Майю надо приодеть
Она слишком тощая, – говорит амма, едва Майя выскользнула на улицу. – Устала складки на ее сари закладывать. Все равно как покойника обряжала.
Она торопливо хватает горшок и стучит по нему железной ложкой, чтобы не накликать беду.
К тому же рановато ей еще носить сари! То есть мало мы на еду ей тратимся, придется теперь шальвар-камиз ей покупать, да?
Вопрос аммы адресован Бариндре, которого сейчас нет дома. Он пошел на почту отправить письма в консульства Америки, Англии, Франции, Германии, Италии, Канады, Австралии, Новой Зеландии и Кении. В письмах он спрашивает, не числится ли пропавшей девушка из одной из этих стран.
Своди ее на рынок, Сандип. Раз Бариндре все равно, что подумают люди, то мне и подавно. Купи ей сладостей. Не мешает ей нарастить на кости немножко жирку. Да и характер подсластить неплохо бы.
У тебя тоже нрав не сахар, думаю я, но произнести не решаюсь. Хорошо, амма. Можно купить ей несколько ладду.
Только ей. Себе смотри не покупай. И к Рашиду в лавку не ходи! – кричит она мне вслед. – У него слишком дорого! И скажи, пусть платок с головы не снимает!
Странно, что она вообще нас отпустила. Ведь по возрасту Майя вполне годится в невесты. А стриженые волосы могут означать, что она либо вдова, либо как-то себя опозорила. Но Бариндра сказал: Пусть идут. Ничего страшного. Ведь не Средние века же века на дворе. И кроме того, все нас в городе знают и уважают.
Почему-то амма ему не перечит. Да, Бариндра, нынче людям и без нас есть о чем посудачить.
Лабиринт
Майя идет, куда ей заблагорассудится. Я не мешаю ей по своему усмотрению двигаться по путаным кривым улочкам. Их специально прокладывали так, чтобы сбить с толку врагов, если они ворвутся в город.
Ночью найти дорогу в этом лабиринте практически невозможно. Знакомые приметы вроде резных дверей, балкончиков и каменных слонов с задранными хоботами с заходом солнца окутывает непроглядный мрак. Но я, несмотря ни на что, дорогу в темноте находил, и не один раз. На той неделе, например, Теджаль выскользнула тайком из дома, чтобы встретиться со мной в переулке.
Когда-нибудь мы с тобой обязательно будем вместе, – шептала она и одновременно удерживала мне руки, мешая мне себя обнять. – Когда-нибудь, но не сейчас.
Черт побери. Хари. Я же хотел передать ему письмо для сестры.
Дорогая Теджаль,
у нас в семье сложная ситуация. К нам в Джайсалмер приехала
родственница, чтобы поправить здоровье. Некоторое время мы
с тобой видеться не сможем. Уверяю, ты очень много для меня
значишь.
Сандип
По-моему, написано хорошо. Решительно. Тепло. И никаких
обязательств.
Списки с рынка Манак-чоук
Майя находит дорогу к рынку, как будто летит над городом и сверху видит хитросплетения улиц. Я иду в нескольких шагах позади и на ходу делаю заметки.
Список того, на что Майя останавливается посмотреть:
– черные козы на привязи
– красные куры в клетках
– банки с пауками
– жуки, лежащие на спине и машущие мохнатыми ногами
– молодой индиец с авторучкой
Я краснею, как рыльце шафрана.
– желтые латунные горшки, медные миски
– куркума, корица, серый засахаренный имбирь
– голуби с перламутровыми крыльями, которые хотят, но не могут улететь
Она смотрит на мою записную книжку.
– золотистые жареные орехи
– прозрачный рис
– усиженная мухами сырая говядина
Собираюсь стать писателем, – не очень убедительно объясняю я и верчу в пальцах авторучку.
– пузатые синие бутылки с кокосовым маслом
– зеленые хлопчатобумажные платки
– серебристый шелк, того цвета, каким бывает ночью песок
Знаешь, Майя, если хочешь, я могу купить тебе такую же записную
книжку.
Достаточно непринужденно у меня получилось? Не слишком навязчиво?
Она качает головой и идет дальше.
Ангел, упавший с небес на землю.
Все взоры
Прикованы к Майе.
Скрюченные попрошайки.
Вдовы в белых одеждах.
Слепец.
Калека.
Продавец птиц с ястребом на руке.
Все уступают ей дорогу.
Торговец старыми газетами. Меняла в черных брюках и белой рубашке. Писец со своим пером и пальцами, перепачканными чернилами.
Не отрывают от нее взглядов.
Даже гомеопат, сбывающий сахарные шарики под видом лекарств. И продавец сладостей, у которого мед льется, как вода.
Что приковывает их взгляды? То же совершенство лица, которое завораживает меня? Или печать отчаяния, до глубины души поразившая Парвати?
Плетельщики корзин выпускают из рук лозу. Портной откладывает в сторону иголку. Фокусник утихомиривает свою обезьянку. Серебряных дел мастер кладет на землю молоток. На время, что она проходит мимо, даже садху прерывает свою проповедь.
Все затихают, молчит и она. Но она гораздо чище их всех.
Богиня
Амма спрашивает, как мы сходили.
(Ну что тут сказать? Не описывать же переполох, поднимавшийся всюду, где появлялась Майя. Не рассказывать же, как краснели и отворачивались мужчины. Как преклоняли дрожащие колени старики. А дети хватали ее за руки и называли Лакшми. Одна женщина напустилась на нее с проклятиями, грозно звеня браслетами. А что я? А я просто следовал за ней, как жалкий влюбленный слуга.)
Отлично, амма. Платка она с головы не снимала.
(Я даже почти обрадовался Хари. Быть рядом с Майей – все равно что отдаться течению сна. Время останавливается. Не слышно ничего, кроме ее дыхания. Все, что я хочу услышать, – это ее голос.
Ну и улыбочка у тебя, Сандип, – сказал Хари, пихнув меня в плечо у прилавка с зелеными манго. – Мне что, сказать Теджаль, что ты совсем ее забыл?)
Сандип! Проснись! Я к тебе обращаюсь!
Что такое, амма?
Ты спишь стоя! Я спрашиваю, Майя себе что-нибудь купила? Ведь Парвати дала ей каких-то денег.
Она купила детям сладостей.
Транжира.
И цветов для твоего алтаря. Бархатцев.
Подслушано в спальне
Девчонку ничем не проймешь. Какая-то она бесчувственная. Парвати ошиблась. Она не может иметь отношения к сикхам. Бариндра, ты же знаешь, сколько от них шуму. Они такие несдержанные. Сердятся, кричат, ругаются, но не плачут.
Мина, две недели их травят, как зверей на охоте!
Знаю, знаю! Но я не про нынешние беды говорю. А про их характер.
Для них очень много значит их вера. Поэтому и страсти в них много. Но что вспыльчивые и несдержанные – я бы не сказал.
Может, ты и прав. Покушение они готовили хладнокровно. Но как ты думаешь, история будет благодарна сикхам за то, что он избавили Индию от Индиры Ганди?
И за то, что расчистили дорогу Радживу? Который теперь именем убитой матери сможет все что угодно творить? Помнишь, было чрезвычайное положение? Говорят, он тогда ловил мусульман и отрезал им яйца.
Муж! Не говори при мне про эти ужасы!
Про них надо говорить, Мина. Чтобы не забывать о свободах, которые она у нас украла.
То есть, по-твоему, она получила по заслугам? Потому что сама запросто убивала, когда ей это было нужно?
Нет, не считаю. Никакое убийство оправдать нельзя. А когда другие оправдывают, нельзя делать вид, будто тебя это не касается. Бог даровал нам жизнь. Наш долг – жизнь защищать. И никакой разницы, свою или чью-то еще.
Но какой ценой?
Если нужно, то не жалея себя. Иначе выйдет пустое кривляние.
Ночь
Майя снова подпрыгивает на кровати. Веревки стонут в ночи, как побитая зверюшка.
Как и прошлой ночью, я стремглав поднимаюсь наверх и отбрасываю занавесь.
Майя, у меня идея.
Я подтаскиваю к стенке мешки с рисом и сооружаю из них удобную горку. Отвесив поклон (чересчур глубокий!), приглашаю Майю подняться на нее. Она поднимается и наверху сторонится, чтобы и мне хватило места.
Я знаю, что нельзя, но все равно залезаю. (Даже не хочется думать, что будет, если нас застукает амма!)
Мы вместе смотрим на чистое небо пустыни. Под черным звездчатым куполом в неверном свете луны проступает силуэт стен и башен Золотой крепости.
По этим стенам гуляли царевны, – говорю я шепотом. – Завтра я тебя туда отведу.
Майя вздыхает. Я чувствую тепло ее дыхания у себя на плече. А по спине при этом пробегает озноб.
Черт побери. Я пропал.
Я вещаю про камни
Все эти лимонно-желтые камни добыты в одной огромной каменоломне. Чтобы доставить их сюда, понадобилось десять тысяч верблюдов.
(Туристам нравятся большие круглые числа.)
Целых пятьдесят лет караваны с камнем ходили через пустыню. Их путь усеян скелетами животных, павших под тяжестью неподъемной ноши.
(Невинные жертвы пользуются спросом.)
Говорят, та каменоломня существует до сих пор. Ее разверстые глубины манят путешественников, воров и тайных любовников.
(Опасность, тайна, беззаконная любовная связь.)
Майе неинтересно. Она вполуха слушает монолог, который я сотни раз до того произносил за пять рупий. (Я беру дорого, но оно того стоит.) И смотрит на далекий, смазанный, как лента дыма, горизонт.
Я продолжаю говорить, чтобы между нами не повисло молчание.
История Джайсалмера, как и любого другого города-крепости, полна жестокостей. Защитники его стен лили на головы врагам кипящую воду. Когда неприятель врывался в город, женщины и дети совершали самоубийство. Принимали яд под названием хатахат. И умирали в муках, зато быстро. Все лучше, чем попасть в рабство.
(А теперь хорошо бы подробностей.)
Но больше всего мне нравится один эпизод из тринадцатого века. Джайсалмер должен был вот-вот пасть к ногам делийского султана. Мужчины города в шафрановых одеяниях выехали из ворот навстречу врагу и неминуемой гибели. Женщины смотрели на них с крепостных стен. Их юбки и сари развевались на ветру. Руками женщины судорожно сжимали камни парапета. Так крепко, что в кровь раздирали кожу на ладонях. Кровь пачкала им кожу и шелк их одежд. Они ходили взад-вперед по стенам, пока внизу от рук врага гибли мужчины. Их мужья. Отцы. Сыновья.
Я встаю на колени, чтобы показать Майе место, где стерты камни. Дотронься, и увидишь, какие отметины оставляет скорбь. Этот желоб в камнях протоптали убитые горем женщины. Видишь его? Я поднимаю на нее взгляд.
Она в ярости. Так сильно прикусила губу, что из нее потекла кровь.
Кретин кретин кретин
У тебя и камень запоет, – говорила мне Парвати.
Скорее, заплачет.
Ой, прости, Майя. Ну и выбрал же я историю.
Она отворачивается и идет прочь.
Майя, ну пожалуйста! Я был бесчувственной скотиной. Рисовался, какой блестящий я гид, и не подумал, каково тебе слушать.
Ее сари цепляется за неотесанные камни. Она прихватывает ткань обеими руками, как простыню.
Постой, Майя, подожди! Я хочу попросить прощенья. Как-нибудь загладить вину.
Она сбегает по длинной лестнице, ведущей со стен в город.
Майя!
У подножья лестницы она накидывает на голову конец сари и, сделав шаг, оказывается на узкой улице.
Постой!
Она исчезает в толпе. Растворяется каплей оранжевой краски.
Потерял
НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ.
Это же мой город! Я знаю его до последнего дюйма! Мне знакомы все закоулки, все двери, каждый выщербленный камень на каждой улице. Везде, где только можно спрятаться, я когда-то прятался сам. Под прилавком на рынке. В сумраке джайнских храмов. За резными ширмами. Под тележкой с овощами. Под женской юбкой.
НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ, ЧТО ПОТЕРЯЛ ЕЕ.
Я расспрашиваю детей. Торговцев. Женщин в публичном доме. Расспрашиваю попрошаек. Монахов. Даже прокаженного, у которого от болезни отвалился язык. Но ее нигде нет. Она растворилась в тенях. Среди камней.
Я яростно стучусь во все знакомые дома, даже в тот, где живет Теджаль. Хари берется сбегать к нам, посмотреть, вдруг Майя вернулась сама.
Не понимаю. Кто эта девушка, умеющая растаять в воздухе?
Через три мучительных часа
Я слышу голоса и сворачиваю в переулок.
Кто ты такая? Откуда такая симпатичная? – С десяток женщин окружают ее. – И где же твои волосы? – Дергают. Пихают. – Постригла по обету? – Щиплют. Тычут кулаками. – Или тебе их обрезали за беспутство? – Плюют ей в лицо.
Прекратите! – кричу я.
Хо-хо-хо, – ухают они хором. – Вот и принц явился. – Смеются и улюлюкают. – Давай, спасай свою шлюху!
Я расталкиваю женщин и заключаю Майю в объятья. Она вся дрожит, как новорожденный козленок. Зубы звонко стучат, как стеклянные колокольчики на ветру. Она смотрит мне в глаза и в следующий миг заливается слезами.
Сумерки
Мы переступаем порог с последними лучами солнца. Как бы я хотел, чтобы они стали нашим щитом. Чтобы укрыли от гнева, который на нас неминуемо обрушится. Мы с Майей останавливаемся в прихожей. У аммы побагровело лицо. Взгляд обещает бурю.
Сейчас я тебе все объясню, – начинаю я.
Что-то не верится, – говорит она.
Мы не виноваты.
Неужто, Сандип?
В воздухе повисает непрозвучавший вопрос: А КТО ЖЕ ТОГДА?
Майя кланяется амме, подхватывает подол сари и начинает
медленно подниматься по лестнице. Каждый ее шаг -
признание вины.
Я.
ВИНОВАТА.
ВО.
ВСЁМ.
Амма
Все вышло так, как я говорила, Сандип. Я сразу поняла, что с Майей нам не сладить.
Но она же не виновата, что здешние женщины такие злые и невежественные!
Даже если так. Люди в городе сплетничают. Обсуждают нас. Нашу семью! Им любопытно, кто мы на самом деле такие. Есть ли у нас секреты? Что это за существо по имени Майя? Да, скажи мне, Сандип, кто она такая?
Понятия не имею! Откуда мне знать?
Я же вижу, как ты всё записываешь в блокнот. Тебе наверняка есть что сказать.
Амма, мои записи касаются только меня. И больше никого!
Прекрасно, Сандип. Возись с ней и дальше, если хочешь. Но больше никаких праздных прогулок. Тоже мне принцесса. С завтрашнего дня она помогает мне по дому. За служанку мне ее выдавать легче, чем за родственницу.
Помогает по дому? Ты на ее руки посмотри. Она ими в жизни не работала!
Ты и к касте-то никакой не принадлежишь, а туда же: мол, труд унижает. Наслушался, что Бариндра несет про Махатму Ганди и бесклассовое общество! Она будет помогать мне со стиркой. А если женщинам ее касты совсем уж не пристало стирать, она, будь уверен, как-нибудь даст об этом знать.
Но так нельзя! Женщины ее замучают. Пита тебе не позволит.
Все он позволит. Когда ему что-то приходит в голову, он любит проверить это на деле. Вот с помощью Майи он и проверит свои идеи о сострадании и терпении.
А ты – о подлости и унижении!
Ты думаешь, я хочу поквитаться с Майей. Ты неправ. Девчонка просто не понимает, что надо делать, чтобы выкарабкаться. Поэтому я заставлю ее открыть нам, что ее так мучит.
22–29 ноября 1984
Почему в мире так много горя?
М.
Она пишет
Мой главный страх – что, если кто-то читает мой дневник? – превратился в главную надежду: она пишет. Мне.
Когда она это сделала?
Ночью?
Пока я спал?
Она спустилась по лестнице?
Вытащила дневник у меня из-под подушки?
Или я оставил его где-то без присмотра?
Случайно?
Или намеренно?
О ЧЕРТ. Другой большой страх – она знает, что я дурак?
Читает все, что я пишу? Каждое слово? Каждую мысль?
И что теперь? Отвечать? А вопрос-то, вопрос! Почему в мире так много горя?
Я должен ответить. Сильно нажимая ручкой на бумагу.
(В точности как это делала она.)
И что? Что написать ей в ответ? Что-нибудь такое, что бы ее утешило.
________________
(Потому, Майя, что много боли. Другого объяснения в голову не приходит. Извини.
С.)
Стирка
В детстве я любил наблюдать, как женщины стирают белье в пруду Гадсисар-Сагар. Как они колотят о камни свернутыми в жгут платками, юбками и сари, как выкладывают их потом разноцветными рядами сушиться. Иногда на пруд налетали стаи птиц. Тогда белые перья падали на его изрезанные берега.
Больше всего мне нравился момент, когда женщины разбивались на пары. Встряхивали полосы ткани, сходились, складывали сари и тюрбаны пополам. Потом еще раз пополам. И еще раз. Пока не получался аккуратный квадрат яркой ткани.
Иногда в растянутых полосах мокрой ткани пел ветер.
_______________
Мне нравится ветер.