И тут ты ошибаешься, Сандип. Видишь ли, твоя история – она и моя тоже.
На что ты намекаешь, Акбар? – спрашивает Бариндра.
На правду, достойный старец. Правду о Сандипе. О том, откуда он взялся. Кто он такой. И что он натворил.
Не понимаю, Акбар. Семья Сандипа погибла в песчаной буре. Как это произошло, рассказать некому, потому что никто не выжил. Я это знаю точно, потому что я там был.
Я тоже.
Темнота
Ты врешь.
Нет, глупый мальчишка, не вру.
Расскажи, что тебе известно, Акбар, – говорит Бариндра. – Пока Сандип опять на тебя не набросился.
В день, когда разразилась песчаная буря, мне велели присматривать за Сандипом. Ребенком он был непослушным, и управиться с ним я не мог. Уже тогда поговаривали, что он незаконнорожденный.
Спокойней, Сандип! А тебя, Акбар, в тот день там быть не могло. Когда пришли мы с Фаруком и Парвати, все, кто находились на стоянке, были мертвы. Все, кроме Сандипа.
Ошибаетесь. Я был жив. Просто вы плохо искали. Подумали, видно, что детей больше нет.
Нет, мы нашли еще ребенка. Девочку. Но она тоже погибла. А ты где был, Акбар?
У меня звенит в ушах. Пульс отдается в голове так гулко, будто мозг болтается от стенки к стенки в медном котле. Откуда-то из закоулков моего навязчивого сна материализуется вопрос. Еще ребенок? Девочка?
Я устал гоняться за маленьким гаденышем и пошел отдохнуть в палатку. Там я и остался, когда налетела буря. Потому что меня так учили. Во время бури я, судя по всему, уснул. А когда проснулся, то не мог пошевелиться. Палатка рухнула на меня под тяжестью песка. Я слышал, как по стоянке ходят люди, как они кричат, чтобы оставшиеся в живых им отозвались. Но я не мог издать ни звука. Через несколько дней родственник Фарука пришел раскапывать остатки стоянки и наткнулся на меня. Я был едва жив.
Неправда, Акбар! – кричу я. – Все, что ты говоришь, – грязная ложь!
Сандип! – одергивает меня Бариндра. – Давай дослушаем Акбара.
Нет, мы не будем его дослушивать, потому что его рас сказ – сплошное дерьмо. Глыбы дерьма. Целые реки. Что бы он ни говорил, все оказывается дерьмом. Коричневыми, липкими и вонючими кусочками непереваренного палак панира! И сам ты, Акбар, состоишь из одного дерьма! Даже странно, что зубы у тебя белые, а не коричневые. Хотя нет, погоди, они тоже коричневые! Одного цвета с твоими дерьмово– карими глазами. С твоими тупыми верблюдами. Непонятно, как такой кусок отборного дерьма вообще может видеть, слышать и разговаривать. Ты мне не брат! Ты – дымящаяся куча дерьма с зеленым тюрбаном на верхушке!
А я и не называл себя твоим братом, Сандип.
Горькая правда
Что же, теперь, когда тайн больше не осталось, я хочу одного, – говорит Акбар. – Добраться до дому. Увидеть мать. Нет, не настоящую мать, а женщину, которую меня заставляли называть матерью под страхом побоев. У нее есть мазь, которая прекрасно заживляет раны.
Я не могу поднять на него глаза.
И, кстати, Сандип, не стоит меня жалеть, – продолжает Акбар. – Майя, если каким-то чудом найдется, и станет моим утешением.
Акбар смеется, а Бариндра придерживает меня, чтобы я на него не набросился.
Стыд
Не знаю даже, как ты теперь сможешь спать, Сандип. С самого начала судьба Майи была в твоих руках. А ты, вместо того чтобы честно попытаться ей помочь, пошел на поводу у своей дурацкой влюбленности.
Тебе не стыдно? Она пропала. Твоя мать мертва. Отец, который учил, что пустыня обнажит твою душу, мертв тоже. Ты помнишь слова, но забыл человека, от которого их слышал! И да, еще сестра. Твоя сестра. И моя тоже. Ты ее убил.
Ту девочку.
И ты даже не дал себе труда ее вспомнить.
Девочку из моего сна.
4 декабря 1984
Свет утра
Бариндра едет на юг. Акбар – на запад. Я смотрю на них с вершины бархана.
Не смей до нее дотрагиваться! – кричу я Акбару вслед.
Мой брат едет по пустыне верхом на своем могучем верблюде. Позванивают колокольчики на уздечке, на зеленый тюрбан падают первые отблески восходящего солнца. Он похож на воина из старинного сказания, на злодея в черном.
Я стараюсь выкинуть из головы слова, которые мне шепнул Акбар, отъезжая: Если я найду ее, она меня отблагодарит. Оч-ч-чень горячо отблагодарит.
Майя! – кричу я в никуда.
Я тоже хотел ехать искать. Сесть на Мумаль и отправиться на север. Но Бариндра стал уговаривать меня: Вдруг Майя вернется сама. Оставайся. Подожди ее здесь. Я тебя прошу, Сандип.
Майя! – Ветер уносит мой крик.
Может быть, Акбар прав? Вдруг я действительно потакал молчанию Майи из страха, что она расскажет о себе и ее отправят домой. Вдруг я правда запер ее в своем сне?
Майя Прекрасная. Майя Потерянная. Майя, Которая Принадлежала Мне.
И не хотелось ли мне, чтобы рассказ про меня назывался
Сандип-спаситель?
Майя!
Меня душат заря и слезы.
Жду
Три часа. Пять. Солнце подбирается к верхней точке своей небесной траектории. Фокусирует на мне лучи, как на обвиняемом, запертом в темной комнате.
Все из-за тебя, Сандип, – говорил Акбар. – Из-за тебя. В лагере они бы спаслись, но все пошли искать тебя. Куда ты подевался? Играл в прятки с козами? Неужели ты совсем ничего не помнишь?
Прошлой ночью я слышал, как шелестят листья дерева на ветру. Мать носила белые браслеты. Когда она меня щекотала, они звенели.
И знаешь, что хуже всего? – говорил Акбар, седлая Мохиндру. – Наши родители звали тебя, они звали нашу с тобой сестру. Выкрикивали ваши имена. Ваши два имени. А мое – нет.
Я взбираюсь на другой бархан, но и с него ничего не видно. Воздух выжжен добела. В поле зрения ничего, только зыбь несуществующей воды вдоль горизонта. Такой же мираж, как мои воспоминания.
Никто никогда меня не искал, Сандип. Даже ты в своих кошмарах.
Бариндра попытался нас помирить.
Вы братья, – сказал он строго. – Ваши жизни связал Бог.
Мой Бог их не связывал, – сказал Акбар.
Тебе, Акбар, не приходило в голову, что мать видела, как ты залез в палатку? И не звала тебя, потому что хотела, чтобы ты там и оставался?
Акбар молча смотрел на Бариндру. Мужчина двадцати трех лет, одиннадцать лет таивший в душе зло на призраков.
Неужели все это время он ошибался относительно своего прошлого?
Сестра
Я спросил у Бариндры, где он ее нашел.
Рядом с тобой.
Почему мне никто об этом не рассказывал?
Он понизил голос. Я хотел уберечь тебя. От горя.
От его слов мне сдавило сердце. Сколько себя помню, чувствую в груди руку, которая то сдавит сердце, то отпустит.
Акбар, как ее звали?
Он смотрит на меня со спины Мохиндры и отвечает: Малайя.
Не Майя?
Нет. Но маленьким ты не выговаривал "л".
Огонь
Я трогаю костер носком ноги. Еще не совсем потух, под остывающей золой тлеют угольки.
(Где ты?)
Бариндра поддерживал огонь всю ночь.
Для Майи, – сказал он. Его неспокойная совесть подпитывала
пламя.
Для Майи, которая сейчас одна в пустыне. Для Майи, у которой нет одеяла, чтобы согреться. Для Майи, которой светят холодным светом звезды и луна.
Я ворошу ногой золу. Огонь оживает. Я подбрасываю в него пару сучков. Какой высоты получится разжечь пламя?
(Как далеко его будет видно?)
Я вспоминаю, что рассказывал нам мистер Банерджи о расстоянии до горизонта. Как далеко видит человек в ясный день? Это зависит от его роста. И от того, насколько высок объект, который мы хотим увидеть.
(Далеко ли ты убежала?)
Можно разжечь костер на вершине бархана! Она увидит его! Но на то, чтобы натаскать достаточно дров по осыпающемуся склону, уйдет слишком много времени.
(Или ты спряталась? Где-то поблизости?)
Дерево будет гореть несколько часов. И оно в три с лишним раза выше Майи. Она его точно увидит!
(И поймет, что это я его поджег!)
Я развязываю путы на ногах Мумаль. Отвожу ее на дальний конец стоянки. Решаю сначала, что понурую ленивую верблюдицу стреноживать не обязательно. Но потом все-таки связываю ей ноги. Мало ли, испугается огня.
Я собираю на земле хворост, высохшие растения – все, что сухое и горит.
Складываю добычу кучей вокруг ствола. Сыплю на нее тлеющие угли и раздуваю их. Появляется белый вьющийся дымок, он сгущается и сереет. Оранжевые языки пламени тянутся и взбегают вверх, к кроне.
Я падаю на колени и молюсь. Амма всегда говорила: Никогда не грех попросить о том, чтобы случилось что-нибудь хорошее.
(Майя, иди на свет.)
Дерево занимается. Огненный столп в пустыне. Путеводный знак для сбившейся с пути.
Моя молитва
Я ухожу в пустыню, на север. Оглядываюсь через плечо. Обещая себе вернуться, когда пламя станет угасать.
Майя! – кричу я. Запускаю ее имя в пространство.
Майя! – Не имя, а бусинка четок.
Майя! – Во всех молитвах.
Майя! – Во всех руках.
Майя! – Во всех храмах.
Майя – моя мантра.
Я зову ее. Чтобы помнить, кто она такая.
Буря
Сначала как будто кошка
осторожно скребет
когтями
потом шипение
вой
шелест песка.
Я знаю этот звук
эту песнь ярости
как из нее
рождается
зверь
с душой
и биением пульса.
Ветер ветер ветер налетает.
Я стоя встречаю бурю.
Воздушную тьму.
Моя воля
против
накатившей
из пустыни волны -
одинокий
двадцатитысячерукий воин.
Мой голос – мой меч
нацеленный ветру в брюхо.
Майя! – Я срываюсь на оглушительный рев.
Где ты? – Замахиваюсь клинком.
Вернись! – Крушу песчаное привидение.
Но в конце я трушу.
Я не герой
не воин
и просто не мужчина.
Бегу туда
где можно укрыться
и сделать глубокий вдох.
Сандип, – насмехается надо мной ветер. – Давай сюда.
Палатка Майи
Парусина дрожит на ветру, как раненый зверь. Ослабшая растяжка хлыстом сечет землю. Но колышки каким-то чудом еще держатся. Я ныряю внутрь, спасая свою трусливую душу.
Задергиваю полог. Закрепляю его веревками в двух местах. И перевожу дыхание.
Пахнет чем-то влажным.
Воняет потом.
И страхом.
Я различаю запах собственной трусости.
И отчаяния.
Сандип.
Еще один вдох. Легкие горят, как кожа, обожженная кислотой. Но эта боль – пустяк рядом с той, что раздирает сердце, израненное и кровоточащее от стыда.
Сандип.
Это буря смеется надо мной? Или преследует проклятие Акбара? Собственной моей вины? Бессонных ночей, когда я звал и звал погибшую сестру, не вспоминая о брате? Неужели теперь и Майя? Кого еще отнимет у меня пустыня?
Сандип.
Оставь меня в покое!
Дневник Дживы
5 декабря 1984
Просыпайся
Зачем?
Пора.
Что пора?
Уходить.
Но мне тут хорошо. Я совсем одна. Если меня не найдут, никто не причинит мне зла. Так сказал бапу. Ты его помнишь?
Навсегда ты не спрячешься. Если останешься здесь, пустыня тебя заберет.
Почему?
Потому что она всех забирает.
Я еще немножко посплю. Песок такой уютный и мягкий, как одеяло.
Нет, надо вставать. Ты кое-что еще должна сделать.
Что?
Ты сама знаешь.
Уже не должна. Я ждала его. Только смерть могла помешать ему сделать, как обещал. Это тоже бапу говорил.
Он мог и ошибиться. Вставай. Времени мало. Пустыня просыпается.
Почему просыпается?
Потому что. Просыпается, и всё.
Тебе не кажется, что на самом деле всё не так плохо?
Нет, не кажется.
И ты точно решила?
Да.
Ладно, встаю. Мата, а куда мне идти?
Иди на свет, Майя.
Мой голос
У меня новенький дневник! Подарок Сандипа.
Записывай в него все, Майя, – сказал он. – Все, что не можешь произнести вслух.
Он протянул мне дневник дрожащими руками. Когда я брала его, у меня тоже дрожали руки.
Как мне этого не хватало! Такой записной книжки. Ручки. Чистой страницы, которая ждет моего голоса!
Книжка сделана очень искусно. Бумага ручной работы. Мягкая и шершавая. Усеянная темными волоконцами. От растений? Из крыльев насекомых? Корешок прошит суровой ниткой.
Еще он подарил мне перьевую ручку! Ей можно писать почти без нажима, и буквы не будут отпечатываться на другой стороне листа. Блестящим пером будет легко выводить слова. Потекут мысли. Вытянутся вдоль по течению буквы. Черная чернильная река заполнит бумажные берега.
Как соскучилась я без этого голоса! Без излитой на бумагу души.
Спасибо тебе, Сандип.
Пожалуйста, мери джан.
Новая жизнь
С чего начать?
5 декабря 1984.
Место?
Поезд, идущий на восток. Пункт назначения – Дели!
А теперь придумать приветствие.
Милый Сандип? Милая мата? Милый бапу?
Похоже, мне всю жизнь суждено ломать голову над приветствиями.
Поезд катит через пустыню. Тудух-тудух. Тудух-тудух. Тудух-тудух. Колеса стучат на стыках рельс. Тудух-тудух. Тудух-тудух. Тудух-тудух. Так колотится на бегу сердце. Тудух-тудух. Тудух– тудух. Тудух-тудух.
Милое Сердце.
(Таким и будет приветствие.)
Быстрее! – хочу я крикнуть машинисту.
Быстрее!
Я опаздываю.
Тудух-тудух. Тудух-тудух. Тудух-тудух.
Мне надо догнать свою жизнь.
Милое Сердце
Я вернулась.
Нашлись
Мы нашли друг друга в темноте. С закрытыми глазами, разъеденными песком и слезами.
Сандип. Это я, Майя.
Нет, это не ты.
Снаружи ревел ветер. Парусина давила нам на головы. В швы между связанными шнуром полотнищами просачивался песок.
Самая настоящая я. Я пришла на свет. На огонь.
Нет. В такую бурю никто бы не выжил.
А ты?
Я – да. А ты, Майя, нет.
А кто, если не я, сейчас рядом с тобой?
Мозг воплощает желания тела. Я создал тебя силой воображения.
Послушай меня, Сандип. Я не погибла в бурю. Увидела огонь, он помог мне вернуться. Ты спас меня. Открой глаза, и сам все увидишь.
Нет.
Почему ты такой упрямый?
Потому что я могу смириться со слепотой, но не с миром, в котором нет тебя.
Ладно. Можешь глаза не открывать. Я по-другому докажу, что существую.
Я прижалась губами к его губам, не очень понимая, как это делается. Сильно надо прижиматься или легонько? Открыть рот или держать закрытым? И что делать с зубами?
Но все это было не важно. Мы нашли друг друга в темноте. У его губ был вкус лимона и холодной речной воды. Язык гладкий, как морская галька.
Оказалось, когда целуешься, все другие звуки для тебя умолкают.
Бежим
Мы спасаемся бегством.
Вчера на закате мы скакали по фиолетовой пустыне. Сандип настегивал хлыстом идущую галопом Мумаль. За нами поднималось облако песка.
Не такая уж она и ленивая, – смеется Сандип. – Просто раньше у нее не было цели.
Ветер дул нам в спину. Когда воздух очистился от песчаной пыли, в небе заблестели звезды, похожие на далекие уличные фонари. Небо – это компас, говорил бапу. По нему можно найти путь в любой уголок света.
Дорогу нам пересекло стадо газелей. Пыль из-под копыт. Ноги мелькают в безупречном едином ритме.
Смотри, Майя. В пустыне настоящего одиночества не бывает.
Странная получается компания – газели!
Почему странная? Отличная! – смеется Сандип. – Давай, Мумаль! Живее! А то на поезд опоздаем!
Он крепче обнимает меня.
Быстрее! – шепчу я в темноте.