Машина выехала из города и очутилась на дороге, удивительно похожей на те, по которым они колесили с самого утра. И все же эта дорога была совсем особенной - она была последней для Марты Р. Лицо женщины вдруг задрожало и исказилось. Венсан Тиссер внимательно наблюдал за ней, следил за уголками ее губ, подбородком, глазами… Он уже давно привык к женским слезам, но все еще сомневался, что она заплачет, пока по ее щекам не побежали первые слезинки. Венсан поспешно взял ее за руку.
Они отыскали поворот, свернули на узкую дорогу и, проезжая мимо садовых оград, впервые за все время путешествия почувствовали, что они действительно за городом. Когда автомобиль промчался мимо какой-то деревни и снова выехал на неширокий проселок, впереди внезапно появился монастырь. Он грозно возвышался прямо перед ними, словно дорога кончалась здесь, хотя на самом деле она шла дальше, огибая монастырь слева.
- Останови машину где-нибудь тут, - сказал Венсан Тиссер.
Шофер съехал на обочину, и все четверо вышли. Увешанный фотоаппаратами Фред выскочил первым. Они осмотрели входную дверь и пошли вдоль монастырской стены, пока не наткнулись на открытую калитку какого-то двора, который с одной стороны замыкала высокая глухая стена монастыря, а три других граничили с огородом, позади которого тянулись поля, где разгуливали куры и коровы.
- Может, зайдем сюда и сделаем пару снимков? - предложил Фред.
Марта Р. отказалась наотрез.
Они вернулись обратно к машине, не зная, что делать дальше.
- Мне все же надо идти туда, - сказала она.
- Вы позвоните, а Фред щелкнет, когда вам откроют дверь и вы войдете в монастырь, - сказал Тиссер.
- В последний раз я вас сниму, - подчеркнул молодой фотограф.
- Хорошо, только не идите за мной следом. Постарайтесь, чтобы сестры вас не заметили. Боюсь, как бы не было неприятностей.
Она стала прощаться, сперва с шофером, затем с молодым фотографом, потом подошла к Венсану Тиссеру и бросилась к нему в объятия. Журналист вспомнил их первую встречу - Марта Р. тогда только что вышла из тюрьмы. На ней было платье с высоко поднятыми прямыми плечами - в соответствии с модой десятилетней давности. Эта одежда, как и ее хозяйка, провела в заключении десять лет, провисев на тюремном вещевом складе. Тиссер и Марта Р. быстро нашли общий язык и долго беседовали в каком-то кафе, потом бродили по улицам, потом сидели на скамеечке в городском саду. Он был таким чутким, таким внимательным во время их первой встречи, что, когда настало время прощаться - там же, на скамеечке, в темноте ночи, - Марта Р. схватила его руку и поцеловала ее. Ему стало стыдно, потому что он не считал себя ни добрым, ни чутким, более того, он понимал, что использовал все средства, чтобы внушить доверие этой женщине и уговорить ее продать газете свои мемуары. К тому же совершенно невыносимо видеть, что человек настолько признателен вам, что способен в знак благодарности поцеловать вашу руку. Кто он, собственно, такой, чтоб ему целовали руки?
Марта Р. отстранилась от него, и репортер в последний раз посмотрел в ее серые глаза, которые стали знамениты так же, как и ее преступление, - ведь убийца, лишенный привлекательности, обычно не способен заинтересовать публику.
Она собралась с силами и направилась к дверям монастыря. Молодой фотограф принялся за дело. Он работал очень проворно, перебегал с одного места на другое, выбирая позицию, и при этом ни на секунду не отрывал глаз от видоискателя.
Марта Р. позвонила. Через несколько минут дверь отворилась, и появилась монахиня. Фотограф расположился так, чтобы обе они оказались в поле его зрения. Он щелкал затвором аппарата так стремительно, словно стрелял из пулемета, боясь упустить цель, и, прежде чем за Мартой Р. закрылась тяжелая дверь, он успел сделать несколько снимков.
Шофер курил, стоя возле машины.
На этот раз Венсан Тиссер сел впереди.
- А она была симпатичная, эта женщина, - сказал шофер. - И если б не ее преступление, да еще такое жуткое…
- Не пойму, почему она решила уйти в монастырь, - сказал фотограф. - Она что, отвыкла от свободы?
- Жизнь свою можно устроить везде: в тюрьме, в монастыре - все равно где, особенно когда она тебя уже достаточно потрепала и ты достиг определенного возраста. Наступает момент, когда тебе вообще не хочется жить и ты готов броситься в Сену, - объяснил Венсан Тиссер.
- И все же, - сказал Фред, - первый раз я провожаю такую хорошую женщину в такое гиблое место.
Они добрались до Безансона и у выезда из города заправили машину.
- Если ехать с приличной скоростью, - сказал шофер, - через пять часов будем в Париже.
Перевод Н. Дубининой.
Мими
Впервые Пьер Буржуа увидел Мишель Н., когда ей было не больше двадцати. В то время он работал редактором в рекламном агентстве. Начинающая художница приехала в Париж из провинции. Это была безвкусно одетая пухленькая блондинка с большими серыми глазами беззащитной жертвы - сама невинность. Но не скрывалась ли за этой кажущейся детскостью искусно разыгрываемая комедия? Мишель тут же переименовали в Мими, и многие не упускали случая шлепнуть ее по заду.
Пьер сталкивался с Мишель очень редко, и все же из сплетен и случайных разговоров с ней он узнал, что приехала она из Фижака совершенно одна, надеясь устроить свою жизнь в столице. Юго-западный акцент выдавал в ней жительницу департамента Ло. Пьера всегда поражали люди, которые ехали в Париж в расчете на свою счастливую звезду. А шансов на удачу было так мало! Что ожидало их? Большие, широко раскрытые глаза Мими, казалось, были созданы для того, чтобы поведать окружающим обо всех невзгодах и обидах, которые сыпались на нее, как из рога изобилия.
Директором агентства, где работали Пьер и Мими, был некий Гувьон, мужчина лет сорока, жизнерадостный верзила, любитель вкусно поесть и поухаживать за женщинами. Он никого и ничего не принимал всерьез, даже самого себя. Дела его мало занимали. К служащим и вообще ко всему на свете он относился с любопытством посетителя зоопарка, прогуливающегося вдоль вольеров. Мишель, которая изо всех сил старалась быть похожей на парижанку, в особенности забавляла его. Он частенько делился своими мыслями с Пьером, видя в нем почему-то достойного доверия собеседника.
Однажды после обеда директор агентства вместе с Пьером и художником-графиком отправились к своему заказчику в Нейи (парфюмерная фирма, для которой они выполняли заказ, располагалась в громадном здании из стекла и бетона), чтобы на месте с главой фирмы обсудить готовые эскизы. По предложению графика с ними отправилась и Мишель, в ее обязанности входило таскать папку с рисунками. Дискуссия была долгой и упорной. Почти все варианты были отвергнуты. Несколько подавленные, они расстались с заказчиком только в десять часов вечера. Художник куда-то торопился. Он сил за руль своего спортивного автомобиля и тут яле исчез. Гувьон, Пьер и Мими возвращались втроем.
- Идиотская профессия, - ворчал Пьер, когда они садились в машину Гувьона. - Вся наша работа - я не решаюсь назвать подобное ремесло искусством - зависит от мнения людей, которые ни черта в этом деле не "мыслят".
- Что поделаешь, - сказал Гувьон, встряхнувшись, словно медведь, которого окатили из ведра водой. - Одно время я мечтал стать писателем. Но когда подумал, что каждый мало-мальски грамотный идиот начнет судить обо мне и о том, что я делаю, я решил - к черту! И сжег рукопись.
- Что же ты написал?
- Да так, дурацкий роман. Время от времени я его потом перечитывал для собственного удовольствия.
- Погоди, но ты же сжег его.
- У меня осталась копия. Ребята, а как насчет того, чтобы подкрепиться? Может быть, заскочим куда-нибудь?
На площади Перейр они обнаружили открытую пивную. В ней было пусто. Выбор оказался скудным, и Гувьон, большой любитель поесть, скорчил гримасу. Только присутствие молоденькой Мими как-то скрасило ужин. Гувьон начал расспрашивать ее, как она устроилась в Париже, нравится ли ей работа в агентстве и не нуждается ли она в чем-нибудь. Она была смущена и отвечала односложно.
- Да из тебя слова не вытянешь, - пробормотал он. - В своем Ло ты тоже была такой?
- Я приехала не из Ло, я училась живописи в Тулузе.
- Должно быть, ты там не скучала одна?
- И да и нет. У меня был муж.
- И ты до сих пор молчала…
- Но теперь я вдова.
- Подумать только - вдова!
- В любом случае это протянулось бы недолго. Хоть я и была молода, но скоро поняла, что муж у меня - а мы с ним дружили с детства - какой-то шальной и способен выкинуть все что угодно. Жили мы в комнате для прислуги. Однажды ему вдруг взбрело в голову вылезти из окна на крышу. И он сорвался.
- Да у тебя за плечами целая жизнь. Кто бы мог подумать!
- Еще бы, такое пришлось пережить! Но теперь я стараюсь об этом не вспоминать.
Они вдруг почувствовали в ее тоне какое-то ожесточение, но продолжали с участием расспрашивать Мими.
- Не сокрушайся, еще не все потеряно, - сказал Гувьон.
- Конечно, нет, - ответила она, покачав головой. - Я еще найду свой путь.
Мими не согласилась, чтобы ее отвезли домой на машине: на метро она быстро доберется до площади Республики, а уж оттуда рукой подать. Одна-одинешенька шла она через пустынную площадь в сторону метро в своем светлом плаще, туго затянутом на талии, с распущенными длинными волосами, которые словно вспыхивали на свету всякий раз, когда она проходила под фонарем. Пьеру казалось, что он видит финал какого-то фильма. Ему вспомнились трогательные заключительные кадры чаплинских картин, ставшие классическими. Трудно было не растрогаться при виде этой одинокой, исчезающей в ночи фигурки. Но слова Гувьона вернули его на землю:
- Соображаешь? Вдовушка!
Через несколько дней, когда Мишель появилась в агентстве, все заметили, что она обрезала волосы и сделала модную прическу. Гувьон и Пьер встретились с ней на лестнице.
- До чего же ты смешная, - заметил Гувьон.
По сравнению с Мишель он был великаном, но, поскольку она стояла несколькими ступенями выше, они оказались на одном уровне. Неожиданно он протянул руку к ее груди и поймал за выступавший под тканью бугорок. Пьер надеялся, что увидит сейчас обезумевшие от гнева и обиды глаза, которые так поразили его, когда он увидел ее впервые. Но, к его удивлению, ничего подобного не произошло. Нахальный Гувьон продолжал щипать ее, а Мими смеялась каким-то вульгарным, заискивающим смехом. Смотрела на него в упор и смеялась. Без сомнения, это значило: "Ты думаешь, мне стыдно?.. Как бы не так. Скотством меня не удивишь. Охмурить меня вздумал, но я-то вижу тебя насквозь и знаю, чего ты добиваешься, и теперь ты в моих руках". Пьер Буржуа, который еще не избавился от некоторой доли наивности, был поражен до глубины души. Как будто в этот момент он сам стал жертвой разврата и порока.
Несколько месяцев спустя Пьер ушел из агентства и потерял из виду Мими, Гувьона и всех, с кем работал долгие годы. Он познал новые взлеты и падения, столь характерные для людей его профессии. В личной жизни ему по-прежнему не везло. Он женился и почти тут же развелся. Было у него немало радостных дней, но еще больше серых будней.
Устав расхваливать моющие средства и прочие товары, окончательно обалдев от рекламных мини-песенок - в агентстве их называли погремушками, поскольку за музыкой нельзя было расслышать слов, - Пьер Буржуа решил искать более спокойной жизни. Он начал пробовать перо в детской литературе, думая, что в случае успеха пошлет к черту рекламу. Начало было обнадеживающим. Рассказы понравились, и издатель посоветовал ему продолжать. В его воображении уже выстраивались томики, целая библиотечка книг для детей. Однако скоро новое увлечение ему наскучило. Мысль о том, что ему придется всю жизнь мучиться, придумывая сюжеты для этого своеобразного читателя, не признающего ничего, кроме сказок, повергала его в уныние. У него самого не было детей, да он и не хотел их иметь. И как это ему в голову пришла такая блажь!
Богатым воображением он никогда не отличался. Вернее, ему, как правило, надо было уцепиться за какой-то реальный факт. Так, вспомнив однажды о Мишель, о том, как она появилась в агентстве с модной прической и как встретилась на лестнице с Гувьоном, он стал сочинять историю о большеглазой деревенской девочке с длинными волосами, которая приехала в город, где ее на каждом шагу подстерегают несчастья. Нужда заставила ее поступить в цирк, где ей пришлось расстаться со своими прекрасными волосами.
Теперь она надевает на голову лохматый парик, который вызывает смех у зрителей. Она изображает великосветскую даму. И чем громче хохот в зале, тем больше ей хочется плакать. Но однажды девочка приезжает с цирком в родную деревню. Там она встречается со своим другом детства. Она опять счастлива, и у нее снова красивые длинные волосы.
Сочиняя эту историю, Пьер постоянно спрашивал себя, как сложилась судьба Мишель в огромном городе, готовом поглотить любого. Удалось ли ей вернуть свои длинные волосы?
Весной издатель увез Пьера с собой в Болонью на ежегодную ярмарку детской книги. Этот город, красивый и строгий, живший старыми университетскими традициями, понравился ему - настоящий город-труженик. А вот ярмарка оказалась на удивление скучной… Расхаживая между стендами, Пьер неожиданно столкнулся со старым знакомым, с которым когда-то вместе работал. Поль Визер, высокий мужчина с изможденным лицом - в нем было что-то птичье, - в свое время прослыл чудаком. Он обосновался где-то в глуши, в Бретани, построил мастерские и начал выпускать книжки-игрушки, пытаясь возродить местные ремесла. Раскрываясь, эти книжки превращались в дома, корабли, самолеты, и герои их двигались, как живые. Пьер Буржуа сочинил для него несколько сюжетов. Вечер они решили провести вместе.
Пьер заехал за Полем Визером в отель. В баре, где они договорились встретиться, царили тишина и полумрак. Пьер вошел и в нерешительности остановился у входа. Поль Визер поднялся из глубины кожаного кресла и подал ему знак. Когда Пьер приблизился, он увидел рядом с Полем какую-то женщину. Издатель тут же представил их друг другу, но Пьер не расслышал ее имени. Он сел в кресло. После тяжелого дня, проведенного на ярмарке, у него болела голова, и он думал, чего бы ему выпить для бодрости. И тут знакомая Поля Визера спросила:
- Пьер, ты не узнаешь меня?
Пьер смутился и с изумлением взглянул на нее.
- Мишель?
Да. Это была Мишель. Столько лет прошло… Он извинился, сославшись на головную боль.
- И потом, у меня это какая-то напасть, - сказал он, - я часто не узнаю людей, в особенности женщин. Можно подумать, что они специально меняют свой облик.
- Неужели я так изменилась?
- У тебя были длинные волосы, хотя нет, короткие… Ну да, сначала длинные, а потом короткие.
Наконец-то нашел нечто среднее.
- Какая память!
- Да, на память я не жалуюсь. А вот людей не узнаю. Хуже того, я часто не узнаю старых знакомых, а иной раз бросаюсь к человеку, которого прежде и в глаза не видел.
Ужинали они в городе. Сидя в ярко освещенном зале ресторана, Пьер Буржуа пытался определить, какие отношения были между Полем и Мишель. Вряд ли они жили вместе. Она снимала комнату недалеко от Ботанического сада. А он большей частью живет в Бретани. Возможно даже, женат. Скорее всего, ярмарка в Болонье была для них просто удобным поводом для встречи.
Напрасно Пьер пытался увидеть в сидящей перед ним женщине прежнюю Мишель. В ее речи уже почти не чувствовалось акцепта. Некогда пухлая, соблазнившая своей пышной грудью Гувьона, она стала неузнаваемой. Все теперь было плоским - по последней моде. И глаза изменились. Когда-то большие и серые, полные боли и отчаяния, они стали как будто темнее. Изображая волнение и крайнюю заинтересованность, Мишель слегка округляла глаза, и взгляд ее становился пронзительным и неподвижным. Это выражение появлялось у нее всякий раз, как она хотела изобразить какие-то необычные эмоции: радость при виде Пьера, или удовольствие от вкусного блюда, или восхищение этим городом, который так хорош в апреле…
Эта ее манера пугала Пьера Буржуа.
- Чем ты теперь занимаешься? - спросил он.
- Так, рисую для детского журнала. А вообще всем понемногу - что подвернется.
- Помог бы ей найти место, - подхватил Поль Визер. - Она делала для меня отличные макеты книг. Но, как ты знаешь, я сейчас сижу без денег.
- Надо подумать.
- Мы наверняка встретимся в Париже, - сказала Мишель. - Я верю в судьбу. Мы потеряли друг друга из виду на многие годы и вот свиделись. Держу пари, теперь мы будем встречаться постоянно. - И она добавила, широко раскрыв глаза и слегка переигрывая: - Я так счастлива, что вижу тебя, Пьер!
Он записал ее домашний адрес и телефон.
И действительно, эта встреча оказалась не единственной. Некоторое время спустя Пьер Буржуа столкнулся на улице со своим бывшим университетским однокашником Морисом Ледрю. Он бы его, конечно, не узнал, ибо некогда худенький мальчик стал поперек себя толще, но тот окликнул его сам. Ледрю тяжело дышал, вид у него был такой, будто он изнемогает от бесконечных забот и беготни по городу. Они разговорились. Прежде Ледрю строил планы в области музыкальной критики: собирался писать эссе о дактилических ритмах в фортепьянных произведениях Шуберта или что-то в этом роде. А сейчас писал кое-какие статейки для радио, сочинял тексты, которые печатались на конвертах для пластинок, составлял программы концертов.
- А я несколько лет проработал в рекламе, сейчас пишу книжки для детей, - сказал Пьер.
- Да, тяжело. Приходится много бегать. Ну что ж, в конце концов, каждый живет, как может. Что ни говори, тексты для пластинок тоже доходная статья, - вдруг рассмеялся Ледрю.
Друзья зашли выпить по рюмочке.
- Послушай, ты пишешь для детей, - сказал Ледрю, - надо полагать, тебе будет интересно познакомиться с человеком, который занимается тем же. Это будет полезно для вас обоих.
Морис предложил пообедать вместе. Пьер пришел в ресторан первым и уселся за столик, наблюдая за входом. Вскоре в дверях появился запыхавшийся Ледрю. С ним была Мишель. Пьер поднялся им навстречу. Ледрю представил их друг другу.
- Кажется, мы уже знакомы, - улыбнулась Мишель. - Причем очень давно, еще со времен работы в рекламном агентстве.
- А вы-то как познакомились? - спросил Пьер.
- Мишель делала рисунки на конвертах для пластинок.
- Я и не знал, что ты увлекаешься музыкой.
- В самом деле, когда-то мы называли друг друга на "ты". И ты не знал, что я увлекаюсь музыкой? Слышишь, Морис?