Ситуация возникла взрывоопасная. В Англии я бы пошел к начальнику вокзала и объяснил все как есть. Но в Германии вы так просто не отделаетесь: вам придется давать объяснения не одному, а минимум десяти начальникам различного ранга; и если же хоть одного из них не окажется на месте или он, за неимением времени, откажется выслушать вас, то, по заведенному порядку, вас могут задержать на ночь и приступить к дальнейшему расследованию лишь наутро. Поэтому я решил, что лучше без лишнего шума куда-нибудь велосипед припрятать, и потихоньку стал скатывать его с платформы. Невдалеке я заметил дровяной сарай, как нельзя лучше подходящий для этой цели, и уж было направился туда, как вдруг попался на глаза железнодорожнику в красной фуражке, похожему на отставного фельдмаршала.
- Что это вы делаете с велосипедом? - спросил он, подойдя.
- Да вот, хочу отвезти его в сарай, чтобы на дороге не мешался.
Всем своим видом я пытался показать, что вполне сознательно и от чистого сердца оказываю услугу железнодорожным служащим, за что заслуживаю самых добрых слов, однако благодарности от фельдмаршала я не дождался.
- Это ваш велосипед? - поинтересовался он.
- Не совсем.
- Чей же?
- Не могу вам сказать. Не знаю.
- Откуда он у вас? - последовал очередной вопрос. Фельдмаршал бил в точку.
- Я взял его в поезде, - с обидой в голосе ответил я. - Дело в том, что я ошибся…
Он не дал мне закончить. "Я так и думал", - сказал он и засвистел в свисток.
Воспоминания о дальнейших событиях, признаться, - не из самых приятных. По какому-то поразительному стечению обстоятельств - не зря же говорят, что Провидение хранит некоторых из нас - эта история случилась в Карлсруэ, где у меня был знакомый, занимавший довольно крупный пост. Что ожидало меня, произойди эта история с велосипедом не в Карлсруэ или не окажись в это время моего знакомого дома, - не хочется даже думать; по счастью, однако, знакомый мой вмешался, и я, как говорится, еле ноги унес. Хотелось бы добавить, что покинул я Карлсруэ с незапятнанной репутацией, но это не соответствует действительности. И по сей день в тамошних полицейских кругах моя безнаказанность расценивается непоправимой ошибкой следствия.
Но эти два мелких правонарушения меркнут перед леденящими кровь преступлениями, совершенными Джорджем. История с велосипедом так нас потрясла, что мы потеряли Джорджа. Естественно было бы предположить, что он поджидает нас где-нибудь возле здания суда, но тогда нам это не пришло в голову. Мы подумали, что до Бадена он решил добираться самостоятельно, и, погорячившись - уж очень хотелось как можно скорее покинуть Карлсруэ, - мы вскочили в первый же баденский поезд. Когда Джорджу надоело нас ждать, он вернулся на вокзал и обнаружил, что нет ни нас, ни нашего багажа. Его билет был у Гарриса; все наши деньги хранились у меня, так что в кармане у Джорджа оставалась лишь кое-какая мелочь. Посчитав отсутствие денег смягчающим вину обстоятельством, он встал на путь преступлений и совершил такое, что, когда мы с Гаррисом прочли составленный в полиции протокол, волосы у нас обоих встали дыбом.
Необходимо пояснить, что передвижение по Германии сопряжено с известными трудностями. Вы покупаете билет до места назначения, полагая, что больше ничего не потребуется, но не тут-то было! Прибывает поезд, вы пытаетесь сесть в него, но кондуктор останавливает вас величественным жестом: "Что у вас на проезд?" Вы предъявляете билет, после чего узнаете, что сам по себе билет - пустая формальность: купив его, вы делаете лишь первый шаг к цели; нужно вернуться в кассу и приобрести так называемый "Schnellzug Karte". "Доплатив за скорость" и получив еще один билет, вы по наивности полагаете, что ваши мытарства позади, однако не торопитесь: в вагон вас, конечно, пропустят, но не более того, сидеть вам нельзя, стоять не положено, ходить запрещено. Необходим еще один билет - "плацкарта", который гарантирует сидячее место до определенной станции.
Я нередко задумывался над тем, что остается делать человеку, купившему самый обыкновенный билет. Разрешат ли ему бежать за поездом по шпалам? Сможет ли он, наклеив на себя ярлык, сдать самого себя в багаж? И что станет с человеком, который, "доплатив за скорость", не пожелает или не сможет купить плацкарту разрешат ли ему устроиться на багажной полке или повисеть за окном?
Что же касается Джорджа, то денег у него хватило только на билет в вагоне третьего класса в почтовом поезде. Чтобы избежать расспросов кондуктора, он подождал, пока поезд тронется, и на ходу вскочил в вагон.
Это было его первое преступление:
а) посадка на поезд во время движения;
б) невзирая на предупреждение должностного лица.
Второе преступление:
а) проезд в поезде более высокой категории, чем указанная в билете;
б) отказ заплатить разницу по требованию должностного лица.
(Джордж уверяет, что "не отказывался", а просто сказал, что у него нет денег.)
Третье преступление:
а) проезд в вагоне более высокой категории, чем указанная в билете;
б) отказ заплатить разницу по требованию должностного лица.
(Здесь Джордж также указывает на неточность протокола. Он вывернул карманы и предложил кондуктору все, что у него было, - около восьми пенсов немецкими деньгами. Сказал, что поедет в третьем классе, но третьего класса в поезде не было. Сказал, что поедет в багажном вагоне, но об этом не могло быть и речи.)
Четвертое преступление:
а) занятие неоплаченного места;
б) хождение по коридору.
(Поскольку у него не было ни денег, ни плацкарты, ничего другого ему не оставалось.)
Но в Германии на объяснениях далеко не уедешь, и путешествие из Карлсруэ в Баден оказалось для Джорджа, должно быть, самым дорогим в жизни.
Размышляя о том, с какой легкостью в Германии можно преступить закон, неизменно приходишь к выводу, что для молодого англичанина Германия - сущий рай. Студенту-медику, завсегдатаю ресторанов Темпля, или морскому офицеру, приехавшему в отпуск, жизнь в Лондоне кажется пресной и однообразной. Ведь для истинного британца удовольствие только тогда удовольствие, когда оно запрещено законом. Все, что разрешено, его не устраивает. Он только и думает, как бы нарушить закон. Однако в Англии тут особо не разгуляешься - чтобы попасть в переделку, надо изрядно потрудиться.
Как-то мы беседовали на эту тему с нашим церковным старостой. Было это утром десятого ноября, накануне студенты отмечали свой праздник, и мы не без интереса просматривали раздел полицейской хроники. Накануне вечером у входа в театр "Крайтирион" была, по старой доброй традиции, задержана компания молодых людей.
У моего друга-старосты были собственные сыновья соответствующего возраста, а у меня жил племянник, оставленный на мое попечение любящей мамашей, которая со свойственной ей наивностью полагала, что ее чадо поселилось в Лондоне с единственной целью овладеть профессией инженера. По счастливой случайности наших питомцев среди доставленных в участок не оказалось, и мы, с облегчением вздохнув, пустились в рассуждения о безрассудстве и распущенности юного поколения.
- Просто поразительно, - сказал мой друг-староста, - насколько "Крайтирион" верен своим традициям. Ведь то же самое творилось там и в дни моей юности; каждый спектакль обязательно кончался скандалом.
- Как это нелепо, - отозвался я.
- И как однообразно! Вы и представить себе не можете, - продолжал он, и на его изборожденном морщинами лице появилось мечтательное выражение, - как могут надоесть прогулки от Пикадилли до здания суда на Вайн-стрит. А что оставалось делать? Разобьешь, бывало, уличный фонарь, так нет: придет фонарщик и установит новый. Оскорбишь полицейского, а он и глазом не моргнет - то ли не понимает, что его оскорбляют, то ли просто виду не показывает. Можно было, конечно, подраться со швейцаром из "Ковент-Гардена", как говорится, под настроение. Обычно брал верх он, и тогда приходилось выкладывать пять шиллингов; если же оказывались сильнее вы, то - полсоверена. Меня это развлечение никогда особенно не привлекало. Как-то я попытался угнать двуколку - в наше время это считалось высшей доблестью. Было это поздно вечером, стояла двуколка у пивной на Дин-стрит. Не успел я доехать до Голден-сквер, как меня остановила какая-то старушка с тремя детьми - двое хныкали, а третий спал на ходу. Избавиться от нее мне не удалось: прежде чем я успел что-либо предпринять, она запихала внучат в кеб, записала мой номер, сунула мне деньги, переплатив якобы целый шиллинг, и велела ехать в район Северного Кенсингстона. На деле Северный Кенсингстон обернулся Уилсденом. Лошадь устала, добирались мы туда больше двух часов. Более медлительных кляч я в жизни своей не видал. Раза два я принимался было уговаривать ребятишек вернуться к бабушке, но стоило мне только открыть дверцу, как самый маленький начинал горько плакать; пытался я пересадить их к другим извозчикам, но те отвечали мне словами популярной тогда песенки: "Эй, Джордж! Попроси чего-нибудь попроще!" Один извозчик предложил передать моей жене прощальное письмо а другой пообещал собрать поисковую группу и откопать меня по весне. Когда я влезал на козлы, то воображал, как ко мне сядет какой-нибудь злющий старый полковник, а я умчу его за дюжину миль от того места, куда должен был отвезти, брошу на произвол судьбы и, осыпаемый проклятиями, уеду. Что бы из этого вышло - сказать трудно, ведь многое зависело от самого полковника. Но мне и в голову не могло прийти, что я повезу малолеток, да еще в такую даль. Нет, - закончил мой друг церковный староста, глубоко вздохнув, - в Лондоне любителям нарушать порядок не развернуться.
В Германии же все наоборот, - порядка столько, что нарушать его можно до бесконечности. Молодому англичанину, желающему испытать себя и не имеющему возможности сделать это на родине, я бы посоветовал купить билет в Германию; причем обратного билета брать не стоит - он годен только в течение месяца, поэтому вы рискуете потратить деньги зря.
В полицейском путеводителе по "Фатерланду" юный британец найдет предлинный список запретных деяний, который наверняка вызовет у него живой интерес. В Германии, например, запрещено вывешивать на подоконниках постельное белье, и стоит только взмахнуть перед открытым окном одеялом, как попадешь в полицейский участок, не успев даже позавтракать. На родине можно самому повиснуть на подоконнике, и никого этим не смутишь - если, конечно, при этом не разобьешь чью-нибудь старинную люстру или не сорвешься вниз, травмировав случайного прохожего.
В Германии запрещено появляться на улицах в маскарадных костюмах. Один мой знакомый шотландец, который однажды проводил зиму в Дрездене, первые несколько дней посвятил жарким спорам с саксонским правительством. Его спросили, что означает его юбка. Особой любезностью шотландец не отличался, поэтому он сказал, что это никого, кроме него, не касается, тогда его спросили, зачем он ее носит, и, узнав, что "для тепла", заявили, что слова его не вызывают доверия, и в закрытом фургоне доставили в гостиницу. Потребовалось личное вмешательство министра иностранных дел правительства Ее Величества, который заверил саксонские власти, что для многих уважаемых, законопослушных подданных Британской короны такая одежда является традиционной. По дипломатическим соображениям разъяснения британского министра были приняты, однако немцы и по сей день остаются при своем мнении. К лондонским туристам они уже более или менее привыкли, но джентльмена из Лестершира, приглашенного немецкими офицерами на охоту, тут же арестовали и препроводили в полицию, где ему пришлось давать объяснения по поводу своего легкомысленного наряда.
Кроме того, на улицах Германии запрещено кормить лошадей, ослов и мулов, вне зависимости от того, принадлежат они вам или иному лицу. Если же вы испытаете необоримое желание накормить чужую лошадь, то придется предварительно договориться с самим животным и организовать кормление в специально отведенном месте. Не положено бить стекло и фарфор на улицах, а также в других общественных местах; если же это все-таки произошло, то вы обязаны собрать все осколки. Что делать с собранными осколками - сказать не берусь. Знаю лишь, что их нельзя выбрасывать куда попало, оставлять где попало или избавляться от них иным способом. По всей видимости, имеется в виду, что вы будете носить их с собой до самой смерти и их положат вам в могилу; возможно также, осколки следует незамедлительно проглотить.
На улицах Германии запрещена стрельба из лука. Немецким законотворцам мало правонарушений, на которые способен нормальный человек, - они предусмотрели и те, на которые может отважиться разве что маньяк. Правда, в Германии нет закона о том, что нельзя стоять на голове посреди улицы, такую возможность законодатели не учли. Но если в наши дни какой-нибудь немецкий государственный муж посетит цирк и увидит акробатов, он может наверстать упущенное и сочинить закон, запрещающий стоять на голове посреди улицы; за такое нарушение будет взиматься штраф. В том-то и прелесть немецкого законодательства: каждому нарушению соответствует определенный штраф. В Англии всю ночь не спишь, думаешь, что тебя ждет: то ли отделаешься предупреждением, то ли выложишь сорок шиллингов, то ли судья окажется не в духе и упечет за решетку на семь дней. Здесь же вы твердо знаете, во что вам обойдется та или иная забава. Можете выложить деньги на стол, открыть полицейский справочник и спланировать весь свой отпуск с точностью до пятидесяти пфеннигов. Если, например, хотите без особых затрат провести вечер, рекомендую прогулку по запретной стороне тротуара после устного предупреждения. По моим подсчетам, если район неоживленный, с тихими улочками, то за целый вечер вас оштрафуют не больше чем на три-четыре марки.
В Германии с наступлением темноты запрещено ходить по улицам "толпами". Правда, я не совсем понимаю, что понимать под словом "толпа", и ни один полицейский, с которым мне довелось говорить на эту тему, не смог назвать точную цифру. Как-то я спросил знакомого немца, собиравшегося в театр с женой, тещей, пятью детьми, сестрой, ее кавалером и двумя племянницами, не боится ли он нарушить закон. Немец воспринял вопрос вполне серьезно.
- Нет, - серьезно сказал он. - Ведь мы - одна семья.
- Но в законе не говорится, какая толпа имеется в виду, - возразил я, - там сказано просто "толпа". Не обижайтесь, но, если вдуматься в значение этого слова, вы и есть самая настоящая толпа. К какому выводу придет полиция - сказать трудно. Я бы на вашем месте поостерегся.
Мой знакомый попытался рассеять мои опасения, но рисковать понапрасну его жена не хотела (ведь вечер мог быть безнадежно испорчен), и они решили разделиться, договорившись встретиться в фойе перед самым началом спектакля.
Если вы любите бросать предметы из окна, то в Германии вам лучше это искусство не демонстрировать. Кошки, замечу сразу, уважительной причиной не являются. Первую неделю немецкие кошки не давали мне спать, терпение мое лопнуло, я вооружился двумя-тремя кусками угля, несколькими зелеными грушами, парой свечных огарков, яйцом, оказавшимся на кухонном столе, и бутылкой из-под содовой и, открыв окно, подверг интенсивной бомбардировке то место, откуда доносился шум. Не думаю, чтобы я попал в цель, мне ни разу не доводилось видеть человека, который умудрился бы попасть в кошку, - разве что случайно. Мне приходилось наблюдать, как отличные стрелки - обладатели королевских призов - с пятидесяти ярдов стреляли по кошкам из дробовиков - и всегда мимо! Я часто думаю, что вместо того, чтобы палить по деревянным медведям или по бегущим оленям из папье-маше, спортсмены должны стрелять по кошкам: кто попал, тот и есть лучший стрелок.
Но, как бы то ни было, кошки убежали - скорее всего, их отпугнуло яйцо, которое показалось мне тухлым. Я пошел спать, посчитав инцидент исчерпанным, однако через десять минут в дверь громко позвонили. Я было решил не открывать, но звонили так настойчиво, что пришлось накинуть халат и выйти к калитке. За калиткой стоял полицейский, а у его ног лежали все предметы, выброшенные мною из окна, за исключением яйца. Похоже, он собирался пополнить ими свою коллекцию.
- Это ваши вещи? - поинтересовался он.
- Мои, но мне они больше не нужны. Если хотите, можете взять их себе.
Полицейский пропустил мои слова мимо ушей.
- Это вы выбросили из окна эти вещи?
Пришлось признаться:
- Я.
- А почему вы выбросили эти вещи из окна?
Для немецких полицейских составлен специальный опросник, и они не имеют права ни варьировать вопросы, ни опускать их.
- Я бросался этими вещами в кошек, - ответил я.
- В каких кошек?
Это их любимый вопрос. Не скрывая иронии (и дурного произношения) я ответил, что, к стыду своему, не знаю, какие это были кошки. Лично я с ними не знаком, но если полиция соберет всех подозрительных кошек, то я постараюсь опознать их по характерному визгу.