- Действительно, рай! Но для кого? Для воров!
- Ну и что? Разве его создали я или вы?
-- Ни я, ни вы. Но мы создаем благоприятную почву.
Воцарилась мертвая тишина. Я тоже подошел к двери.
- Мотай отсюда!
Кати без звука подвинулась. Я опустился на колено. Гость, молодой человек в очках, положил по-домашнему локти на стол и улыбался. Папа, схватившись за голову, смотрел в сторону.
- Вы же знаете, товарищ Кёрнеи, я и не думаю отгораживаться,- сказал он наконец, нервно ероша волосы и сморщив лицо.
- Знаю. Раньше вы намекали, что вас тревожит другое. А тут коррупция....
- С коррупцией не все еще ясно,- папа откинулся на спинку стула и сжал челюсти.
- Ну что ж, дело за вами. Вы все и выясните. Срочно подсчитаете...
- А что, если Зойоми заручится поддержкой... сверху... Вы понимаете? - Папа вцепился руками в стол, так что пальцы побелели.
- Боитесь? - глядя поверх очков и раздувая ноздри, Кёрнеи подался вперед.
- Боюсь. Страх не такая уж редкая птица, товарищ Кёрнеи! - На лбу у папы заблестели капельки пота, руки по-прежнему судорожно стискивали угол стола.
Снова тишина. Оба смотрели перед собой.
- Тогда, по делу Лакса, вы были правы! - с живостью сказал Кёрнеи.
- А мне за это намылили шею!
- Но сейчас мы будем вместе. Или мне вы тоже не доверяете?
- Отчего же...- Папино лицо чуть-чуть просветлело.
- Тогда за дело!
Папа не ответил, рассеянно закурил - руки у него противно дрожали - и уставился в одну точку, как будто был один.
Осторожно отодвинув стул, Кёрнеи встал, папа тоже. Он смотрел на гостя все тем же отсутствующим, стеклянным взглядом, так что я испугался, не забыл ли он, что перед ним человек. Наконец он нехотя заговорил.
- Грязное дело!-сказал он кисло.
- В этом-то вся беда. Они, кстати, менее брезгливы.
Я посмотрел на Кати: лицо у нее вздрагивало.
- Ты что-нибудь понимаешь?- запинаясь, спросила она.
- Черт их там разберет! Ладно, помолчи.
Хлопнула входная дверь.
- Ушли,- сказала Кати, вздохнула и потерла лоб.
А меня слегка замутило, где-то в желудке зашевелилась злость.
- Видела?-сказал я сестре.- Он дрожал, как осиновый лист.
- Ни капельки не дрожал. Просто думал...
- Нет, дрожал! Трясся!.. А ты не хочешь ничего замечать.
Я рванул дверь: мама убирала со стола и на нас взглянула так, будто видела впервые.
- Андриш! Открой окно! А ты вынеси чашки!
Задумавшись, она продолжала убирать посуду, а я открыл форточку и взялся за книгу. Вошла Кати и тоже уселась с книгой. Но мы только смотрели на буквы.
Вскоре вернулся папа, и мама сразу же на него налетела:
- Зачем он приходил?
- Ты же слышала,- устало, с раздражением ответил он.
- А зачем ты его провожал?
- Вежливость всегда обязательна,- сказал папа, махнув рукой. - Кто же эти пройдохи?
Он что-то шепнул ей на ухо.
- Господи! Настоящая панама! - воскликнула мама и содрогнулась.- Что ты ему обещал? - подозрительно спросила она, помолчав.
- Ничего.
- И внизу ничего не обещал?
- Ты не веришь?
- Господи! Опять ты хочешь впутаться в...
- По-твоему, все дела одинаковы... Дай мне подумать!
- Я припоминаю...
- Знаю, знаю...
- После истории с Лаксом ты получаешь самую маленькую премию!
- Тогда ведь было совсем другое. Там была политика.
- Да. Политика. А ты защищал того идиота...
- Лакс идиотом не был. И я сказал правду.
- Ты сказал ее не вовремя!
- Допустим! А что ты хочешь сейчас?
- Чтобы ты не писал никаких заявлений. Если ему хочется, пусть пишет сам!
- Это ничего не изменит. Потом мы поменяемся местами.
- Ну что же, лезь, старайся! Ты напишешь заявление, а другие останутся в стороне.
- Да, да!.. Дай мне подумать.
- Тебя все возненавидят. Потому что все так делают.
- Ты абсолютно права. С завтрашнего дня и я начну так делать. Ты довольна?
- Ты с ума сошел?
- Тебя это удивляет?- сдавленным голосом спросил папа, и взгляд у него стал смятенным.
Потом они ушли в его комнату. Кати, конечно, мало что поняла и смотрела на меня с ужасом. Да и мне сперва пришлось построгать мозги. Что же это? Папа прямо сказал: "Боюсь". При этом лоб у него пожелтел и взмок. Конечно, правду тогда он сказал не вовремя. Выходит, правду не всегда следует говорить? А жаль. Правду говорить одно удовольствие. А мама дрожит от страха, потому что боится заявления. Но ведь Кёрнеи можно верить. Кто же он, этот Кёрнеи? И что теперь будет? Правда, что теперь будет?
■
Кати пообедала и смоталась, а я, заявившись домой, стал жарить яичницу на сале. Она, разумеется, подгорела: щурясь от едкого дыма, я, стоя, сжевал яйцо с черными крапинками, потом поискал сигарету и закурил. Но скоро пришлось ее бросить, потому что раздался стук в дверь.
Кровь ударила мне в голову, я просто замер от удивления и не мог языком шевельнуть, чтобы поздороваться: в дверях стояла Агнеш в плотно облегающем желтом пуловере.
- Привет! Кати дома?
- Нет... А я не гожусь?
- Почему же,- сказала она, улыбаясь влажными губами. - Но мне нужна физика для седьмого класса.
- Я поищу,- сказал я и судорожно проглотил слюну. У нее был пышный начес, а уши крохотные, как у грудного младенца.
- Ты один?-спросила она, опустила длинные черные ресницы и тут же завертела ногами.
- Да, - сказал я. И вспомнил, что в комнатах у нас все вверх дном и полно дыма от подгоревшей яичницы. - Сейчас принесу.
- Хорошо,- сказала она, но когда я уже шагнул из прихожей, вдруг передумала: - Подожди, я тоже зайду.
Я распахнул дверь, и она, не очень-то глядя по сторонам, направилась прямо к зеркалу и стала себя разглядывать, поднимая руки, как будто была совершенно одна.
- А где ваша маленькая качалка?- спросила она, оглядывая комнату.
- Вынесли. Ты в ней уже не уместишься,- сказал я.
- Я очень пополнела?- И, повернувшись ко мне, она вновь принялась себя демонстрировать.
- Пойду поищу физику, - сказал я. Больше я не мог, все плыло у меня перед глазами; я без толку тыкался по своей комнате, перекладывал книги с места на место, совершенно не соображая, что делаю.
- Андриш, скажи! Правда, что... я красивая?- Заткнув за пояс два пальца, она снова завертелась перед зеркалом. Я выглянул из двери, почувствовал, что краснею, а она спокойно ждала, что я отвечу.
- Ты сама это знаешь,- сказал я едва слышно. А ведь хотел сказать совсем не то и не так.
Она вошла в мою комнату и, пока я, как ослепший, рылся в книгах, ни на шаг от меня не отходила, и я ощущал ее аромат - то был запах летнего ливня. Она взяла алюминиевую коробку, которую я смастерил на уроке политехнизации, повертела в руках - работа, честно говоря, была корявая.
- Она еще не готова,--сказал я и хотел взять у нее коробку, но Аги потянула ее к себе и медленно отпустила. А мне в этот миг сдавило горло - мы были одни, во всей квартире ни души. Она это чувствовала прекрасно, но совсем не так, как я: она следила за моим лицом, как обычно делают дети, когда, отрывая у жука лапки, полны любопытства, шевелится ли он и как поведет себя без конечностей.
Мне казалось, что, если я попытаюсь выдержать ее взгляд, то глаза у меня просто выжжет.
- Поищу в другой комнате, - пробормотал я, хотя знал, что физика может быть только здесь.
Выдвинув наугад средний ящик комода, я вытащил трусики своей сестрицы, быстро затолкал их назад и глубоко перевел дух. Сейчас мне хотелось лишь одного: чтоб она поскорее ушла. И так неприятностей навалилось невпроворот, но, наверное, самая крупная - досада на самого себя: теперь-то мне было ясно, что Агнеш любит напористых, а я даже не осмеливался к ней прикоснуться. Но, может, она вовсе этого и не хочет... Откуда мне знать!
Ох, опять она у меня за спиной; скосив глаза, я увидел в руках у нее книгу о жизни австралийских аборигенов с полуобнаженной девушкой на обложке.
- Так вот ты какие книжки почитываешь...- сказала Агнеш.
- А что? Это же путешествие,- сказал я с досадой.
- Путешествие,- хихикнула она, сунув под нос мне меднокожую девушку. Затем, усевшись на диван, закинула ногу на ногу и принялась разыгрывать из себя гостью, занятую легкой светской беседой.- Знаешь, у меня из головы совершенно вылетела механика. Папа страшно сердится. Тебя тоже проверяют дома?
- Да что ты! Мои родители слишком заняты,- сказал я и пошел в свою комнату, так как вспомнил, что физика лежит в нижнем ящике письменного стола. Агнеш потащилась за мной как тень. Я дал ей книгу, она взяла, и я решил, что теперь-то, получив желаемое, она наконец уйдет.
Но Аги прислонилась к косяку двери и завела тот совершенно дурацкий разговор, который, к сожалению, не кончился добром.
Перед тем как начать, она как-то странно повела глазами.
- Почему у вас всегда такой шум?
- Шум?- Я подумал сперва о приемнике, но потом от лица у меня отхлынула кровь.
- Говорят, твой папа страшно ревнивый...
- Ничего подобного! Скорее наоборот...
- Да что ты? Ну и как? До того интересно, закачаешься! Никогда бы не поверила!
- Чему?
- Твоя мама такая хорошенькая! А та, другая, кто она?-спросила Аги, строго покачав головой.
- Что ты несешь! - Я просто захлебнулся от ярости.- Никакой другой нет!
- А разве не ты сейчас сказал, что папа твой не ревнует, а мама ревнует, потому что у папы другая?
- Ты лжешь! Ничего подобного я не говорил.
- Еще как говорил! Значит, я вру? Ах, так?
- Убирайся ко всем чертям! - грубо заорал я, ненавидя ее в эту минуту самой лютой ненавистью.
Она, не веря своим ушам, выкатила на меня глаза.
- Что ты сказал? Да я на тебя и не взгляну больше! - Она выскочила из комнаты и унесла мою книгу. Входная дверь резко хлопнула.
Я остался один.
Несколько минут я подпирал косяк; казалось, в черепной коробке у меня какая-то вязкая каша - мозги отказывались варить. А тут еще этот невыносимый чад.
■
Я отправился в Майор в глупой надежде, что встречу Аги. Смотрел на всех девушек, многих принимал за нее, потом выяснялось, что ошибся.
В Майоре дыбились голые деревья и подпирали мрачное, темное небо. На гравиевой дорожке сухо шуршала под ногами листва; позади я тоже услышал какое-то торопливое шуршание, но шел не оглядываясь.
- Привет, Хомлок!- окликнул меня тоненький детский голос.
Я обернулся. Какой-то щенок. Не старше третьего класса. Щенок фамильярно ухмылялся.
- Что надо, старик? Где прохудилось?
- Сам ты решето худое,- нахально ответил щенок. - Я тебя знаю.
- Пока что не знаешь. А вот схлопочешь разок, тогда узнаешь.
Щенок смешно закатил глаза и пискнул:
- Сам дед - сто лет, а еще рычит!
Я чуть не расхохотался, хотя мне было совсем не до смеха.
Наконец я узнал этого наглеца. Хорошую дрессировочку получил он от старшего братца. Что значит "дед - сто лет"? Почему мне сто лет?
Я пошел дальше. Думал, он отстанет. Но он шел за мной, как собачонка, потом, набравшись храбрости, загородил дорогу.
- Ты не знаешь меня?
- Прекрасно знаю. Ты Живодер-младший.
- На клички не отзываюсь. Меня зовут Иван Перцел.
- Ладно, Иван. А брат твой порядочный бездельник!
- Я не бездельник!
- Что же ты гоняешь без дела?
- Я шел за тобой, - признался он, внезапно смутился и стал засучивать, как на рубашке, рукав пальто. Я отогнул его, мне стало жалко мальчишку.
- Ну, выкладывай, где прохудилось? Смелей!
- Я был в спортзале, когда ты стал чемпионом по вольным упражнениям.
- Ну и что?
- Я хочу научиться делать сальто!
- Не мешало бы сперва подрасти!
- А я наполовину умею.
- Как же, умеешь. Подпрыгнешь и зароешься носом - как раз половина.
- Пойдем к нам. Тут совсем близко...
Всеравно делать нечего, подумал я. Оглянувшись на бульвар и увидев вдалеке девичью фигуру, подождал, пока она подойдет,- нет, не Агнеш. Тогда я пошел с Иваном. Они жили в темном подвальном помещении с низким потолком и окнами почти на уровне тротуара. Стены комнаты были покрыты пятнами сырости. Допотопная мебель, облезлые покрывала, в углу веник, у окна совсем голый ящик и на нем телевизор.
Внезапно я пожалел, что пришел. Какого черта я тут не видел? Но Иван уже расстелил на полу одеяло и выпрямился.
- Смотри! - крикнул он и прыгнул.
Не успей я его подхватить, он бы хлопнулся макушкой, а то и затылком.
- Загремел? - сказал я сердито.- Сперва надо узнать, чего не знаешь. Понял?
Я стал ему объяснять: первый элемент - стойка на руках, второй - мостик; когда в отдельности отработаешь первое и второе, научись делать их с разбега. А потом, когда все пойдет гладко, можно взяться за сальто.
Иван, впившись в меня понятливыми глазами, быстро кивал головой.
Тут в дверях появился Живодер.
- Хо-хо! Мистер! - заорал он по старой привычке.-Гуд бай! Что здесь такое? Спортклуб?
Иван мигом привел его в чувство.
- Не ори! Сгоняй-ка за молоком! Ох, и задаст тебе мама, если не принесешь!
Небрежно отмахнувшись, Живодер обратился ко мне:
- У этого щенка пренахальная рожа, зато котелок что надо. Верь не верь, а он еще ни разу не сидел в классе два года!
- Значит, не в тебя! - сказал я с неприязнью и собрался уйти.
- А я в очкарики и не лезу! Есть у меня одна штуковина, с которой я зашибу куда больше, чем все очкарики, вместе взятые.
Сняв со шкафа огромный аккордеон, он стал наяривать шлягер с разухабистым ритмом и дергался в такт, как эпилептик. Я выскользнул за дверь, Иван вышел меня проводить.
- Неплохо у тебя получается,- сказал я ему на прощанье.- Так и быть, потренирую тебя в спортзале.
- А я уже знаю,- сказал Иван загадочным тоном.
- Что?
- Чего я не знаю!
Я ожидал чего-то другого. Что может знать такой малыш? Кажется, я постепенно схожу с ума.
■
Я долго слонялся по Майору и вдруг столкнулся с Левенте Лацо.
- Ты куда? - спросил я.
- Сюда,- смутившись, показал он на церковь.
- Неплохо развлекаешься,- сказал я.
- А ты?
- Да так, шатаюсь без дела.
Он простился со мной, но не двинулся с места. Тогда я спросил, может, в церкви чего-нибудь такое дают?
- Не придуривайся,- сказал он и, обиженно отвернувшись, поплелся прочь.
- Погоди,- сказал я и вместе с ним вошел в церковь.
Глаза у него блеснули. Напрасно он радуется, подумал я,- я ведь шел не молиться, а поглазеть и послушать орган. Было время, когда мама учила меня молиться, но папа потом запретил - нечего забивать ребенку голову, сказал он. Ни молитв, ни церквей он не допустит. Не хватало еще, чтоб учителя решили, будто он воспитывает сына верующим. Женская половина нашей семьи изредка посещает храм божий, и Кати перед сном бормочет молитву, а я в это время корчусь от смеха и свищу рок-н-ролл. Мама не молится, лишь время от времени вздохнет: господи, господи!
Старый священник наставлял паству, звукоусилители из всех углов церкви возвращали его голос грохочущим эхом.
- Ищите бога,- вещал старик,- и он спасет ваши души.- Ничему, мол, не надо, удивляться, ибо всякое творение - чудо и бог везде: в струе водопада, в небесах, в атоме и в скромной полевой маргаритке. Ищите и обрящете. Аминь.
Здорово он закруглился, пропев "аминь".
В церкви сидели почти одни старухи. После проповеди загудел орган, и над алтарем вспыхнул электрический венец. Лацо перекрестился и шлепнулся на колени. Потом мы уселись на скамью. Священник долго возился с золотой чашей, словно не знал, куда ее деть, наконец, поднялся по лесенке и водрузил на алтарь. Он что-то сказал на латыни, и кантор ответил ему тягучим напевом.
Затем началась молитва. Склонив голову, священник перечислял спасителя, святую троицу, святого духа, а старухи жалостливо ныли: господи, помилуй!
Они, наверно, страшно боятся бога, оттого и ноют. Потом славили богородицу: распрекрасная мати наша, и мудрейшая, и брака священный ковчег, и всевластная, и срама не имущая! Какого еще срама?
Лацо тоже скулил, как будто исполнял сольный номер под названием "Молитва выпускника". Старухи бормотали с понурым видом, а он лицедействовал и старался мне показать, как отлично разбирается во всех этих штуках.
Высоко, под сводом, был нарисован гигантский глаз - величиной с мою голову. В каком месте ни станешь, глаз настигает тебя всюду.
Наконец мне надоело нытье старух, и я вышел на улицу. Там уже зажглись фонари.
Я остановился под фонарем. Рядом в траве белели маргаритки. Я сорвал одну и стал вертеть. И чего-то ждал: может быть, того, что она заговорит или вдруг преобразится - мне часто приходят в голову совершенно нелепые мысли.
Но тут я услышал шаги и бросил цветок. Подошел Лацо.
- Боишься бога, да? - спросил я.
- Не боюсь,- ответил он неуверенно.
- А зачем же скулишь? Господи, помилуй, господи, помилуй!..
- Святыми вещами не шутят.
- Вы-то скулите, а бог вам ни звука. Что за глаз там наверху?
- Это знак божий.
- Понимаю, что знак. Но ничего ж не случается.
- А что должно случиться?
Мне-то откуда знать? Я промолчал.
- Когда мы умрем, тогда и случится,- сказал он тихо и отвел глаза.
- Откуда ты знаешь?
- Знать это нельзя. Надо верить.
- Ага.
- Отец запретил,- сказал он, кусая губы,- спорить об этих вещах.
- А кто спорит? Всему этому грош цена.
- Чему?
- Всем этим фокусам.
Ему, видно, хотелось поспорить, но он не решался нарушить запрет отца.
- Ну, я пошел,- сказал Лацо.- Ты математику сделал?
- Нет. Примеры трудные?
- Да вот общее кратное...
Он стал объяснять, но я не мог слушать. Я думал о том, что будет дома.
■
Я хотел проскочить через проходную комнату, но там стоял папа - один рукав рубашки у него был закатан, другой расстегнут и болтался. Он говорил по телефону, перекладывал трубку из руки в руку, страшно гримасничал, вертел карандаш и сердито инструктировал Кёрнеи, который, должно быть, никак не мог взять в толк, что какие-то строительные документы пропали, а наряды свистнули. Настоящие гангстеры, кричал папа, дело адски запутанное - на такую подлость способен лишь тот, кому сам черт не брат.
А кому же он брат?.. Опять туман, сплошной туман. И спросить нельзя. Папа смотрит на меня, как сквозь стекло, налитыми кровью глазами, ерошит волосы и едва держится на ногах.
Я прошел к себе в комнату - "занятий с детьми" сегодня, конечно, не будет. Хотел сразу же разделаться с математикой, но мысли уплывали совсем в другом направлении. Старик трусит... Это слепому видно.