В Дрездене нам посоветовали не говорить в Праге по-немецки. В Богемии чешское большинство уже давно испытывает неприязнь к немецкому меньшинству, и немцу, который не обладает былыми привилегиями, лучше на некоторых пражских улицах не появляться. Однако нам ничего не оставалось, как говорить по-немецки, ведь в противном случае нам пришлось бы молчать. Говорят, чешский язык очень стар и имеет давнюю и развитую письменную традицию. В алфавите сорок две буквы, которые могут показаться иностранцу китайской грамотой.
Такой язык быстро не выучишь, и мы решили, что рискуем меньше, если будем говорить по-немецки; так оно и оказалось. Почему - остается только гадать. Пражане - народ проницательный: легкий иностранный акцент, кое-какие грамматические ошибки, вероятно, подсказали им, что мы вовсе не те, за кого себя выдаем. Впрочем, я на этой гипотезе не настаиваю.
И все же, чтобы не подвергаться излишнему риску, мы осматривали город с помощью экскурсовода. Идеального экскурсовода я не встречал. У нашего же было два существенных недостатка. Английский язык он знал крайне плохо. Если это вообще можно назвать английским. Я-то знаю, что это был за язык. На свою беду, наш экскурсовод обучался английскому у шотландской леди. Я неплохо понимаю по-шотландски, без этого нельзя быть в курсе новинок современной английской литературы; но понимать шотландское просторечье, да еще когда говорят со славянским акцентом, перемежая речь немецкими оборотами, не в силах даже я. В течение первого часа мы никак не могли избавиться от ощущения, что наш гид задыхается. Казалось, он вот-вот в тяжких мучениях умрет у нас на руках. Вскоре, однако, мы привыкли к его манере говорить и научились подавлять естественное желание класть его на спину и рвать ему одежду на груди всякий раз, как он открывал рот. Со временем мы стали кое-что понимать, и тут выявился его второй недостаток.
Оказалось, он недавно изобрел средство для волос и пытается всучить его местным фармацевтам для рекламы и продажи. Большую часть времени он расписывал нам не красоты Праги, а то, как выиграет человечество, если будет потреблять его зелье; наши же кивки он воспринимал как живое свидетельство интереса - и не к городским достопримечательностям, а к его гнусному эликсиру.
В результате ни о чем другом он уже говорить не мог. Руины дворцов и покосившиеся церкви вызывали у него лишь короткие замечания довольно легкомысленного свойства. Свою задачу он видел не в том, чтобы привлечь наше внимание к разрушительной работе времени, а в том, чтобы объяснить, как восстановить разрушенное. Какое нам, дескать, дело до героев с отбитыми головами и плешивых святых? Нас должен интересовать не мертвый, а живой мир: пышноволосые девушки или же девушки не столь пышноволосые, но которые могли бы придать своим волосам пышность, употребляй они "Кофкео", а также молодые люди с лихими усами - из тех, что изображены на этикетке.
Хотел того наш гид или нет, но мир в его понимании делился на две части. Прошлое ("до употребления") - болезненный, несчастный, лишенный привлекательности мир. Будущее ("после употребления") - мир упитанный, веселый, счастливый. В качестве же гида по достопримечательностям средневековой истории наш чичероне никуда не годился.
Незадолго до расставания он прислал нам в отель по бутылочке своего снадобья. Должно быть, в самом начале нашей экскурсии, не разобравшись, что к чему, мы сами попросили его об этом. Лично я не собираюсь ни хвалить, ни ругать это средство от облысения. Череда постоянных неудач в этой области сломила мою волю; прибавьте к этому постоянно присутствующий запах парафина, пусть даже едва уловимый, который способен вызвать колкое замечание, особенно если вы женаты. Больше я таких средств не употребляю. Ни единой капли.
Свой флакон я отдал Джорджу. Он выпросил его у меня для своего знакомого из Лидса. Позже я узнал, что под этим же предлогом он выклянчил такой же флакон и у Гарриса.
После пребывания в Праге нас не покидал запах чеснока. Джордж сам обратил на это внимание, глубокомысленно заметив, что западноевропейская кухня чесноком явно злоупотребляет.
В Праге мы с Гаррисом оказали Джорджу дружескую услугу. Мы заметили, что в последнее время Джордж пристрастился к пиву. Немецкое пиво - коварная вещь, особенно в жаркую погоду, но отвыкнуть от него не так-то просто. В голову оно не ударяет, зато на талии сказывается. Всякий раз, приезжая в Германию, я говорю себе: "Немецкого пива в рот не возьму. Белое вино местных сортов - да, немного содовой - да, стаканчик пунша - пожалуй. Но пиво - никогда… Разве что в самом крайнем случае!"
Это очень хорошее правило, рекомендую его всем путешественникам. В следующий раз попробую и сам соблюдать его. Джордж же, несмотря на все мои уговоры, отказался от столь строгих ограничений. "В умеренных дозах немецкое пиво полезно, - сказал он. - Стаканчик утром, стаканчик-другой вечером. Это никому не повредит".
Возможно, он прав. Нас же с Гаррисом беспокоили не два, а двадцать стаканчиков, которые выпивал Джордж.
- Мы должны что-то предпринять, - сказал Гаррис. - Дело принимает серьезный оборот.
- По его словам, это у него наследственное, - сообщил я. - У них в роду все страдали от жажды.
- Но ведь здесь хорошая минеральная вода, - возразил Гаррис, - с долькой лимона она великолепно утоляет жажду. Я беспокоюсь за его фигуру. Он потеряет элегантность.
Мы обсудили ситуацию и - не без помощи Провидения - выработали план действий. Дело в том, то недавно в Праге была отлита очередная статуя. Кого она изображала, не помню. Помню лишь, что это был самый обыкновенный городской памятник: традиционный всадник с прямой спиной верхом на традиционном коне, который поднялся на дыбы, чтобы, как водится, опередить время. Но было в этом памятнике и нечто оригинальное. Вместо традиционных шпаги или жезла всадник сжимал в простертой руке шляпу с плюмажем, а у коня вместо хвоста, что обычно водопадом низвергается на пьедестал, торчал какой-то худосочный обрубок, никак не вяжущийся с его горделивой позой. По-моему, коню с таким хвостом особенно гарцевать не пристало.
Статую временно установили на небольшой площади неподалеку от Карлсбрюкке: прежде чем окончательно определить ей место, городские власти решили выяснить, где она будет смотреться лучше. Для этого были изготовлены три грубые деревянные копии, которые при всей их аляповатости на расстоянии производили должный эффект. Одну из копий установили перед въездом на мост Франц-Йозеф-брюкке; другая стояла на площади за театром, а третья - в центре Венцель-плац.
- Если только Джордж не в курсе, - сказал Гаррис (мы прогуливались по городу, оставив Джорджа в отеле писать письмо тетушке), - если только он не видел эти статуи, то с их помощью мы вернем ему человеческий облик сегодня же вечером.
Итак, за обедом мы прочитали ему длинную нотацию, но, не заметив и тени раскаяния, вывели на улицу и переулками повели к тому месту, где стояла подлинная статуя. Джордж мельком глянул на нее и, как обычно, собирался пройти мимо, однако мы уговорили его остановиться и внимательно осмотреть всадника. Четыре раза мы обвели его вокруг статуи, показывая ее во всех ракурсах. Мы во всех подробностях рассказали ему историю всадника, назвали имя скульптора, сообщили ее вес и размеры, словом, сделали все, чтобы статуя прочно запечатлелась у него в памяти. По окончании экскурсии Джордж знал о всаднике больше, чем о собственных родителях. Он, можно сказать, сжился с этой статуей, и мы взяли с него слово вернуться сюда утром, когда ее можно будет лучше рассмотреть, а также проследили, чтобы он отметил в записной книжке ее точное местонахождение.
Затем мы зашли в его любимую пивную, где заговорили с ним о человеке, который, не зная о коварстве немецкого пива, злоупотреблял им, в результате чего сошел с ума и страдал манией убийства; о человеке, которого немецкое пиво свело молодым в могилу, о влюбленных юношах, от которых отказывались красивые девушки из-за того, что они пили немецкое пиво.
В десять мы собрались в гостиницу. Дул сильный ветер, луна вышла из-за туч. Гаррис сказал.
- Давайте пойдем другой дорогой, по набережной. Река в лунном свете очень красива.
Во время прогулки Гаррис поведал нам печальную историю одного своего приятеля, который в настоящее время находился в лечебнице для тихих помешанных. Эту историю он вспомнил потому, что последний раз видел беднягу в такую же ночь. Они прогуливались по набережной Темзы, и приятель напутал его, заявив, что видит у Вестминстерского моста памятник герцогу Веллингтону, хотя, как известно, памятник Веллингтону стоит на Пикадилли.
В этот самый момент нашему взгляду предстала первая из деревянных статуй. Стояла она в центре маленького, обнесенного оградой сквера, находившегося на противоположном берегу. Джордж резко остановился и прислонился к парапету набережной.
- Что с тобой? - спросил я. - Голова закружилась?
- Да, немного. Давайте передохнем.
И Джордж застыл, вперив взор в копию статуи.
- Меня всегда поражало, до чего же одна статуя похожа на другую, - произнес он наконец хриплым голосом.
Гаррис возразил:
- Тут я с тобой не согласен. Картины - да. Некоторые картины очень похожи друг на друга, но статуи всегда чем-нибудь да отличаются. Взять хотя бы ту, что мы видели сегодня вечером, перед концертом. В Праге много конных статуй, но похожих на нее нет.
- Неправда, - упорствовал Джордж, - все они похожи как две капли воды. Один и тот же всадник. Не морочьте мне голову.
Он явно начинал терять терпение. Истории Гарриса действовали ему на нервы.
- С чего ты взял, что это один и тот же всадник? - спросил я.
- С чего взял?! - взвился Джордж, набросившись вместо Гарриса на меня. - Да ты посмотри на этого истукана!
- На какого еще истукана? - недоумевал я.
- Вот на этого! Неужели не видно?! Тот же конь с обрубленным хвостом, тот же всадник со шляпой, тот же…
Тут вмешался Гаррис.
- Да ты же говоришь о статуе, которую мы видели на Ринг-плац!
- Ничего подобного. Я говорю о статуе, которая находится перед нами.
- Перед нами?! - изумился Гаррис.
Джордж посмотрел на Гарриса. Из Гарриса при желании мог бы получиться великолепный актер-любитель. На лице его можно было прочесть дружеское участие и - одновременно - тревогу. Джордж перевел взгляд на меня. Я, употребив все свои скромные мимические способности, скопировал выражение лица Гарриса, добавив - от себя - немного укоризны.
- Может, взять извозчика? - сказал я Джорджу как можно мягче.
- На кой черт мне извозчик? Вы что, шуток не понимаете? Хлопочете, точно две старухи перепутанные…
И, не обращая на нас внимания, Джордж зашагал по мосту.
- Если ты пошутил, тогда дело другое, - сказал Гаррис, когда мы поравнялись с Джорджем. - А то я знаю, размягчение мозга иногда начинается…
- Заткнись, болван! - оборвал его Джордж. - Все-то ты знаешь.
Джордж - человек грубый и в выражениях не стесняется.
По набережной мы вышли к театру, убедив его - и не без оснований, - что так будет короче; на площади за театром стоял второй деревянный призрак. Джордж увидел его и замер.
- Что с тобой? - осторожно спросил Гаррис. - Тебе нездоровится?
- Это не самая короткая дорога, - пробормотал Джордж.
- Уверяю тебя, - настаивал Гаррис.
- Как хотите, а я пошел другим путем, - проговорил Джордж, повернулся и зашагал по мостовой, а мы, как и в прошлый раз, поспешили за ним.
Идя по Фердинандштрассе, мы с Гаррисом беседовали о частных клиниках для душевнобольных. Клиники эти, по мнению Гарриса, в Англии пребывают в плачевном состоянии. Один его друг, сидящий в сумасшедшем доме…
- Я смотрю, у тебя все друзья в сумасшедшем доме, - перебил его Джордж.
Он произнес эту фразу крайне язвительным тоном, явно намекая, что друзьям Гарриса там самое место. Но Гаррис не обиделся:
- Да, действительно странно; ведь очень многие, если вдуматься, потеряли рассудок. Это наводит на грустные размышления…
На углу Венцель-плац Гаррис, обогнавший нас на несколько шагов, остановился.
- Красивая улица, не правда ли? - сказал он, засунув руки в карманы и с восхищением оглядываясь по сторонам.
Мы с Джорджем последовали его примеру. В двухстах ярдах от нас, в самом центре площади стояла третья статуя-призрак. По-моему, это была самая совершенная из трех - самая похожая, самая обманчивая. Ее контуры четко вырисовывались на фоне темного неба: гарцующий конь со смешным обрубком вместо хвоста, всадник с непокрытой головой, простирающий к выступившей из-за туч луне шляпу с пышным плюмажем.
- Я думаю, вы не станете возражать, - проговорил Джордж (от былой агрессивности не осталось и следа), - если мы возьмем извозчика.
- Сегодня ты немного не в себе, - мягко возразил Гаррис. - Голова болит?
- Скорее всего, - ответил Джордж.
- Я чувствовал, что это начинается, - заметил Гаррис. - Чувствовал, но не хотел говорить. Тебе что-нибудь мерещится?
- Нет-нет, не в том дело… - поспешно возразил Джордж. - Сам не знаю, что со мной.
- Зато я знаю, - торжественно объявил Гаррис. - Слушай. Это все немецкое пиво. Могу рассказать тебе историю про человека, который…
- Нет, только не сейчас, - взмолился Джордж. - Охотно тебе верю, но, пожалуйста, не рассказывай…
- Пиво тебе противопоказано, - сказал Гаррис.
- С завтрашнего дня - ни капли, - поклялся Джордж. - Конечно же, ты прав. Мне от него как-то не по себе.
Мы отвезли его домой и уложили в постель. Он был на удивление кроток и сердечно нас благодарил.
Как-то вечером, после долгого велосипедного пробега, за которым последовал плотный обед, мы, угостив Джорджа длинной сигарой и убрав подальше тяжелые предметы, раскрыли ему наш секрет.
- Так сколько, вы говорите, нам попалось копий? - спросил Джордж.
- Три, - ответил Гаррис.
- Только три? - не поверил Джордж. - А вы не ошибаетесь?
- Исключено, - категорически заявил Гаррис. - А что?
- Да нет, ничего.
Гаррису он, по-моему, не поверил.
Из Праги мы отправились в Нюрнберг через Карлсбад. Говорят, что праведные немцы после смерти попадают в Карлсбад, точно так же, как праведные американцы - в Париж, однако я в этом сомневаюсь: городок этот небольшой и развернуться там негде. В Карлсбаде вы просыпаетесь в пять утра - самое модное время для прогулок под звуки оркестра, играющего на Колоннаде; двумя часами позже за минеральной водой выстраивается длинная очередь. В Карлсбаде сущее вавилонское столпотворение. Кого здесь только нет: польские евреи и русские князья, китайские мандарины и турецкие паши, норвежцы, как будто сошедшие со страниц Ибсена, французские кокотки, испанские гранды и английские леди, балканские горцы и чикагские миллионеры попадаются тут на каждом шагу. Все сокровища мира к услугам гостей Карлсбада, за исключением одного - перца. В радиусе пяти миль вы не достанете перца ни за какие деньги, а то немногое, что вам удастся выпросить, не стоит затраченных усилий. Для целого полка печеночников, составляющих четыре пятых карлсбадских пациентов, перец - это смертельный яд, а поскольку предупредить болезнь легче, чем вылечить, перца нет во всей округе. В Карлсбаде устраиваются "пикники с перцем": любители острых ощущений выезжают за пределы города и устраивают дикие оргии, где перец поглощается в неограниченном количестве.
Нюрнберг, если вы ожидаете увидеть средневековый город, разочаровывает. Таинственные уголки, живописные виды - всего этого здесь в достатке, но современная эпоха окружила и поглотила их, а все древнее при ближайшем рассмотрении оказывается не столь уж древним. В конце концов, город - как женщина: ему столько лет, на сколько он выглядит, и в этом отношении Нюрнберг - молодящаяся дама, его возраст трудно определить, он скрыт под свежей краской и штукатуркой, теряется в свете газовых и электрических фонарей. И все же, присмотревшись, начинаешь замечать его морщинистые стены и седые башни.
Глава IX
Гаррис нарушает закон. - Во что обходится дружба. - Джордж катится по наклонной плоскости. - Для кого Германия блаженный край. - Английский грешник: упущенные возможности. - Немецкий грешник: неограниченные возможности. - Чего нельзя делать с постельным бельем. - Правонарушение, которое стоит недорого. - Немецкая собака: ее невзыскательная доброта. - Жук-нарушитель. - Народ, который ходит "по струнке". - Немецкий мальчик: его приверженность букве закона. - Как детская коляска может свести с пути истинного. - Немецкий студент: законопослушный повеса.
По дороге из Нюрнберга в Шварцвальд каждый из нас по разным причинам ухитрился попасть в беду.
Гарриса задержали в Штутгарте за нанесение оскорбления полицейскому. Штутгарт - чудесный город, начищенный до блеска маленький Дрезден, который привлекает еще и тем, что достопримечательностей здесь не слишком много: средних размеров картинная галерея, небольшой исторический музей и нечто, отдаленно напоминающее дворец. Гаррис не знал, что оскорбляет должностное лицо, он принял его - и не без оснований - за пожарного и назвал "dummer Esel".
В Германии закон запрещает называть должностное лицо "глупым ослом" - даже если на это есть все основания. А произошло вот что. Гаррис гулял в городском парке и, увидев открытые ворота, перешагнул через какую-то проволоку и вышел на улицу. На проволоке же наверняка висела табличка "Durchgang verboten", на что Гаррису было тут же указано стоявшим у ворот человеком. Гаррис поблагодарил и направился дальше, однако неизвестный догнал его и, объяснив, в чем заключалось правонарушение, потребовал, чтобы Гаррис немедленно вернулся и, переступив через проволоку, вошел обратно в парк. Гаррис возразил, что, раз на табличке значится "Проход воспрещен", то, вернувшись в парк через те же ворота, он нарушит закон вторично. Неизвестный признал правоту Гарриса и предложил ему обойти парк и войти через официальный вход, после чего тут же выйти обратно. Тогда-то Гаррис и обозвал его "глупым ослом". В результате мы потеряли день, а Гаррис вдобавок - сорок марок.
Я последовал его примеру и в Карлсруэ украл велосипед. Вообще-то я вовсе не собирался красть велосипед, я просто хотел оказать дружескую услугу. Поезд должен был вот-вот тронуться, когда я заметил, что велосипед Гарриса - так мне показалось - все еще стоит в багажном вагоне. Помочь мне было некому. Я вскочил в вагон и, в последний момент выкатив велосипед, обнаружил, что на перроне, у стены, рядом с какими-то молочными бидонами, стоит велосипед Гарриса. Вывод напрашивался сам собой: велосипед, который мне удалось спасти, принадлежал не Гаррису.