Он предлагает выпить японцу, но тот отказывается. Тогда он поворачивается к русским, которые сначала упираются, но в конце концов по очереди делают по глотку прямо из горлышка. Вся эта процедура сопровождается жестами и какими-то английскими словами, которых никто не понимает, так как японец, русские и мы говорим по-английски каждый на свой лад.
Коньки режут лед со звуком, напоминающим рев бизона, - так по крайней мере рисуется мне. Время от времени сокрушительный удар клюшкой, нацеленной вроде бы на шайбу, попадает кому-нибудь по ноге. Игрок как подкошенный валится на лед. Вместо того, кто выбыл из игры, на лед, перемахнув через барьер, выходит новый игрок. Теперь русские в свою очередь протягивают нам бутылку.
- Это водка.
Жан-Клод не заставил себя упрашивать.
Хоккейная клюшка предназначена для того, чтобы гонять шайбу, но до чего же соблазнительно иногда двинуть ею противника. Хоккеисты выносливы, как быки. Одному из них удар клюшкой пришелся по затылку - он лишь провел по нему рукой, словно отгоняя муху, и все.
- Мы живем на перепутье цивилизаций, - обращается ко мне Жан-Клод. - Все, что мы научились любить, все, чего мы достигли, устарело. Такого рода книжки, какие пишу я, смешно читать, не говоря уже о том, чтобы писать! А вот этот матч, с его неправдоподобной жестокостью, со всеми его атрибутами, - это, быть может, прообраз будущего.
И он запил свою философию глотком водки.
- Чтобы было не так горько…
Вратарь-канадец упал на спину, словно гигантское насекомое, американец на полной скорости налетел на него и придавил всей тяжестью своего тела. Нокаутированный канадец не сразу пришел в себя, потом, хрипя, освободился от противника и вернулся в строй.
Время от времени судья - мужчина обычной комплекции в обычном костюме - оказывался между двумя гигантами. И тогда он, словно фигурист, делал немыслимые па, чтобы избежать столкновения с великаном, который мчался по полю с клюшкой наперевес.
К концу матча игра уже перестала быть похожей на игру. Вначале ее прервала драка, затеянная у ворот американцев. Маленький судья героически ринулся в самую гущу свалки и с трудом разнял драчунов. Он отправил нескольких игроков на скамейку штрафников.
Игра возобновилась, она была неровной и несколько беспорядочной; то в одном углу ледяного поля, то в другом возникали стычки - словно языки пламени полузатушенного пожара. Потом началась общая потасовка, и матч закончился разгулом необузданной жестокости. Зрители на трибунах тоже затеяли драку, и на стадионе появилась полиция. У нас, в ложе для представителей прессы, было поспокойнее, но и мы уже были на пределе. Атмосфера накалилась донельзя. Жан-Клод решил, что пора уходить, и поднялся, оставив в ложе пустую бутылку. Я подобрал лисью шапку, которую он чуть было не забыл, и отдал ему. Русские потянулись к нему один за другим, чтобы пожать руку, и тут вдруг Жан-Клод запел:
Все газеты врать горазды,
Папа говорил мне.
Ты не верь тому, что пишут,
Папа говорил мне.
Русские смеялись, не понимая слов. Порывшись в карманах, они нашли значки и подарили нам. Жан-Клод приколол на свой плащ красный флажок и снова запел:
Все газеты врать горазды,
Папа говорил мне.
За оградой стадиона, на дороге, которая вела обратно в город, все еще не утихли страсти. Люди толкались, напирали друг на друга, кричали. А Жан-Клод продолжал во все горло распевать придуманную им песню:
Все газеты врать горазды,
Папа говорил мне.
И вдруг он предложил:
- А не пойти ли нам выпить по маленькой, чтобы согреться?
- Вернемся в пресс-центр, там и выпьешь.
- Ну и зануда же ты! Только бы ставить мне палки в колеса.
- Мы ведь еще не ужинали. Сначала надо бы перекусить.
- Я не хочу есть.
Кончилось тем, что он все-таки пошел со мной.
Дорога была хорошо освещена. Под каждым фонарем мы нагоняли свои тени, которые потом снова начинали убегать от нас.
Когда мы уже сидели в кафетерии и Жан-Клод нехотя жевал свою ветчину, появился Симеон Олетта.
- Я был весь день занят по горло. Вы слышали, какой скандал разразился?
- Скандал?
- Тоже мне журналисты! Так вот, эти молодчики, что разъезжают на "бентли" - четверка бобслеистов, - сегодня утром отказались стартовать. Они прямо так и заявили, что боятся. У них отняли олимпийские удостоверения и выдворили из гостиницы. Скорее всего, они уже уехали отсюда. Но это вызвало дискуссию по поводу трассы - говорят, она очень опасна.
Жан-Клод казался удрученным.
- Какой ужас! - сказал он. - Их лишили чести.
- Я же говорил, что тебе незачем с ними якшаться, - сказал Олетта.
- Ни черта ты не понимаешь и никогда не поймешь! Они славные ребята.
Обидевшись, Олетта повернулся к нам спиной и ушел из зала. Когда он исчез, Жан-Клод сказал:
- Статья, которую я до сих пор не написал, - это вроде отказа стартовать. Только у меня не хватает мужества заявить об этом во всеуслышание.
- У тебя еще есть время до завтра.
Как обычно, мы спустились в бар. Жан-Клод непременно хотел выпить местного вина. Мне казалось, что он уже не в состоянии говорить. У него хватало сил только на то, чтобы держаться прямо. В тот момент, когда журналист-англичанин, взобравшись на эстраду, запел "Whispering", Жан-Клод поднялся и сказал:
- Иду писать статью.
Я отпустил его одного, но он тут же вернулся.
- Я потерял шапку, которую купил для сына.
Мы осмотрели все вокруг, но шапки не нашли. Потом снова поднялись в кафетерий. Уборщица подметала зал, поставив перевернутые стулья на столы. Она сказала, что ничего не находила.
- Наверное, я посеял ее на улице, когда выходил со стадиона. Пойду поищу там.
- Да ее кто-нибудь уже подобрал. Это совершенно бесполезно.
- Я должен ее найти во что бы то ни стало.
- Купи другую, и дело с концом.
- Я купил последнюю. Все детские шапки распроданы.
Я выразил сомнение:
- Поищи в других магазинах.
Но он упорно стоял на своем.
- Я провожу тебя, - сказал я. - Вдвоем лучше искать.
Однако Жан-Клод категорически запретил мне выходить. Он хотел идти один, и его упрямство взяло верх. В этом было нечто ужасное. Что проку от нашего ума? Это падший идол. Воля подчинила его себе, сделала его своим рабом и соучастником. Я не мог ни удержать Жан-Клода, ни пойти вместе с ним.
Я решил ждать его в холле. Я не сердился на Жан-Клода. В этом происшествии с шапкой угадывалась вся сила любви и чувства вины (двойной вины - ведь он дал жизнь этому ребенку и оказался незадачливым отцом). Единственное, что он мог для него сделать, - это купить жалкий сувенир. Так нет же, он умудрился его потерять.
Убедившись, что его все еще нет, я отправился на поиски. Дотащился до самого стадиона, обошел все прилегающие к нему улицы и вернулся в отель ни с чем. В этот час все бары, ночные кафе и отели уже закрылись. Я несколько раз выходил на улицу, чтобы посмотреть, нет ли там Жан-Клода, и каждый раз уходил все дальше и дальше от отеля. На окраине города перед большой шикарной таверной я обнаружил "бентли". Я вошел и попросил ночного сторожа разбудить бобслеистов. Они появились один за другим, все четверо. При иных обстоятельствах эта сцена была бы довольно забавной. Я попросил их помочь мне. Они помнили, что произошло на стартовой площадке бобслея двое суток назад, и сразу решили, что дело принимает серьезный оборот. Мы сделали первое, что пришло нам в голову, - прочесали город. Но я не верил, что это может нам что-то дать, - ведь я уже обежал его вдоль и поперек. И тут вдруг вспомнил, как Жан-Клода завораживал трамплин. Я поделился своими предположениями с бобслеистами, и все сразу поняли, что он мог пойти только туда, чтобы выкинуть какой-нибудь номер. Мы прыгнули в "бентли". Просто невероятно, как этот музейный экспонат, несмотря на холод, мгновенно заводился. Гигантский трамплин, вырисовывавшийся на фоне ночного неба, манил к себе блеском огней. "Бентли" подкатил к нему после того, как его несколько раз занесло на обледеневшей дороге.
Мы нашли Жан-Клода на середине спуска. Подобраться к нему оказалось чертовски трудно. Должно быть, он упал, когда силы окончательно оставили его, и успел только защитить лицо руками. И так остался лежать в слегка осевшем под ним снегу, словно в люльке.
Я как сейчас вижу утро моего отъезда и маленький вокзал. Я взобрался на высокую подножку старого вагона, чтобы поставить чемодан, и опять сошел на платформу. Как всегда, тут было почему-то особенно холодно, холоднее, чем в других местах. Игры закончились. Уже не видно было олимпийского огня, высоко вознесенного над катком. Сейчас, в тусклом свете зимнего утра, трамплин казался серой массой. На перроне начали собираться пассажиры. Я всегда являюсь задолго до отхода поезда. Поднявшись в свое купе, я сел с той стороны, откуда был виден горнолыжный курорт. Поезд со скрежетом тронулся, и вскоре городок скрылся за поворотом - словно кто-то перевернул страницу альбома.
Перевод Л. Завьяловой.
Круиз
(Повесть)
Ирен и Жюдит решили провести отпуск вместе. Обе они работали в лаборатории, обслуживающей косметическую фирму, и дружили уже несколько лет. Зимой Ирен переболела тяжелым гриппом, который все еще давал себя знать: холода кончились, настали погожие деньки, а утомление не прошло. Ирен утратила вкус к жизни. Случалось, оставшись одна, она могла расплакаться из-за какого-нибудь пустяка - например, песенки, услышанной по радио. Сон у нее был тяжелый и не приносил бодрости. Лечащий врач рекомендовал ей хорошенько отдохнуть. "Нет, - поправился он, - вам нужно не столько отдохнуть, сколько отвлечься. Попробуйте испытанное средство - путешествие". Жюдит предложила подруге поехать вместе в круиз. Жюдит была живая смуглянка, с неиссякаемым запасом энергии. Она вела немыслимую жизнь из-за своего любовника, который был женат и потому никогда не мог пойти с ней куда-нибудь вечером или провести вместе отпуск. Единственное, что Крике мог себе позволить, - это изредка пообедать втроем: он, Жюдит и Ирен, ведь в таком случае любовники были уже не одни, так что не было нужды прятаться, а у Жюдит создавалось впечатление, будто она появилась на людях с любимым человеком. Она с любопытством наблюдала за ним, когда он разговаривал с кем-нибудь, прекрасно сознавая, что этот "выход в свет" - лишь иллюзия. Ведь Ирен не могла заменить ей общества, она была всего лишь подругой, посвященной в их тайну.
Жюдит подружилась с группой, которая организовывала поездки любителей зимнего спорта - все, кто входил в нее, были не старше тридцати, - предприятие наполовину просветительское, наполовину коммерческое. Группа была настолько маленькой, что все ее постоянные участники мало-помалу перезнакомились и образовали своего рода компанию.
- Круиз они организуют впервые, - объяснила подруге Жюдит. - Это их первый опыт, и они рассчитывают человек на пятнадцать. Разумеется, я вхожу в это число. Поедем со мной! Если хочешь, я поговорю с Жюльеном, директором, и он включит тебя в список. Сам он тоже едет вместе с женой - они молодожены. Жюльен решил взять с собой только людей надежных.
В Орли, ожидая, пока объявят посадку на самолет, Ирен увидела нескольких членов группы, которых уже встречала на организационном собрании перед отъездом. Оно состоялось вечером в квартире на улице Сурдьер, между площадью Пирамид и Вандомской площадью. Комната тонула в табачном дыму. Многие годы спустя, когда Ирен вспоминала это путешествие и Жюдит, перед ее глазами возникал не океан или экзотические места, где она побывала, - то, что оставило неизгладимый след в ее жизни, - прежде всего ей вспоминались улица Сурдьер, ночь и эта прокуренная квартира.
В аэропорту Жюдит, возбужденная, перебегала от одних к другим и смеялась по любому поводу. Пятнадцать участников предстоящего круиза были, разумеется, не единственными пассажирами самолета, и при посадке все они перемешались. Ирен оказалась в кресле между пожилой четой из другой туристической группы и парнем со светлыми глазами, который ехал вместе с ними. Молодой человек рассказал ей, что он архитектор, бретонец, очень любит море и в результате такого сочетания характер у него несколько необычный - он мечтателен и меланхоличен. Закончив свой номер - напустив красивого туману, - сосед Ирен не находил, что бы еще такое сказать. Время от времени он снова начинал говорить о своей меланхолии, но ему так и не удалось произвести впечатление на Ирен, которая углубилась в чтение женского журнала, а потом притворилась, будто дремлет. И тут в проходе возникла Жюдит, которая обратилась к спутнику Ирен.
- Ну, как тебе нравится моя подруга, Бернар? Ты уже объяснил Ирен, что всегда печален, оттого что ты бретонец?
Бернар недовольно пробурчал что-то себе под нос, но видно было по всему, что он не сердится на нее.
- В этом самолете тоска смертная, - продолжала Жюдит. - Всех нас почему-то разъединили. Нечего сказать, многообещающее начало путешествия! И чего только не приходится делать, чтобы забыть этого паразита Крике… Но я думаю, в море все будет совсем по-другому. Поскольку каюты четырехместные, я позаботилась о том, чтобы нас поместили вместе с Моникой и Софи.
Полет на реактивном самолете был только прелюдией, необходимой, чтобы добраться в порт, где их ждал небольшой пассажирский пароход "Сан-Хосе". Туристы должны были отправиться в путешествие назавтра в полдень. Они переночевали в недорогой гостинице, напоминавшей монастырь своими длинными коридорами и белыми стенами, на одной из них висело распятие из слоновой кости - дабы удовлетворить любой вкус. В распоряжении путешественников, жаждущих экзотики, было несколько часов. Они приходили в восторг при виде любого базара или самой обыкновенной церквушки в духе иезуитов. Все достали кинокамеры и фотоаппараты. Попугай в окне, которого они увидели на улочке, ведущей в гору, свидетельствовал о том, что они находятся уже в Новом Свете, а влажная жара, охватившая их, как только они вышли из самолета, была почти тропическая.
Вечером Жюдит, жившая в одном номере с Ирен, решила утащить ее посмотреть кварталы, прилегающие к порту, - как говорили, очень колоритные.
- Если нас поместили в каком-то монастыре, - заявила она, - это еще не значит, что мы должны ложиться спать одновременно с курами. Не станут же они, в самом деле, запирать дверь!
Их сопровождали двое молодых людей. Не Бернар, который, узнав об их затее, недовольно ворчал и даже произнес целую тираду, желая предостеречь их - он утверждал, что вечером здесь выходить опасно, - а Лоран и Жан-Мари. Путешественники обнаружили несколько живописных улиц, по которым машинам ездить запрещалось, зато можно было спокойно гулять, переходя из таверны в таверну. Здесь пахло вином, оливковым маслом и пряностями. Им понравилось бродить по улицам, вымощенным плитами и освещенным желтым, почти золотистым светом, падавшим из окон таверн. У входа в узкие проулки они встретили нескольких проституток, молчаливых и ненавязчивых. Вместо ожидаемого кишения в квартале оказалось очень мало людей, и четверо туристов зашли выпить вина в полупустое кафе. Жан-Мари был высокий нерасторопный молодой человек, постоянно витавший в облаках. Тем не менее он первым осмелился заговорить с посетителями кафе по-испански. Ирен, которая учила испанский в лицее, никак не могла уловить нить разговора и злилась на себя за то, что так забыла язык. Жан-Мари объяснил:
- Я спросил их, почему здесь так мало народу. Обычно в этом квартале где-то с семи вечера мужчины начинают paseo - поход за красным вином. А толпа на улице всегда такая, что трудно даже пробраться в таверны. Мне сказали, что здесь пусто, так как сейчас в стране грандиозная забастовка: практически бастует вся металлургическая промышленность. А это значит, что у людей нет денег и они сидят дома. Вы знаете, забастовки объявлены в этой стране вне закона. Так что им приходится туго. Похоже, тут повсюду шпики.
Возвращаясь к себе в гостиницу, они и в самом деле заметили кое-где на перекрестках джипы, битком набитые полицейскими с карабинами через плечо.
На следующий день, когда они проснулись, пронесся слух, что пароход не выйдет в плавание, потому что портовые служащие тоже собираются присоединиться к бастующим. Туристы потеряли утро, ожидая в гостинице-монастыре. Они нервничали. У большинства испортилось настроение. Мартина упрекала мужа - руководителя группы:
- Нечего было придумывать такой туристический маршрут, который проходит через фашистскую страну. Теперь мы надолго застрянем тут из-за этих забастовок.
- Дорогая моя Мартина, - заметил ей Жан-Мари, - особенностью фашистских стран, я сказал бы, их положительной стороной является как раз то, что там обычно не бывает забастовок. И если уж разразилась забастовка, это значит, что мы, чего доброго, можем стать свидетелями и революции.
И он добавил еще несколько слов, чем привел Мартину в совершенную панику.
В полдень туристов пригласили в столовую. Им подали отварную рыбу под майонезом на оливковом масле. После обеда никто не знал, куда себя деть.
- Не выходите из гостиницы, - сказал Жюльен. - За нами могут прийти с минуты на минуту.
- Лично я пойду спать, - смиренно объявил Жан-Мари.
Но не успел он дойти до своего номера, как их позвали. Тревоги и дурного настроения словно не бывало. Все побежали за вещами. На улице, где по-прежнему была невыносимая жара, путешественников ждал небольшой автобус.
Порт охраняли вооруженные полицейские. Жюльен без конца считал и пересчитывал свою группу, точно боялся, что кого-нибудь потеряет. "Сан-Хосе" оказался довольно большой посудиной, не особенно красивой, но размеры корабля внушали доверие. Не один раз, должно быть, он уже совершал это путешествие на острова. И в самом деле, оказалось, что маршрут их круиза совпадает с рейсами регулярного сообщения. Каждые три месяца судно ходило к группе отдаленных островов, перевозило разного рода товары, а также пассажиров, поскольку некоторые острова не имели своего аэродрома. Дорога туда и обратно занимала две недели.
Французы должны были ехать в третьем классе. Однако им разрешалось сколько угодно находиться в салонах и на палубе первого класса, принимать участие в танцевальных вечерах, во всех празднествах, устраиваемых на борту.