Когда подали кофр, Мишель стала тихонько напевать песню Малера "В полночь", и толстяк Ледрю подхватил мелодию. Песня, видимо, была им хорошо знакома, и оба испытывали удовольствие от этого пения дуэтом, которое время от времени прерывалось восторженными возгласами. "До чего же противны иногда эти меломаны. Просто голову потеряли от счастья! - подумал Пьер. - Впрочем, что это со мной?" Слушая их пение и реплики, которыми они обменивались, он подумал, что эту парочку, судя по всему, связывают более чем дружеские отношения. Видимо, Ледрю сменил Поля Визера. Хорошо хоть он не завел разговор о Болонье! Он вообще-то не отличался сообразительностью, но на этот раз не сплоховал.
Два месяца спустя, проходя мимо "Двух Маго", Пьер увидел сидящих на террасе Мишель и Поля Визера. Он хотел сделать вид, будто не заметил их, но Мишель окликнула его. Пришлось остановиться и изобразить удивление.
- Ну как дела? Вы так и не виделись после Болоньи? - спросила она.
- Да, ведь ты хотел встретиться с ней в Париже и подыскать ей работу, - подхватил Визер.
- Не удалось.
Они просидели в "Двух Маго" весь вечер. И вдруг ни с того ни с сего Пьер Буржуа спросил:
- Ты помнишь Гувьона?
- Конечно.
- Он умер.
- Подумать только….
А в следующий раз он встретил ее с Ледрю в Доме радио. Они искали студию "Музыкальная Франция", чтобы записать какой-то текст на пленку.
С тех пор он виделся с ней почти каждый день - то в какой-нибудь редакции, то на литературном вечере, то в кинотеатре на левом берегу Сены. Она была либо с Визером, либо с Ледрю, а иногда одна. Фортуна так и не, улыбнулась ей. Она по-прежнему рисовала для детских журналов. Когда Пьер встречал ее одну, она охотно болтала с ним о своих знакомых - как об одном, так и о другом, не касаясь, однако, отношений, которые связывали ее с ними. "Да и к чему, собственно, объяснять что-либо?" - спрашивал себя Пьер. Зато из ее рассказов он узнал, что у издателя дела идут из рук вон плохо. Ледрю тоже выбивался из сил, работая ночи напролет над грошовыми статейками, за которые к тому же с трудом выбивал гонорар.
- Вам надо чаще встречаться, - говорила она. - Он тебя очень любит. Не знал? Ты мог бы ему помочь.
Но каждый раз, когда они виделись, этот бедняга Ледрю, запыхавшись, мчался куда-то в надежде получить заказ на радио, пустяковую статейку в редакции, какую-нибудь работу на студии грамзаписи или, наконец, просто материал для перепечатки. Только рядом с Мишель он, казалось, обретал покой и, как прежде, принимался напевать вместе с ней какую-нибудь замысловатую мелодию.
Перед самой пасхой, собираясь в горы на отдых, Пьер забежал в редакцию одного женского журнала, чтобы сдать написанную им к празднику пасхальную сказку, и встретил там Мишель. Она пыталась пристроить в журнал свои рисунки.
- Еду в горы кататься на лыжах, - сообщил он ей.
- Далеко?
- В Савойю. - Он назвал горный курорт.
- Конечно, знаю, я частенько бываю там.
- С друзьями?
- Там есть прекрасный отель - "Л’Адре". Очень рекомендую. Правда, он совсем маленький, но прелесть.
- Да нет, я к знакомым, у них свой домик. Ты не собираешься туда случайно? Сейчас самый разгар сезона.
- Вряд ли.
Отдыхая в горах, Пьер спросил своих знакомых, не знают ли они Мишель Н., которая обычно останавливается в отеле "Л’Адре". "Ну конечно, это та самая блондинка, что всегда бывает здесь с депутатом от правительственного большинства. Ее тут знают все. Они приезжают каждый год". Депутат входил в число знаменитостей, которыми очень гордился курортный городок.
- Депутат от большинства… забавно, - тихо сказал Пьер. - Очень жаль, что их здесь нет. Хотел бы я взглянуть на них.
- Но ты же знаешь, сейчас идет парламентская сессия. Они приедут позже.
Возвратившись в Париж, он при встрече с Мишель постарался быть немногословным:
- Погода была дивная. Почти весна. Каждый раз, когда я проезжал мимо "Л’Адре", вспоминал тебя.
- Благодарю. По правде говоря, лыжи меня не очень интересуют. Но я люблю этот городок, отдыхать там чудесно.
- Все зависит от того с кем.
- Да.
Теперь, встречая Мишель то с Ледрю, то с Визером, Пьер поневоле вспоминал и о депутате.
Вскоре Поль Визер вылетел в трубу. И от него ушла жена. Вернувшись в Париж, он занял место главного редактора в одном из литературных издательств. Пьер подумал, что эти события должны как-то отразиться на судьбе Мишель: теперь Визер может жениться на ней. Но этого не случилось.
"В конце концов, - рассуждал он, - каждый стремится к тому, чтобы различные стороны его жизни не соприкасались одна с другой. У одних это работа и личная жизнь. У других - разные этапы в личной жизни; эти обычно ведут сложную игру, однако не всем это удается. Что же касается Мишель, то она виртуозно выходит из всех сложных ситуаций. Я по чистой случайности знаю всех трех ее поклонников, однако сами они даже не подозревают о существовании друг друга".
Пьеру казалось, что он наблюдает из мансарды за окнами дома напротив и видит, как Мишель появляется то в одной, то в другой, то в третьей комнате, которые между собой не сообщаются. Его давнее знакомство с Визером и поездка на горный курорт, куда Мишель ездит отдыхать со своим депутатом, - просто цепь случайных совпадений. Только благодаря этой случайности и обнаружилась причастность к судьбе Мишель всех троих мужчин, считавших, что они в полной безопасности. Однако Пьер умел держать язык за зубами. Эта ситуация забавляла его, но он не позволил себе ни одного неосторожного слова, которое могло бы повредить Мишель. И он вовсе не собирался воспользоваться случаем, чтобы установить более тесные отношения с ней. При встрече с Мишель он даже не пытался намекнуть на то, что было известно лишь им двоим, и только в глазах его вспыхивали веселые искорки - эта женщина удивляла и восхищала его.
- О чем ты думаешь? - спрашивала она в таких случаях.
- Так, ни о чем.
Прошло несколько месяцев, как он не видел Мишель. Встречи с ней походили на лотерею: никогда не угадаешь, с кем из своих друзей (депутат, любитель горнолыжного спорта, не в счет) она будет в следующий раз. Наконец Пьер наткнулся на Ледрю. Бедняге столько приходилось бегать по городу - из редакции газеты на радио, оттуда на студию звукозаписи и снова в редакцию, - что не встретить его было трудно. Париж огромен, но изо дня в день жители его движутся почти по одному и тому же маршруту, и знакомых на улице здесь можно встретить так же часто, как в деревне.
- Как Мишель? - спросил Пьер.
- Ты что, не знаешь? Она решила порвать со мной и вышла замуж за хирурга, который возглавляет клинику в Эфиопии. Она уехала с ним. Когда я видел ее в последний раз, то так и не понял, кто передо мной - принцесса вавилонская или жена доктора Швейцера.
- Как же ты это пережил?..
- Сначала это меня задело. Но потом я понял, что она ничтожество. Ну какой из нее художник? Совершеннейшая бездарность! И потом, у меня и без того хватает забот. Не знаю, смог бы я выпутаться когда-нибудь из этой истории?
- Не было бы счастья… Рано или поздно все равно это произошло бы, - сказал Пьер, не веря сам в то, что говорит.
Потом он встретил Поля Визера.
- Говорят, Мишель уехала…
- Да, слава богу. Теперь, когда все уже позади, должен тебе признаться, я подозревал, что и ты был ее любовником.
- Нет, этого не было никогда. Сам удивляюсь, почему так вышло, ведь мы знакомы с ней с того самого дня, как она появилась в Париже. До чего же портит людей жизнь… И не только ее, всех нас.
Думая о Мишель, что, впрочем, случалось не так уж часто, он всегда вспоминал тот вечер в пивной на площади Перейр и день, когда впервые увидел Мишель - дикую провинциалочку, только что приехавшую в столицу. Вспоминал, как она смеялась, когда Гувьон щипал ее за грудь. Этот смех, казалось, звучал и по сей день. У него всегда было ощущение, что именно в тот день она утратила чистоту и невинность. Но он тут же спохватился: ведь когда Мишель приехала в Париж, она была уже вдовой и успела кое-что повидать в жизни.
Шли годы. Время делало свое дело. Пьер Буржуа оставил детскую литературу и зарабатывал на жизнь, сочиняя детективы. Как-то в автобусе он увидел Поля Визера с какой-то женщиной, тот казался вялым и говорил с трудом.
- Сколько лет, сколько зим! - воскликнул Пьер. - Давненько не виделись!
- Я болел. Что-то с кровью. Нет, не рак, всего лишь анемия. Но от этого у меня такая слабость…
- Я уже слыхал о подобных случаях. Кажется, эта болезнь называется мононуклеозом, она не опасная, только очень затяжная.
- Кап ты сказал? Мононуклеоз? Должно быть, это самое. Доктор назвал что-то похожее.
Визер со своей спутницей вышел на следующей остановке, у площади Оперы. О Мишель не было сказано ни слова.
Через две недели Пьер узнал о смерти Поля Визера. "Бедняга, - подумал Пьер. - Он ничего не подозревал и верил в этот мононуклеоз".
Ледрю, как и прежде, носился по городу в погоне за деньгами. Он постарел, похудел, и потрепанный костюм болтался на нем. Волосы стали почти белыми. Он казался усталым как никогда и едва переводил дух. Он мечтал найти место музыкального редактора в студии грамзаписи или что-нибудь в этом роде - лишь бы устроиться наконец, спокойно посидеть на одном месте и иметь постоянное жалованье. Но это оказалось невозможно. Любому кретину могло повезти, только не ему.
- Я начинаю терять надежду, - признался он.
Как бы хорошо ни начинал человек, даже если он депутат от правящего большинства, жизнь готовит ему не одну западню. Наш депутат оказался замешанным в грандиозную аферу, связанную со строительством суперкурорта в горах. Говорили, что земля там покупалась и продавалась по сомнительным ценам, до какой-то банк вышел из игры, и дело лопнуло. За преступные махинации и злоупотребление властью депутат был лишен парламентской неприкосновенности и, после непродолжительного пребывания за решеткой "Санте" отправился в тюрьму "Френ".
Набив оскомину на детективах, Пьер переключился на научную фантастику. Его личная жизнь тоже была далеко не радужной: несколько приятных моментов, за которыми неизбежно следовало разочарование.
В этот день Пьер работал дома. Рассеянно отстукивая текст на машинке, он слушал концерт Дюка Элингтона, который тот давал и Лондоне по случаю своего семидесятилетия. Зазвонил телефон.
- Здравствуй, Пьер. Как я рада, что ты дома, - раздался игривый женский голос.
- Кто это?
Пьера всегда раздражала манера некоторых людей не называть себя, поскольку по телефону он узнавал их так же плохо, как и на улице. "Впрочем, откуда это самомнение? Кто я, собственно, такой и почему мне все должны немедленно представляться?" Голос в трубке сказал:
- Не узнаешь меня?
- Нет.
- А ты постарайся!
- Честное слово, не знаю.
- Так ты меня совсем забыл… Мишель! Мими!
- Разве ты не в Эфиопии? - растерянно спросил он. - Ты здесь проездом?
- Нет. Я вернулась навсегда.
- Очень мило, что ты вспомнила обо мне.
- Мне срочно нужно тебя видеть. Необходимо посоветоваться. Я все начинаю сначала. А ты по-прежнему пишешь детские книжки?
- Перешел на научную фантастику.
- Замечательно! Обожаю всяких инопланетян!
- Хочешь, поужинаем как-нибудь вместе, - предложил Пьер.
- Не очень-то ты спешишь увидеть меня. Я хочу встретиться с тобой сегодня же.
- Видишь ли, у меня срочная работа. Завтра утром - крайний срок.
И все же Пьер сдался. Договорились, что Мишель придет к нему после обеда.
Первое, что бросилось ему в глаза, когда он открыл дверь, были длинные волосы Мишель, собранные в тяжелый узел. На ней была зимняя шубка. Мех кое-где вылез, один из карманов начинал отрываться. Мими пристально посмотрела на Пьера и вся как-то напряглась. На лице ее обозначились морщинки, казалось, что попытка изобразить радость при виде Пьера дается ей с трудом. Однако в неподвижно застывших глазах по-прежнему горел огонек. Пьер помог ей раздеться и принес фужеры.
- А твой муж? - спросил он.
- Бездарность. К тому же сам знаешь, какая сейчас обстановка в этих странах. У него были бесконечные неприятности с местными властями. Как только кто-нибудь из его больных умирал, ему тут же грозили тюрьмой. Я быстро все это поняла, но не так-то просто было уехать, а уж развестись и подавно. Вечера не хватит, чтобы рассказать тебе обо всем.
Она подошла к письменному столу Пьера и склонилась над машинкой. Пьер рывком выдернул наполовину отпечатанный лист.
- Это так глупо! Мне просто стыдно показывать!
- А тебе не кажется, что мы могли бы работать вместе? Я еще не разучилась рисовать. Хочешь, попробуем комиксы. Изобразим искателей приключений, которых я навидалась в Эфиопии, экзотических животных - львов, например… Это было бы здорово.
- Надо подумать.
- Знаешь, у меня в Париже больше никого нет. Я могу рассчитывать только на тебя.
Пьер налил вина. Они устроились в креслах. После долгого молчания Мишель тихо сказала:
- Пьер, дорогой… - Она смотрела на него блестящими глазами. - Ты помнишь, когда я появилась в агентстве? В то время я была влюблена в тебя.
- Не может быть!
- Разве я тебе никогда не говорила об этом?
- Нет, никогда.
- Да, я была влюблена в тебя.
Пьер вообще был склонен верить всему, что ему говорят, но на этот раз засомневался. Он любил вспоминать историю Мими со дня ее приезда в Париж и, случайно став свидетелем ее тайны, восхищался искусством, с каким она умудрялась совмещать в своей жизни троих мужчин, но быть участником этой повести ему не хотелось.
Мими соскользнула с кресла и прижалась к его ногам. Он нежно гладил ее по волосам, вспоминая пивную на площади, встречу на лестнице с этим сатиром Гувьоном и, конечно же, смех Мими. Все последующие двадцать лет она пыталась пробиться, как могла. Конечно, ей было нелегко, но она держалась мужественно. А теперь… Что с нею стало?.. Обыкновенная, немного увядшая блондинка.
Мими положила голову на колени Пьера. Узкая юбка задралась, обнажив ноги. Все это не без умысла. Пьер поднялся с кресла и помог ей встать.
- Мне нужно работать, - сказал он. - К утру необходимо закончить рассказ.
Гостья подняла на него глаза - те самые огромные серые глаза беззащитной жертвы, которые так поразили его двадцать лет назад.
- Ты не хочешь, чтобы я осталась?
Пьер не ответил. Молча помог ей одеться и проводил до двери.
- Я обязательно помогу тебе, - сказал он.
Когда же дверь захлопнулась и раздались шаги на лестнице, он добавил почти шепотом:
- Я уверен: ты приносишь несчастье.
Перевод Р. Волкова.
Игры
Я близорук и нередко бываю рассеян. Поэтому Сюзанна первая подошла ко мне, когда я спускался по улице Пети-Карро. Она неожиданно появилась из-за тележки зеленщика. В руках у нее была авоська, сквозь дырочки которой выглядывала цветная капуста, небрежно завернутая в газету.
- Я слышала, - сказала она мне, - что вы едете на Олимпийские игры.
- Да, редакция меня посылает.
- И Жан-Клод тоже едет туда. От журнала.
- Вот здорово, мы снова повидаемся.
- Вы приглядите там за ним? Обещайте…
Я чуть было не задал вопрос, почему она не едет вместе с ним, но вовремя вспомнил, что они расстались. Много лет назад я спросил у Сюзанны:
- Почему он так много пьет?
Она повернулась ко мне лицом - это было личико смазливой блондинки, поблекшее от невзгод (невзгоды, как известно, никого не красят, а блондинок в особенности), - и чистосердечно призналась:
- Раньше я думала, он пьет потому, что мы не можем пожениться. Однако теперь, когда мы женаты, он стал пить еще больше.
Жан-Клод Каде и я, как и многие журналисты, начинали карьеру в одном еженедельнике, но сотрудничество в нем вряд ли могло быть предметом гордости. Впоследствии многие поспешили забыть эту деталь своей биографии. Трудно себе это представить, но, оказывается, через этот журнал прошли чуть ли не все. Я мог бы упомянуть множество имен. Большинству из тех, что ныне стали известными писателями, кинематографистами, телепродюсерами, актерами, политическими деятелями, приходилось сидеть за большим редакторским столом в вышеупомянутом еженедельнике; среди тех, кто прошел эту школу, я знал даже двух министров: один - бывший министр правительства Виши, который нашел себе тут прибежище, второй стал министром при Пятой республике.
Одни задерживались тут не более недели, другие работали по нескольку лет.
Жан-Клод Каде впоследствии стал очень хорошим, чтобы не сказать крупным писателем. Я же так и остался заштатным репортером.
Каждую неделю двоих-троих сотрудников выставляли за дверь и на их место брали новых. Любая статейка, даже крошечная заметка в несколько строк, попадала на редакционный стол. Мы передавали ее из рук в руки и по очереди переписывали и шлифовали до тех пор, пока не достигалось то идиотское совершенство, когда уже ни одно слово не могло задеть тупого и придирчивого главного редактора. После того как журнал, выходил в свет, единственный из двадцати редакторов, который не прикасался к этой статье, как правило, получал разнос: "Никогда не читал большей мерзости, чем отредактированная тобой статья на пятой странице…"
Этот редакционный конвейер находился в большой комнате, напоминавшей зверинец, где все перебесились. В любой час ночи сюда мог ввалиться репортер из Сен-Жермен-де-Пре в разодранной одежде, но с великолепным рассказом о какой-нибудь потасовке. Главный редактор, обладавший немыслимой фантазией, расшвыривал репортеров и фотографов во все концы города, и они мчались в ночной темноте, спеша выполнить задание, может быть, и не совсем идиотское, но абсолютно нереальное. На террасе соседнего бара нас обычно поджидала высокая девица, которая за пятьдесят франков демонстрировала свою грудь. Мы вполне довольствовались этим развлечением - доказательство того, насколько мы были тогда молоды и невинны. А еще я припоминаю одного затюканного редактора, который неделями таскал на себе рюкзак с четырьмя или пятью толковыми словарями "Ларусс" - разных лет издания - ему поручили выискивать всевозможные казусы, сравнивая статьи в выпусках разных лет. Я также отчетливо помню того парня, который был настоящим паразитом - правда, самым симпатичным из всех, каких я когда-либо встречал, - он умудрялся жить в редакции, не ударив палец о палец. Помню, как он появился в нашей редакционной комнате - у него было круглое, чуть удивленное лицо смеющегося Пьеро. Почему-то он вообразил, что редакция - это хорошая кормушка: всего несколько присутственных часов в неделю и приличные деньги. Когда же он увидел, что тут надо работать засучив рукава, выражение его круглого лица стало еще более удивленным, пожалуй, даже возмущенным. После первой же ночи он исчез и больше не появился.