Одну за другой я распахиваю двери купе. Пусто. Пусто. Пусто. И наконец я вижу ее. В джинсах. И футболке. Съежилась у окна. На коленках рюкзак. Лицо неподвижное, прямо каменное.
Это всего лишь девчонка, говорю я себе. (Переодетая парнем.) А с девчонками я ладить умею. Но все равно у меня сосет под ложечкой. Сердце колотится быстрее обычного. (И даже с перебоями.)
У нее безупречно красивое лицо. Длинный тонкий нос. Пушистые загнутые ресницы. Кожа – полированное темное дерево. Ей очень идет имя богини Иллюзии.
Майя похожа на статую.
Она слушает
Привет, Майя.
Молчание.
Меня зовут Сандип. (Улыбаюсь.) Я брат Парвати.
Молчание.
Очень рад с тобой познакомиться. (Глубокий поклон.)
Кучх нахин! (Даже не моргает.)
Для меня большая честь прийти тебе на помощь, Майя. Еще большей честью будет препроводить тебя в скромное жилище семейства Патель. (Ну и хватит, пожалуй.)
Она смотрит на меня. Останавливает взгляд на моем лице. Ее черные глаза не выражают ничего. И тем не менее от ее взгляда у меня кружится голова. Как будто меня накрывает черная волна, мягкая как шелк.
Я и не знал, что на свете бывает такая печаль.
И что случилось с моим голосом?
Чай! Чай!
Звучит отрывистой автоматной очередью.
Чай! Чай! Чай! Чай!
Перед нами появляется призрак, принявший облик маленького мальчика с глиняной плошкой в руках.
Чаю?
Не дожидаясь ответа, он наливает из мятого металлического чайника мутную бурую бурду. Я протягиваю руку – мол, стоп, но Майя оказывается проворнее. И глазом не моргнув, она бьет мальчишку по руке. Чай выплескивается ему на грудь.
ай-яй ай-яй чай горячий чай горячий
Не такой уж и горячий! – кричу я. (Отчего голос у меня срывается, как у двенадцатилетнего?) – Убирайся! Пошел отсюда!
Мальчишка пребольно бьет меня ногой по голени и пускается наутек. Дьявол! Я не могу ступить на больную ногу. По ней как будто съездили молотком.
Я скачу на здоровой ноге, пытаясь стряхнуть боль.
Майя, нам пора, – говорю я.
Она уже двинулась наружу с рюкзаком в руке.
(И зачем Парвати прислала за мной этого придурка?)
Что? Она правда это сказала? Отлично, вот теперь мне отказывает и слух.
Дым
Вести Майю через вокзал – все равно что направлять движение дыма. Сюда. Налево. Здесь. Нет. Не здесь. Подальше. Да. Иди за мной. Далеко не отставай.
Не касайся ее, – велела мне амма. Она-то имела в виду СЕКС, но сам я сто раз подумаю, прежде чем коснуться ее руки, чтобы показать путь на переполненной людьми платформе. Если я дотронусь до нее, она убежит? Или растает в воздухе?
Люди расступаются, пропуская Майю. Мне слышно, как они шепчутся.
– Кто это? Не кто, а не пойми что. Кто-то посмеивается.
Она высокая, как мужчина. Неровно постриженные волосы торчат в разные стороны. Тонкая фигура запросто может сойти за мальчишескую, но лицо бесспорно женское.
– Это он или она?
Майя и бровью не ведет. Они для нее пустое место.
– Это же кхоти. Смазливый мальчик!
– Нет! Откуда таким взяться в Джайсалмере?
Этого-то и опасалась амма: слухов и домыслов.
Зной
Ехать она отказывается. Как ни заманивают ее, размахивая руками, голосистые рикши, она решительно проходит мимо длинного ряда повозок.
Почему не хочешь доехать?
Она закидывает за плечо рюкзак и прибавляет шагу.
Идти далеко, – говорю я. – По-настоящему далеко. И солнце всё выше. Мы в лужу пота превратимся, пока дойдем.
Она сворачивает на проспект.
Да, отлично, дорога правильная. Но откуда ты знаешь, в какую сторону по ней идти?
Вопрос звучит глупо. Далеко впереди возвышается Золотая крепость. Куда еще можно идти в Джайсалмере?
Тогда хотя бы голову чем-нибудь накрой, – кричу я ей вдогонку.
Она останавливается. Достает из рюкзака оранжевое сари. Накидывает на голову, прикрывает шею и плечи. Но не оставляет его концы свободно свисать, а связывает большим узлом на животе. Это НЕПРАВИЛЬНО. Это будет привлекать совершенно нам не нужное внимание.
Слушай, Майя, может, наденешь сари как положено? Я пока рюкзак могу подержать.
Но она бьет меня по протянутой руке и прижимает рюкзак к груди. Глаза у нее сейчас маленькие, как черные горошинки.
Хорошо. Сдаюсь. Можешь оставить себе свой драный мешок. Я тут пытаюсь тебе помочь, но ты явно не хочешь, чтобы я тебе помогал. Ну и ладно. Не буду. Договорились?
Она не отвечает. (И с чего бы ей отвечать?) Вместо этого сердито смотрит мимо меня куда-то вперед. Как будто знает, куда надо идти.
А я – как будто козявка у нее под ногами.
Джайсалмер
Мне было шесть лет, когда я впервые увидел величественную золотистую крепость. Подавшись вперед на спине верблюда, я протянул руки к ее громадным стенам и закричал что было сил. Город как будто засасывал меня в свои ворота.
Улицы за воротами гудели, как улей. Никогда раньше я не видел столько людей. Повернувшись к Бариндре, я спросил: А где козы?
Все в городе знают эту историю. Как мальчик-кочевник в домотканой рубахе единственный выжил в песчаной буре. Как он учился читать и писать, как по всем предметам становился первым учеником. Как благодарен он за свое спасение и поэтому мил со всеми без исключения соседями.
История трогательная и даже поучительная. Если не считать моментов, когда ее герой делает вещи, не подобающие его героическому образу.
Мы с Майей лабиринтом узких улочек углубляемся в старый город. Черты ее лица смягчились. Она еще, конечно, не улыбается, но под кожей у нее происходит какое-то шевеление, похожее на то, как пробивает себе путь подземная река.
Невидимые подземные потоки всегда владели моим воображением. Я представлял себе, как они там внизу текут в тишине. Находят расселины. Выходят на поверхность. Рождаются на свет. Освобождаются наконец из объятий тьмы.
Чувствует ли Майя что-то похожее на то, что пережил я, когда явился сюда из пустыни?
(Чертов дневник! Из-за него я превращаюсь в восторженного романтика. Лицо Майи выглядит по-новому из-за бликов от желтого камня стен. Всего-то навсего.)
Хари
Мы уже почти дома, когда кто-то вдруг бьет меня сзади по голове. Хари. Я разворачиваюсь, хватаю его за костлявое плечо и прижимаю к стене.
Мне сейчас некогда. И так из-за тебя сегодня уже один раз опоздал.
Тут я вижу у него свежий фингал. Это я утром поставил.
Да успокойся ты, – сказал я Хари, когда он в конце концов настиг меня у особняка Салим Сингха. – Твоя сестра все еще девственница! И заверил свои слова, засветив ему в глаз.
Хари через мое плечо смотрит на Майю. Что это за оранжевая кукла? А-а, понял, Сандип. Родители подогнали тебе настоящую шлюху. И теперь ты отвяжешься от моей сестры!
Я подталкиваю Майю в дверь нашего дома. С Хари я потом разберусь.
Дома
Я и слова не успел сказать, как амма отвесила мне такую тяжелую оплеуху, что я во второй раз за утро вскрикнул от боли.
Целых полтора часа! Чем вы там занимались? Ты только на нее посмотри! Я же велела тебе, Сандип, не прикасаться к девчонке!
Стиснув зубы, я едва сдерживаю злость. Рот словно забит подсолнечным жмыхом. Хочется выплюнуть его прямо здесь на пол. В душе я проклинаю Майю за то, что вляпался из-за нее черт знает во что, за горящую от удара щеку. Но тут она поднимает голову и смотрит на меня. Взгляд ее больше не пуст, не такой, каким был на вокзале. Исчезло и упрямство, из-за которого мы всю дорогу прошли пешком. Маска спала у нее с лица. И оказалось, что подлинное его выражение – страх.
Прости меня, амма. Майя испугалась брать рикшу. И нам пришлось идти по жаре. Поэтому мы и пришли такие потные и растрепанные.
Испугалась рикши? Да где ж это видано?
А потом Майя всех нас удивила. Она упала на колени и поцеловала амме подол. Дотронулась до ее туфли.
Что скажут соседи?
Дадима говорит, что незамужней женщине зазорно находиться под одной крышей с неженатым мужчиной (со мной). У нас в доме посторонняя женщина. Вот увидите, к вечеру все соседи будут цокать языками.
Не стоит выдавать Майю за парня, решила амма. Мы объясняем, что это родственница, которая приехала издалека.
Откуда? Откуда приехала? – не унимаются соседи.
Из дальнего далека! – объявляет во весь голос амма. – А больше вам ничего знать не следует! Бабушка была права. Появление девушки в завязанном узлом оранжевом сари пробуждает всеобщее любопытство. После ужина к нам на кухню вереницей тянутся визитеры.
Она беременна, правда же, Мина? – спрашивают они. – Ты дашь ей настой абруса, чтобы вывести плод?
Не говорите ерунды, – отвечает амма. – Просто у девушки заболели родители. Мы позаботимся о ней, пока они не выздоровеют.
Что-то не похожа она на вашу родственницу, – не отступают любопытствующие. – Что у нее с прической? И почему она не разговаривает? Что за беда лишила ее речи?
На кухню заявляется Бариндра, чем до глубины души поражает амму. Прекратите заниматься ерундой, – твердо говорит он болтливым соседкам. – Ачха, ачха. Идите отсюда. Женщины покорно пожимают плечами. Ладно, Бариндра, уходим. Они суетливой гурьбой спешат к выходу и, еще не переступив порога, вопрошают в полный голос: Это кем же надо быть, чтобы прийти к жене на кухню? И что это с семьей Патель такое происходит?
Башня
Майя спит. В комнатке под самой крышей. В окружении джутовых мешков. С рисом. Чечевицей. Кукурузой. Спит на кровати, которую я тащил три пролета вверх. (Воображая, как ее тело продавит веревочную сетку, натянутую вместо матраса.)
Сандип! Чтобы ноги твоей здесь не было! Понял?
Ее оплеуха горит у меня на щеке.
Амма ставит рядом с кроватью поднос. Рис. Чечевичный суп. Стакан воды. Она накрывает Майю одеялом, но та откидывает одеяло ногой и до подбородка натягивает сари. Амма пожимает плечами. Как хочешь.
Она подталкивает меня в дверной проем с тонкой хлопчатобумажной занавесью и дальше, вниз по лестнице. Ее пальцы впиваются мне в плечо.
Больно!
Хорошенько запомни, что я тебе сказала.
Запомню, амма.
Но спящие девушки занимают в голове слишком много места, чтобы их так просто было оттуда выкинуть.
Дневник (в представлении Парвати)
Ты все записываешь?
Разумеется, диди. Тут такое творится! Майя дышит во сне. Целых два дня.
Ну, рано или поздно она проснется. И тогда начинай фиксировать ее привычки. Непроизвольные движения.
Непроизвольные движения? То есть она совсем не в себе?
Непроизвольные движения совершает каждый. Ты сам, например, когда нервничаешь, теребишь мочки ушей.
Ничего подобного!
Короче, мне важно знать про повторяющиеся движения и жесты. Иногда они помогают понять суть пережитой травмы.
Амме, по-моему, кажется подозрительным, что я все записываю.
Говори, что собираешься стать писателем.
Почему бы и нет.
Или, например, суперагентом.
Список # 1
Привычки Майи:
• из пищи – только вода
• когда нервничает – накручивает волосы на палец
• спит – все время, без простыней, под оранжевым сари
Что там у тебя?
Записная книжка, амма.
Зачем она тебе?
Наверно, чтобы в нее что-нибудь записывать.
То есть ты сам не знаешь?
Знаю. Я решил стать писателем.
Ай-яй-яй! Ты решил лишить себя будущего!
Бариндра! Слыхал, как Сандип теперь собирается испоганить себе жизнь? Тоже мне, ПИСАТЕЛЬ!
Мина, не приставай к мальчику. Он сам выберет, как ему жить.
И что же ты намерен писать, Сандип? Лицо у аммы наливается кровью и становится цвета сливы.
Стихи, например.
Ай-яй-яй! Все даже хуже, чем я боялась! И оставь в покое уши! Тебе каких есть мало? Хочешь, чтобы еще больше стали?
Список # 2
Что у Майи в рюкзаке:
• сари
• нижняя юбка
• секреты
• молчание
• гребень
(Это стихи или как?)
И вообще никаких документов.
Новый премьер-министр
Бариндра протягивает мне номер "Хиндустан таймс".
На первой странице крупными буквами слова Раджива Ганди:
"Когда падает большое дерево, земля содрогается".
Это такая метафора? – спрашиваю я.
Индира Ганди – это дерево, – говорит Бариндра. – Беспорядки и резня в Нью-Дели – содрогание земли.
То есть землетрясение?
Да, Сандип. Наш новый премьер-министр приравнивает явление природы, землетрясение, к преступлениям, совершенным из ненависти и мести. Подумай: власти заявляют, что с 1 по 7 ноября погибло всего 326 человек. А по моим сведениям, жертв было почти две тысячи.
Так много?
А Парвати говорит вообще о пяти тысячах! Но официальная цифра – 326. К тому же утверждается, что волнения затронули только несколько районов в столице: Кхичрипур, Пенджаби-Багх, Южный Дели, и всё. Сандип, разве сможем мы простить себе гибель целых семей?
Бариндра бросается прочь из комнаты. Ответа на свой вопрос он и не ждал.
Я погружаюсь в газету. Бихар, Мадхья-Прадеш, Харьяна, Уттар-Прадеш. В этих штатах тоже были беспорядки, тоже убивали людей.
Амма читает через мое плечо. Они просто не могли остановиться.
Кто?
Погромщики. Их как будто охватило общее безумие.
Ты пытаешься их оправдать?
Нет. Но такое в нашей стране иногда случается. И не важно, достойный или недостойный у толпы повод. На нее нет управы.
Нет, есть. Для этого существует армия! Бариндра возвращается к нам с аммой. Но военных на помощь не призвали! Вы понимаете, что правительство не сделало ровным счетом ничего, чтобы предотвратить резню? Никто из политиков не осудил это безумие!
Почему?
Почему? У них же выборы, Сандип. А раздоры приносят больше голосов, чем мир.
И снова тот сон
И опять мне снится та девушка в золотом сари.
Ты где?
Я здесь.
Я не вижу тебя. Тут слишком темно.
Не волнуйся. Я здесь.
Назови мое имя. Назови имя, и я пойму, где ты.
Майя! Майя!
Я просыпаюсь. Надо мной нависает озабоченное лицо аммы.
Ночью
Она проснулась. Звук шагов раздается по всему дому. Как такая хрупкая девочка умудряется так шуметь? Я смотрю на спящее семейство, но никто пока не проснулся.
Теперь слышится другой звук, тоскливый и скрипучий. Так скрипят веревки, за которые вол тянет повозку. Дадима переворачивается на другой бок и снова принимается тихо и мерно посапывать.
Я взлетаю вверх по лестнице. Прижимаю палец к губам. Тш-ш-ш! Тш-ш-ш! Майя, ты перебудишь женщин! Тш-ш-ш!
Добравшись до верхней ступеньки, я сдвигаю занавесь и вижу: Майя подпрыгивает на кровати. Наконец ей удается подпрыгнуть повыше и ухватиться за край каменной стены. Ноги болтаются над кроватью. Голова откинута назад.
Что ты делаешь? – спрашиваю я громким шепотом. Но мне всё и так понятно.
В просвет между стеной и крышей она смотрит на ночное небо.
Я порываюсь к ней подойти. Но что дальше? Подставить плечо, чтобы она встала на него ногой? Подсадить повыше, откуда будет видна луна, висящая над городом, как холодное солнце?
(Мне нельзя здесь находиться и нельзя до нее дотрагиваться.)
Я перешагиваю порог, и в тот же миг она отпускает руки. И падает на кровать. Ноги у нее подгибаются, как у жеребенка.
Мы смотрим друг на друга. У нее из глаз льются слезы, похожие на падающие звезды.
О, боже! Как же эти слезы ее красят.