным настроением. За окном шумела весенняя Москва, а у него на душе было по-осеннему серо и мрачно.
Действительно, что мог сказать Соловушкин в свое оправдание? Чем объяснить систематическое отставание Днепровского комбината? Его поездка ничего толком не дала. Он настоял тогда, чтобы комбинат перешел на трехсменную работу. Ну и что? Всем ясно, что за три смены камнедробильный завод должен дать больше щебня, чем за две. Но не идет план. Не идет, да и только!
"Будут теперь валить на меня, а ведь виноват во всем начальник главка Шер, - думает Соловушкин. - Надо было еще в прошлом году передать этот комбинат республиканскому министерству. Как раз подходящий момент был. Я же настаивал! Приводил факты! Так нет, Шер уперся! А почему, спрашивается? В Днепровске тяжелые условия работы. Одного грунта лежит над гранитом двадцать метров! Попробуй-ка его вывезти или размыть! Прошлый год дорого нам обошелся - двести тысяч убытка. Да и в этом году картина будет не лучше... Одни неприятности. Вот теперь и приходится стоять как мальчишке, выслушивать нравоучения..."
Ну, чем он мог оправдаться сегодня? Три смены по дроблению организованы... Назначен новый директор, говорят, толковый человек. С прежнего места работы характеристика, если верить ей, неплохая. Но Соловушкин в душе не очень надеялся, чтобы новому директору удалось добиться чего-то существенного. Надо было Арнольда Ивановича назначить. Инженер! Все с полуслова понимает. Но его, Соловушкина, в главке не послушали. Теперь, видите ли, с него же и спрашивают. Ведь он закреплен за этим комбинатом!.. Выход один - уменьшить план комбинату. Но что подумает Комашко? Когда он надрывался, тянул директорские обязанности, этого не делали, а новому директору сразу план срезали... Правда, главный инженер тоже за план отвечает... Впрочем, другого выхода нет. Да, надо план снимать! Тысяч тридцать передать Плявинскому комбинату. Там доломит, легко дробится... И тысяч десять - Клесову, он идет с опережением графика... Но когда наконец Шер поедет в командировку? Это надо делать в его отсутствие,- заместитель быстрее подпишет перераспределение плана.
- Командировка начальнику главка не предвидится? - спросил Соловушкин у секретаря.
- Что, консультантом думаете с ним проехаться?
- Хотя бы и так.
- Через несколько дней уезжает за рубеж.
- О, загранкомандировка!.. Не подходит. Денег еще не поднакопил.
Настроение у Соловушкина сразу улучшилось. Он озорно подмигнул девушке, даже на комплимент не поскупился и вышел в широкий светлый коридор.
2
Водитель автомашины "ГАЗ-69" хорошо знал квартиру, вернее, дом, где одну половину занимало семейство Комашко, а другую - бывший директор комбината. Домик государственный, не свой. Но архитектурой отличался от соседних. Облицован керамической плиткой. Белоснежный, аккуратный, как игрушка.
У калитки ждала Юлия Варфоломеевна. Как только подъехала машина, по ступенькам с веранды сбежал Арнольд Иванович, за ним шла молодая женщина.
"Кто она? - подумал Сергей Сергеевич. - Сестра? Жена?"
Молодая женщина была в ситцевом платье, в голубой косынке. То ли от хлопот по хозяйству, то ли от ожидаемой встречи с новым человеком, щеки ее горели. Волосы, заплетенные в две длинные косы, блестели от заходящего солнца. А в глазах была грусть.
"Прелестная, - подумал Сергей Сергеевич. - И косы не срезала. Ничего кричащего, все скромно и со вкусом".
Арнольд Иванович был одет, словно для торжественного приема: модный черный костюм, галстук. Только орденов и медалей не было. Наверное, он их еще не заслужил.
Комашко расплылся в улыбке, показывая золотой зуб, раскланялся, даже пристукнул каблуками лаковых туфель.
- Мать, - кивнул в сторону Юлии Варфоломеевны. - Жена, Зоя... Степановна...
Мать можно было и не представлять. Они уже были знакомы.
"Жена?! - подумал Сергей Сергеевич. - Где это он сумел отыскать такую красавицу? Оказывается, главный - парень не промах. А я-то думал - мямля!"
Перед домом сад, огород. Небольшой участок, соток шесть.
Всюду порядок. Ровные, строго ровные грядки. Подстриженные деревья. Виноградная лоза на лесенках из металлических прутьев. Виноград, видно, устойчивый, на зиму не укрывается, уцепился усиками за проволоку мертвой хваткой. Крепко держится.
Помидоры только что высажены, маленькие, а у каждого куста колышек. Дали первые ростки георгины. И розы. Много роз, и у некоторых уже бутоны, вот-вот распустятся.
- Это особый сорт, - перехватив взгляд Григоренко, сказала Юлия Варфоломеевна. - Цветут с весны до заморозков. Арнольд из Киева привез.
"Такой бы порядок на комбинате завел", - подумал Сергей Сергеевич о Комашко.
У забора, рядом с беседкой, расцветала сирень. Рос грецкий орех. В беседке накрытый стол. Богато сервирован. В вазе яблоки. Зимний сорт. Симиренко. На специальной фарфоровой доске - ломтики сыра. Белые грибы. На красивой тарелке форшмак. Сливочное масло в причудливой масленке. Пластинки белого хлеба. Открытая коробочка с черной икрой. Изящные рюмки с золотым ободком и большие фужеры рядом. Хрустальные. В центре бутылка коньяка, вино, два сифона с минеральной водой. И ваза с цветами.
Вокруг стола - плетеные кресла.
Арнольд Иванович открыл бутылки. Наполнил рюмки и фужеры.
"Угощение изысканное, - подумал Сергей Сергеевич.- Только в дом почему-то не приглашают".
Первый тост провозгласила Юлия Варфоломеевна.
- За приезд нашего дорогого Сергея Сергеевича,- сказала она.
Григоренко попытался было возразить, но куда там, ему и слова не дали вымолвить.
Дзинь.
Выпили стоя. Не сядешь же, когда хозяева стоят.
Когда сели, Юлия Варфоломеевна намазала себе хлеб маслом и потянулась к коробочке с икрой.
Комашко начал длинную, но интересную беседу. О проблемах кибернетики, о счетно-вычислительных машинах.
- Знаете, Сергей Сергеевич, если и дальше так пойдет, к восьмидесятому году все будут заняты учетом и управлением. Некому станет выполнять физическую работу. Только счетно-вычислительные машины могут спасти нас...
Комашко говорил и говорил.
Может, может блеснуть эрудицией Комашко. Но Сергей Сергеевич невольно удивился: неужели человек настолько потерял чувство меры, что вот так, безудержно похваляется своими знаниями.
Григоренко быстро надоели эти словоизлияния Арнольда Ивановича. Не на диспут же он приехал к нему, а в гости.
Он взял вилку, достал грибы.
- Свои? - спросил Сергей Сергеевич.
- Арнольд с женой собирали. В двадцати километрах отсюда. Как поедут - по две корзины привозят.
Григоренко взглянул на Зою. Она чуть-чуть опустила голову. Глаза светло-серые. Печальные. Зоя взяла сифон с минеральной водой.
- Грибки отменные, - похвалил Сергей Сергеевич. - Вкусные!
"Почему она такая грустная, ушедшая в себя. Слова не произнесла за все время, пока я здесь, - подумал Григоренко. - Что-то у нее не так!"
Хотелось Сергею Сергеевичу спросить у Комашко о жене, где она работает, но не спросил. Может, она и вовсе не работает. На душе у нее, по всему видно, не легко. Но расспрашивать неудобно. Могут счесть его вопрос бестактным.
Говорили здесь вычурным языком, неискренне. Беседа велась, как на дипломатическом приеме, и Григоренко вдруг захотелось поскорее отсюда уйти.
Вокруг лампочки, что висела в беседке, вились причудливые бабочки. В деревьях жужжали майские жуки.
На землю опускалась ночь. Светло-голубая, огромная и короткая...
3
Свое пребывание в больнице Михаил Петрович Боровик переживал тяжело. И надо же было попасть ему сюда именно теперь, когда приехал новый директор! Как-то он поведет себя? Видно - с характером. Только бы не горячился. На первой планерке директор ему не понравился. Не познакомившись с предприятием, не вникнув в причины невыполнения плана, сразу распорядился: "На дробилках работать в две смены!" "А ведь нам многое виднее! Мы тоже не лыком шиты. Не мальчишки! Все болеем за общее дело и вместе ответственность несем".
Михаил Петрович любил, когда его навещали. Приходят, - значит, не забывают. Он очень обрадовался, когда утром в воскресенье сестра сказала, что внизу его ждет какой-то незнакомый мужчина.
Боровика мучила не одна болезнь. Еще в армии он заболел желтухой. Комиссовали. Нужна была диета. А тут еще и желудок дает себя знать! Но как ни придерживался Боровик диеты, все равно часто болел.
На комбинате, кроме основной работы - начальником отдела кадров, его выбрали секретарем партийной организации. Нагрузка немалая. Но уж если доверили - надо работать. И не как-нибудь, а в полную силу. Да иначе он и не умеет. Не привык. Партийная совесть не позволяет...
Михаил Петрович спустился вниз и возле окна увидел Григоренко с кульками в руках. Поймал себя на мысли, что никак не ожидал такого посетителя. С новым директором они виделись всего один раз.
- Как с планом, Сергей Сергеевич? - спросил Боровик, поздоровавшись.
Григоренко улыбнулся:
- Михаил Петрович, я пришел проведать вас, узнать о вашем здоровье, а вы - о плане...
- Поправляюсь... В норму вхожу... Диету расширяю...
- Может, в отпуск после больницы? Взять бы путевку в Трускавец или в Моршин? А?
- Нет, нет. Только не теперь... Я ведь по глазам вижу, Сергей Сергеевич, что у вас на уме другое.
- Что же, по-вашему?
- То, что и у меня, - дела комбината... Давайте о них и побеседуем.
- Ну что ж, рад поговорить по душам... Скажите, Михаил Петрович, почему комбинат из года в год отстает?
Они сели в кресла, покрытые чехлами из белого полотна.
- Причин много, Сергей Сергеевич. Одна из первых, на мой взгляд, в том, что на комбинате не было хорошего хозяина. Отсюда - неорганизованность, низкая трудовая дисциплина, расхлябанность... Затем: на первичном дроблении стоят маломощные дробилки, которые от нашего гранита расползаются по швам. Ставить мощную дробилку боятся - план сразу вдвое увеличат. С добычей тоже отстаем. Как видите, заколдованный круг.
- Все же прежний директор настаивал на установке дробилки ЩКД-8. Я читал его письма в министерство.
- Настаивал, но в главке его не поддержали. Может, и сам не очень добивался... Кадры наши знаете какие?! В карьер не каждый пойдет: работа не из легких. Идет тот, у кого трудовая книжка не в порядке. Значит - либо лодырь, либо летун, а не то и хулиган... Извините за откровенность, но так оно и есть: толку от них мало, а хлопот не оберешься. Вот и миримся. Ничего не поделаешь - план-то надо выполнять.
- Понятно, - вздохнул Григоренко, помолчал, раздумывая, а затем спросил: - Так вы за то, чтобы поставить мощную дробилку, Михаил Петрович?