Немецкий полицейский шуток не понимает, и слава Богу, в противном случае меня могли бы оштрафовать на крупную сумму за "обращение к должностному лицу без должного почтения", - а потому последовал ответ, что опознание кошек не входит в обязанности полиции; в обязанности полиции входит (как он выразился) "наложение штрафов за бросание предметов из окон".
Тогда я спросил, что принято делать в Германии, когда кошки по ночам не дают вам спать, и блюститель порядка объяснил, что в таких случаях следует подать в полицию жалобу на владельца кошки, полиция же предупредит владельца и в случае необходимости прикажет кошку устранить.
На мой вопрос, как, по его мнению, можно установить владельца кошки, полицейский после недолгого размышления посоветовал мне проследить, где она живет. После этого у меня начисто пропало желание с ним спорить, да это и не имело никакого смысла. Ночное развлечение обошлось мне в двенадцать марок, и ни одно из четырех официальных лиц, ознакомившихся с делом, не сочло наказание несправедливым.
Но все нарушения и проступки меркнут в сравнении с таким непростительным преступлением, как хождение по траве. В Германии ходить по траве не разрешается нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах. Трава в Германии - предмет поклонения. В Германии хождение по траве расценивается как святотатство, это еще кощунственней, чем пляска под волынку на мусульманском коврике для молитвы. Даже собаки уважают немецкую траву и никогда не посмеют ступить на газон. Если вам в Германии попадалась бегающая по траве собака, то знайте - собака эта принадлежит какому-нибудь нечестивому иноземцу. У нас в Англии, чтобы собака не бегала по траве, газон окружают высокой сеткой, да еще с острыми зубцами поверху, а в Германии просто вешают табличку "Hunden verboten", и любая собака, в жилах которой течет немецкая кровь, посмотрев на эту табличку, поплетется прочь. В одном немецком парке я собственными глазами видел, как садовник в специальной войлочной обуви осторожно вышел на лужайку и, сняв с травы жука, решительно посадил его на гравий и долго стоял, следя, чтобы жук не попытался вернуться обратно; жук же, устыдившись своего проступка, поспешно сполз в канаву и потрусил вдоль дорожки с надписью: "Ausgang".
В немецком парке каждому сословию отведена специальная дорожка, и всякий, кто ступил на дорожку, не соответствующую его социальному положению, рискует лишиться свободы и состояния. Есть специальные дорожки для велосипедистов и специальные дорожки для пешеходов, аллеи для верховой езды и аллеи для легковых экипажей или ломовых извозчиков, тропинки для детей и для "одиноких дам". Отсутствие специальных дорожек для лысых мужчин и "новых женщин" всегда казалось мне досадным упущением.
В дрезденском Grosse Garten я как-то встретил пожилую даму, в растерянности стоящую на пересечении семи дорожек. Над каждой висели грозные таблички, предрекающие суровую кару всякому, для кого эти дорожки не предназначены.
- Прошу извинить меня, - сказала пожилая дама, узнав, что я говорю по-английски и читаю по-немецки, - не могли бы вы сказать, кто я и куда мне идти?
Разглядев даму повнимательней, я пришел к выводу, что она "взрослая" и "пешеход", и указал ей соответствующую дорожку. Посмотрев на дорожку, дама разочарованно повернулась ко мне.
- Но мне туда не надо, - сказала она. - Можно мне пойти по этой дорожке?
- Ни в коем случае, сударыня! Эта дорожка предназначена исключительно для детей.
- Но я им не сделаю ничего дурного, - с улыбкой сказала пожилая дама. Таких, как она, детям и в самом деле бояться было нечего.
- Сударыня, - ответил я, - если бы это зависело от меня, я бы доверил вам идти по этой дорожке, даже если бы там находился мой первенец. Но я, увы, не волен изменить законы этой страны. Если вы, человек, безусловно, взрослый, отважитесь пойти по этой дорожке, вам грозит штраф, а то и тюремное заключение. Вот ваша дорожка, здесь же черным по белому написано: "Nur fur Fussganger" и послушайтесь моего совета: идите скорей, стоять здесь не разрешается.
- Но мне нужно идти в противоположном направлении!
- Вам нужно идти в том направлении, куда ведет эта дорожка, - строго сказал я, на чем мы и расстались.
В немецких парках есть скамейки, на которых висят таблички: "Только для взрослых!" ("Nur fur Erwachsene"), и маленький немец, как бы ни хотелось ему посидеть, двинется дальше на поиски той скамейки, на которой разрешается сидеть детям; когда же такая скамейка отыщется, он аккуратно залезет на нее, стараясь не запачкать сиденье грязными ботинками. Теперь представьте себе, что в Риджентс-парк или в Сент-Джеймс-парк появилась скамейка с табличкой "Только для взрослых". Туда ведь сбегутся дети со всей окрути и устроят драку за право на ней посидеть. Взрослому же не удастся и на полмили приблизиться к такой скамейке - дети не подпустят. Напротив, если на скамейку "для взрослых" по досадной случайности сядет маленький немец и вы сделаете ему замечание, он молча встанет и пойдет прочь, низко опустив голову и густо покраснев от стыда и раскаяния.
Вместе с тем было бы неверным утверждать, что германское правительство не проявляет отеческой заботы о детях. В немецких парках и садах для них отводятся специальные площадки (Spielplatze) с песком. Здесь можно сколько угодно печь "пироги" и строить замки. Печь "пирог" из "другого" песка маленький немец сочтет безнравственным. Удовольствия он ему не доставит; такое угощение ему претит.
"Этот пирог, - скажет он себе, - выпечен не из того песка, который правительство специально выделило для этой цели. Он выпечен не в том месте, которое правительство специально отвело для их выпечки. Это негодный, незаконный пирог". И пока отец не заплатит, как полагается, штраф и, как полагается, не накажет его, совесть малыша будет неспокойна.
Есть в Германии еще одна весьма примечательная вещь - обыкновенная детская коляска. Тому, что можно делать с Kinderwagen, как ее здесь называют, а чего нельзя, посвящены многие страницы свода законов, изучив которые вы приходите к выводу, что человек, которому удалось провезти через город коляску, ни разу не нарушив закона, - прирожденный дипломат. Запрещается везти коляску как слишком быстро, так и слишком медленно. Вы с вашей коляской не должны препятствовать движению, и если кто-то движется вам навстречу, вы обязаны уступить дорогу. Если вам надо остановиться с коляской, то сделать это можно лишь в специально отведенном месте, где вы обязаны остановиться и не двигаться. Запрещается переходить с коляской улицу; если же, по досадному стечению обстоятельств, вы живете на другой стороне - тем хуже для вас и вашего ребенка. Коляску нельзя оставить где попало, но и появиться с ней где угодно нельзя тоже. В Германии достаточно полчаса погулять с коляской - и неприятностей не оберетесь на целый месяц. Если кому-то из нашей молодежи приспичит иметь дело с полицией, пусть едет в Германию и прихватит с собой детскую коляску.
В Германии после десяти вечера вы обязаны запирать входную дверь, играть на пианино после одиннадцати строго запрещается. В Англии ни мне, ни моим друзьям ни разу не приходило в голову играть на пианино после одиннадцати; когда же вам говорят, что это "строго запрещается", - вас помимо вашей воли начинает тянуть к инструменту. Здесь, в Германии, до одиннадцати вечера я ощущал полнейшее равнодушие к фортепианной музыке, однако после одиннадцати не мог справиться с желанием послушать "Мольбу девы" или увертюру к "Сельской чести". Для законопослушного же немца музыка после одиннадцати перестает быть музыкой; она становится тяжким грехом и удовольствия ему не доставляет.
Только один немец бросает закону вызов - это немецкий студент, да и тот не выходит за строго определенные рамки. По обычаю, ему предоставлены особые привилегии, но и они весьма ограниченны и очень четко очерчены. К примеру, немецкий студент может напиться и уснуть в канаве; чтобы не ответить перед законом, он должен всего лишь наутро заплатить полицейскому, который его подобрал и отвел домой. Но канава канаве рознь, в переулке можно уснуть, на улице - нет. Немецкий студент, чувствуя, что мозг его не в состоянии дольше сопротивляться винным парам, обязан собрать последние силы и завернуть в переулок, где можно преспокойно падать в любую канаву. В определенных кварталах города студенту разрешается даже звонить в чужие дома. В этих кварталах квартплата ниже, чем в других районах города; семьи, живущие здесь, с успехом выходят из положения, установив тайный код, по которому можно узнать, звонит свой или чужой. Если вы собираетесь навестить своих знакомых, живущих в таких кварталах, вам необходимо заранее узнать этот код, в противном случае в ответ на ваш настойчивый звонок вам на голову могут вылить ведро воды.
Кроме того, немецкому студенту разрешается тушить фонари - хотя и не до бесконечности. Как правило, подгулявший немецкий студент ведет счет потушенным фонарям и, дойдя до полудюжины за одну ночь, успокаивается. Разрешается ему и горланить песни до половины третьего ночи; в отдельных ресторанах ему разрешается даже обнимать за талию официанток. Для соблюдения приличий официантки в ресторанах, куда ходят студенты, набираются из пожилых и степенных женщин, что позволяет молодым немцам повесничать, не вызывая нареканий в безнравственности.
Уж очень они законопослушны, эти немцы.
Глава X
Баден-Баден с точки зрения туриста. - Прелести раннего утра, какими они видятся накануне днем. - Расстояние по карте. - Реальное расстояние. - Совесть Джорджа чиста. - Ленивый велосипед. - Велосипед - лучший отдых. - Образцовый велосипедист как он одевается, как ездит. - Грифон или собака. - Собака с чувством собственного достоинства. - Лошадь, оскорбленная в лучших чувствах.
В Бадене, о котором можно сказать лишь, что это абсолютно такой же курорт, как и любой другой, начиналась собственно велосипедная часть нашего путешествия. За десять дней мы должны были проехать через весь Шварцвальд, берегом Донау-Таль, по живописнейшей долине от Тутлингена до Зигмарингена. Эти двадцать миль - самый, пожалуй, красивый утолок Германии: узкий еще Дунай несет свои воды среди старинных деревушек и древних монастырей, раскинувшихся на нежно-зеленых лугах, где и по сей день можно встретить босоногого монаха с выбритой тонзурой, в подпоясанной веревкой сутане и пастухов с посохами, чьи овцы пасутся на холмах; среди поросших лесом скал и между гор, спускающихся отвесными уступами, где каждая вершина увенчана руинами крепости, церкви или замка и откуда открывается живописный вид на Вогезы; где одни недовольно морщатся, когда заговариваешь с ними по-французски, другие чувствуют себя оскорбленными, если обратиться к ним по-немецки, и все до одного приходят в негодование при первых же звуках английской речи, отчего общение с местным населением значительно усложняется.
Полностью выполнить программу нам не удалось: человеческие возможности существенно отстают от потребностей. В три часа пополудни легко говорить: "Завтра встанем в полшестого, позавтракаем и в шесть тронемся в путь".
- Тогда нам удастся проделать значительное расстояние еще до наступления жары, - замечает один.
- Летом утро - лучшее время. А ты как считаешь? - добавляет другой.
- Бесспорно.
- Прохладно, свежо!
- А как восхитительна предрассветная дымка!
В первое утро все идет по расписанию. К половине шестого все готовы. Царит напряженное молчание, лишь изредка кто-то роняет реплику; слышатся отдельные недовольные голоса; все раздражены, атмосфера накалена до предела. Вечером же раздается голос Искусителя:
- А по-моему, если выехать в половине седьмого, ничего не изменится.
Добродетель слабым голосом протестует:
- Но мы же договаривались…
- Договор для человека или человек для договора? - ухмыляется Искуситель, толкуя Священное Писание по-своему. - А потом, вы же всю гостиницу перебудите. Пожалейте хотя бы прислугу.
- Но ведь здесь все рано встают, - шепчет добродетель едва слышно.
- Без надобности они бы не вставали! Значит, так, завтрак ровно в половине седьмого - тогда мы никого не потревожим.
Таким образом, Зло удается скрыть под маской Добра, и вы спите до шести, объясняя своей совести, что делается это исключительно из любви к ближнему, чему она, впрочем, верить отказывается. Бывали случаи, когда приступы любви к ближнему затягивались и до семи.
В той же мере, в какой наши потребности не соответствуют нашим возможностям, расстояние, измеренное циркулем по карте, не соответствует реальному расстоянию, отмеренному колесами велосипеда.
- Десять миль в час, семь часов в пути - стало быть, семьдесят миль за день. Ничего особенного.
- А подъем?
- А спуски? Хорошо, пусть будет восемь миль в час и шестьдесят миль в день. Gott in Himmel! Хороши же мы будем, если не сумеем проехать восемь миль в час! Тогда нам самое место не на велосипедах, а в инвалидных колясках! Кажется, что, даже очень постаравшись, невозможно проехать меньше восьми миль в час. Но это только кажется.
В четыре часа дня голос Долга гремит уже не так призывно:
- Да будет тебе, куда спешить? Посмотри, какой отсюда прекрасный вид.
- Красота. Но не забывай, до Сан-Блазьена еще двадцать пять миль.
- Сколько?
- Двадцать пять, может, двадцать шесть.
- Выходит, мы проехали всего тридцать пять миль?
- Никак не больше.
- Ерунда! Твоя карта врет.
- Мы крутим педали с самого утра.
- Ошибаешься. Начать с того, что мы выехали только в восемь.
- Без четверти восемь.
- Предположим. И каждые шесть миль отдыхали.
- Мы останавливались полюбоваться окрестностями. Какой смысл приехать в страну и ничего не увидеть!
- Это не считая остановок на крутых подъемах.
- Ничего удивительного, сегодня на редкость жаркий день.
- Не забудь, до Сан-Блазьена всего двадцать пять миль.
- Еще подъемы будут?
- Да, два. И, соответственно, два спуска.
- Мне помнится, ты говорил, что в Сан-Блазьен дорога идет под гору?
- Да, последние десять миль. А всего до Сан-Блазьена двадцать пять.
- А не меньше? Это что за деревушка у озера?
- Это не Сан-Блазьен, до него еще далеко. Поехали, а то мы что-то расслабились.
- Наоборот, перетрудились. В таких вещах необходима умеренность. Славная деревушка, как она называется? Титизее. Воздух там, наверное, замечательный…
- Что ж, я не против. Вы же сами предложили ехать до Сан-Блазьена.
- На что нам этот Сан-Блазьен? Дыра какая-то… Вот Титизее - дело другое.
- И недалеко.
- Всего пять миль.
Все хором:
- Остановимся в Титизее!
Подобное несоответствие теории и практики открылось Джорджу в первый же день.
- По-моему, - сказал Джордж (он ехал на одноместном велосипеде, а мы с Гаррисом на тандеме, немного впереди), - мы договаривались, что в гору поднимаемся на поезде, а с горы спускаемся на велосипедах.
- Да, - сказал Гаррис, - в принципе так оно и будет. Но ведь не на каждую же гору в Шварцвальде ходят поезда.
- Есть у меня подозрение, что они вообще здесь не ходят, - проворчал Джордж, и наступила томительная пауза.
- Кроме того, - заметил Гаррис, который немало думал на эту тему, - тебе же самому не захочется ехать только под гору. Это будет нечестно. Любишь кататься, люби и саночки возить.
Опять воцарилась тишина, которую на этот раз нарушил Джордж:
- Вы только, пожалуйста, из-за меня не перенапрягайтесь, - сказал Джордж.
- Что ты хочешь этим сказать? - спросил Гаррис.
- Я хочу сказать, - ответил Джордж, - что, если нам подвернется поезд, не бойтесь оскорбить меня в лучших чувствах. Лично я готов ездить по горам в поезде, даже если это и нечестно. Пусть уж это будет на моей совести. Всю неделю я вставал в семь утра, так что совесть моя чиста. Поэтому обо мне не беспокойтесь.
Мы пообещали иметь это в виду, и путешествие продолжалось в гробовой тишине, пока ее снова не нарушил Джордж.
- Какой, ты говоришь, у тебя велосипед? - спросил он Гарриса.
Гаррис ответил. Я забыл, какой марки был у него велосипед, но это не существенно.
- Ты уверен? - не отставал Джордж.
- Конечно, уверен, - ответил Гаррис, - а в чем дело?
- Дело в том, что тебя надули.
- Как это?
- На плакатах рекламируется совсем другой велосипед, - объяснил Джордж. - Такая реклама попалась мне за день-два до нашего отъезда на Слоун-стрит. На велосипеде твоей марки ехал человек со знаменем в руках. Он абсолютно ничего не делал: сидел и блаженствовал. Велосипед катился сам по себе, и это у него хорошо получалось. Твоя же "ослица" всю работу взвалила на меня: если не крутить педали, она ни на шаг не сдвинется. На твоем месте я бы этого так не оставил.
Велосипеды и в самом деле редко соответствуют своей рекламе. Только один раз рекламный велосипедист, если мне не изменяет память, что-то делал - быть может, потому, что за ним гнался бык. В ситуациях же ординарных задача художника - убедить сомневающегося новичка в том, что занятие велоспортом сводится к сидению на великолепном седле и быстрому передвижению в желаемом направлении под воздействием невидимых небесных сил.
Обычно на рекламе изображена дама, вид которой неопровержимо свидетельствует о том, что никакие водные процедуры не окажут на ее усталое тело и истомленную душу столь же благоприятное воздействие, как езда на велосипеде по пересеченной местности. Даже фее, парящей на летнем облаке, не живется так беззаботно, как рекламной велосипедистке. Ее, прямо скажем, воздушный костюм как нельзя лучше соответствует велосипедным прогулкам в жаркую погоду. И пусть чопорные хозяйки не пустят ее в ресторан пообедать, пусть ее арестует тупой полицейский, который, прежде чем отвезти ее в участок, предусмотрительно укутает в плед, - ее это не волнует. В гору и под гору, в потоке транспорта, с ловкостью, которой позавидует кошка, по дорогам, на чьих рытвинах и ухабах скончался не один паровой каток, - мчится это воплощение праздной жизнерадостности; волосы ее развеваются на ветру, пышная грудь разрезает воздух; одна нога покоится на седле, другая - небрежно закинута на фару. Иногда красавица снисходительно опускается на седло, ставит ноги на раму, закуривает сигарету и машет над головой китайским фонариком.
Куда реже за руль рекламного велосипеда усаживают мужчину. Это не столь блестящий акробат, как дама, однако и ему по силам такие несложные трюки, как стоять на седле, размахивая флагом, либо пить на ходу пиво или бульон. Сидеть часами на велосипеде, ничего не делая, - занятие для темпераментного человека малопривлекательное, поэтому велосипедист на рекламе вынужден все время что-то придумывать: вот он, въехав на вершину горы, привстает на педалях, чтобы приветствовать солнце или обратиться с эклогой к лежащим в низине лесам.