Всхлипывала она довольно долго, и Кати сразу же бросилась к ней, обняла за плечи и, лаская ее, объявила, что я зверь и что лучше всего не обращать на меня внимания. Я стоял, не смея ни пошевелиться, ни прислониться к шкафу, ни выйти, потому что у мамы из глаз ручьем лились слезы, и она их не вытирала так же, как Кати: плачут они совершенно одинаково.
Обожаю подобные ситуации...
Но сейчас я был не особенно потрясен, потому что знал: все из-за папы.
- Сейчас же помиритесь! Протяните друг другу руки! - заговорила наконец мама, но смотрела почему-то на меня одного, причем довольно колюче. Я моментально протянул руку и даже скроил дружелюбную рожу, а Кати, подав руку, отвернулась и гнусно скривила губы. Я что есть сил сдавил ей пальцы, но она стерпела, не пикнула, только уши у нее покраснели.
Мама опять занялась скатертью и оправляла ее с таким видом, будто на свете ничего важнее не было, и вдруг повернулась ко мне с распухшими, красными глазами.
- Ты ведь болтаешь просто так, - сказала она недоверчиво, - а сам даже не понимаешь, о чем речь.
- Ошибаешься, я все понимаю! - решительно заявил я.
- Гений!- ввернула Кати.
Тогда я сказал, что так разговаривать нельзя, и было бы лучше, если б мама выставила ее из комнаты. Но мама не выставила и лишь для проформы сказала:
- Замолчи, Кати!
- Хорошо, - надувшись, сказала Кати.
Тут мама принялась беседовать сама с собой. Правда, то и дело поглядывая на нас, но довольно отрешенным взглядом.
- Он не счел даже нужным ответить... До меня ему нет никакого дела; все, что меня терзает, для него всего лишь комедия. Он думает только о других... Маньяк. Вечно чего-то ищет... "Справедливости", - она даже всплеснула руками.
- А разве не надо ее искать? - спросил я и увидел, что Кати поперхнулась от страха.
- Надо, конечно! - сказала мама и махнула рукой. - Но найти ее трудно. И дело, Андриш, совсем не в этом! А я нехороша потому, что хочу его уберечь.
- Только не сейчас... Сейчас его надо оставить в покое, - сказал я.
- Почему? - спросила она уже с любопытством.
- Потому что для него это очень важно...
Тут мама опять понесла невесть что, но вдруг замолчала и уставилась в пустоту.
У Кати, конечно, язык чесался.
- Важно... важно. Что важно? Ты вечно плетешь одно и то же, - сказала она возбужденно и уставилась на меня требовательным взглядом.
- Не суйся, если мозги не варят, - небрежно бросил я.
Кати побледнела и, уже не помня себя, закричала, что я хам и грубиян и что я выгнал Аги.
- Ты ее выгнал? - машинально спросила мама.
- Ерунда. Просто она обиделась.
Погруженная в собственные мысли, мама сняла со стола скатерть, стала ее складывать, потом опять постелила на стол, нерешительно двинулась к прихожей, взглянула на часы.
- Десятый час. Куда он мог пойти?
- Он где-нибудь здесь, поблизости... - моментально ответил я, так как она посмотрела в мою сторону. - Ему надо все обдумать.
Мама медленно вышла из комнаты.
Кати была в смятении и злилась. Я веду себя так, сказала она, будто бы все на свете знаю.
- Светлая голова! - заключила сестрица, закатив глаза.
Я смерил ее уничтожающим взглядом и захлопнул дверь своей комнаты.
В прихожей долго звонил телефон. Я не пошевелился - меня-то некому вызывать. Потом не выдержал, открыл дверь. Из папиной комнаты высунула голову Кати - разведать обстановку.
- Ты что, оглохла? - сказал я. - Подойди к телефону.
Но тут вышла мама и взяла трубку. Голова Кати исчезла.
По смущенному голосу мамы я понял, что звонит папа.
- Нет, я не обиделась. Не в этом дело! - кричала она. И тут вся ее обида хлынула неудержимо наружу, и опять задрожала коса в прическе. Она утверждала, что кого-то нет дома и что папа напрасно туда пойдет. Я помертвел - дело ясное, он не хочет возвращаться домой. Мама объяснялась довольно долго. Ей, в конце концов, безразлично. Раз папе так лучше, то все в порядке. А в утешении она не нуждается - и все в том же духе... одним словом... сплошное вранье.
Наконец она бросила трубку, пятна на щеках у нее стали пунцовыми, но глаза были сухие. Уже взявшись за ручку двери, она вдруг повернулась ко мне.
- Он поехал к дяде Пиште. Будто бы там он будет работать!
- Он вернется, - сказал я невпопад.
- Ах, ты тоже меня утешаешь? Сопляк! По мне, пусть он там остается хоть на всю жизнь! - Она снова закипела от обиды и, хлопнув дверью, ушла.
Папа поехал в Зугло. Ему нужен покой, я понимаю... А как же мы? Разве мама сможет быть одна?
■
Невыспавшийся, полный мрачных предчувствий, я поплелся сегодня в школу. На физике меня страшно раздражало, как отвечают ребята - нудно, с запинками, а им за такие ответы ставят четверки и даже пятерки. Тут я услышал свою фамилию и встал; но мне казалось, что встаю не я, а кто-то другой. Осточертела мне эта комедия, и я с удивлением слушал собственный звонкий голос.
- Я не выучил! - Это надо было сказать задиристо и с ухмылкой - класс тогда просто будет выть от восторга.
Позор для всего класса, объявила физичка, когда лучшие ученики не готовят уроков.
На математике старик Лойзи был потрясен - у него я не отказывался ни разу в жизни.
Сперва он слегка нахмурился, а потом даже и похвалил:
- Молодчина Хомлок! Зачем плавать и отнимать драгоценное время? Не выучил - и точка! Получай заслуженную двойку, мальчик.
- Благодарю, - сказал я.
- Не за что! - И старик, озадаченный, улыбнулся.
Класс хохотал.
А Чабаи обалдело уставился на меня.
- С какой элегантностью ты хватаешь двойки! - прошептал он. - Можно подумать, что всю жизнь только этим и занимался.
- Всему научиться можно, - сказал я, небрежно хохотнув, а у самого комок подступил к горлу. Две "пары" сразу! К этому я не привык. Я ухмылялся, а глаза между тем пощипывало.
Потом так и посыпались глупость за глупостью.
Голова гудела, и в коридоре я высунулся в окно. Повернувшись, я вдруг увидел, как Живодер кулаками прижимает к стене Левенте Лацо.
- Правой - сбоку! Левой - прямой! Получай, тюфяк!
Рыхлый Лацо даже не пытался дать сдачи и, закрыв руками лицо, лишь время от времени взвизгивал.
Когда он взвизгнул в третий или в четвертый раз, я подскочил к Живодеру, схватил за плечо, дернул к себе и с силой толкнул. Споткнувшись о мои ноги, он шлепнулся на все четыре конечности.
- Что ты ищешь, Живодер? - ехидно осведомился Чабаи.
Толпа вокруг хохотала.
- Один ноль в твою пользу, Хомлок, - пробормотал Живодер. - Записано!
И тут на нас налетела дежурная учительница.
- В чем дело? Кто затеял драку?
Мне не хотелось давать объяснений.
- Сборище трусов! Марш на урок!
Я собрался было выйти вперед, но Чабаи втолкнул меня в класс.
Фараон вошел осунувшийся, задумчивый, неподвижно и долго смотрел в одну точку, потом вяло спросил:
- Кто начал драку?
Я смотрел на Живодера, весь класс повернулся к нему. Чабаи беззвучно смеялся, глядя, как Живодер глубокомысленно изучает потолок.
- Я, - неторопливо поднявшись, сказал я.
Класс зашевелился, но Живодер даже бровью не повел. Что поделаешь - и без того за ним числилось немало. Еще одно дельце - и он вылетит из школы как миленький.
Фараон сверкнул на меня глазами.
- Дай-ка сюда дневник, - приказал он.
Я шел, не поднимая головы, - боялся, что какой-нибудь педантичный олух вдруг сболтнет лишнее, а мне придется тогда пускаться в объяснения. Но пока Фараон писал, в классе стояла мертвая тишина. "Андраш Хомлок учинил в школе драку. Классный руководитель Денеш Кирай".
- Ты что, рехнулся? - прошептал Чабаи, когда я вернулся на место. Он сидел как на иголках - все ждали, что он встанет, расскажет, как было, и рассеет гнетущую обстановку. Весь класс считал меня идиотом - это уж точно. Набить Живодеру рожу - понятно. Но взять на себя вину другого - это такое идиотство, что и слов не подберешь. Он дрался, пусть свое и получит...
Пока Бочор читал, Чабаи спросил, не желаю ли я учредить рыцарский орден; после урока он возведет меня в рыцари, так как я только этого и добиваюсь.
Я сказал, чтоб он не придуривался, потому что Фараон смотрит в нашу сторону.
- Фараон вообще не смотрит, он даже не знает, на каком он свете, так же, как ты, - сказал Чабаи.
Фараон, и правда, уставился пустым взглядом в пространство, а класс занимался своими делами: Бочор читал урок и паясничал, ребята хохотали. Кто жевал, кто рисовал. Кое-где с оглядкой играли в блошки.
А Чабаи с меня глаз не сводил - вот еще детектив нашелся, - ну, ладно, сейчас я ему мозги задурю.
- Послушай, Петер! Что такое коррупция?
- Коррупция? Зачем тебе? - Он был озадачен и старался придумать ответ.
- Да вот встретилось слово в книге.
- Коррупция - это когда на кого-нибудь очень пристально смотрят и он засыпает, - неуверенно сказал он.
- Глупости. Это суггестия.
- Тогда какая-нибудь религия, - упорствовал Чабаи.
- Дубина! Перестань тужиться... - рявкнул я грубо, и он обиделся.
- Подумаешь... Посмотри в энциклопедии!
- Я-то посмотрю. А чего ты выдумываешь? Это же не тотализатор. Здесь либо знаешь, либо нет.
Я, конечно, припер его, но он все равно догадался, что у меня неприятности, и с сомнением покачал головой. Но все-таки промолчал и перестал вынюхивать.
На какой-то миг передо мной возник Фараон: веки опущены, вид изнуренный до неузнаваемости.
...Итак, две "пары" и одно замечание. Урожайный денек - просто блестяще. Но кто мне все это подпишет?
■
Орава горластых гавриков дулась на углу в расшибалку. Я машинально остановился и стал смотреть. Мне тоже хотелось сыграть. Живодер, конечно, был тут. Глаза его, как всегда, шныряли по сторонам, он вскоре меня заметил, поднял с земли монетку и растолкал приятелей. Сперва я решил, что он хочет сравнять счет - удачно же выбрал время.
Но Живодер растянул рот до ушей.
- Ты вытащил меня из беды, Хомлок.
- Ты трус и подонок. Замарал весь класс, а сам как ни в чем не бывало.
- Класс! Класс классом останется, а меня бы в три шеи вытолкали. У меня же как раз сейчас неодолимое желание исправиться. Что, не веришь? Все распродал подчистую. Только одну оставил. Возьми. - Он доверительно подался ко мне и вытащил из внутреннего кармана открытку. - Нужна? - спросил он.
- Нет.
- Да ты взгляни, какая красотка! Груди торчком...
Не взглянуть я не мог. На этот раз Живодер сказал чистую правду. Заметив произведенный эффект, он сунул мне открытку и, паясничая, отвесил поклон.
- Теперь мы квиты.
Я в тот же миг разорвал открытку и швырнул клочки в его ухмыляющуюся рожу. Повернулся и пошел домой.
- Два ноль в твою пользу, Хомлок! - крикнул мне вслед Живодер. - И это запишем!
На кой черт я приплелся в Майор?
■
Часа через полтора ноги снова принесли меня в Майор. Вернее, я пришел туда, чтобы собраться с духом, но успеха, кажется, не достиг. Дома я долго пережидал, пока кончится дождь, и поклялся: как только небо очистится, немедленно отправляюсь в проектное бюро. Чего мне бояться? Может быть, папа наконец заметит, что у меня тоже есть нервы и что я тоже живой человек. А дождь лил и лил, и серая водяная завеса плотно затянула Вермезэ. Ветра не было, листья на деревьях, едва заметно дрожа, колыхались под тяжестью дождевых капель. Наверное, только из малодушия я назначил себе такой странный срок. А вдруг дождь будет лить весь день и всю ночь? И весь завтрашний день? Ведь уже октябрь. Я с панической суетливостью влез в старенький плащ, поднял воротник, натянул берет и... а в общем сам не знаю, когда я начал втирать очки самому себе. Черт подери, как все запуталось, и клятву, что я дал самому себе, я припомнил, только когда перескакивал через лужу. Едва я понял, что пришел сюда не по доброй воле, настроение сразу испортилось. Тогда я двинул напрямик и, не заботясь больше о лужах, шлепал по воде, утопая по самые щиколотки.
Какой-то вдребезги пьяный тип брел, качаясь, по Майору и горланил; вдруг он затих, ткнулся в дерево и сделал свои дела. Он был без пальто, и тонкий костюмчик облепил его жалкое тело. Не понимаю, почему меня так обеспокоил какой-то нализавшийся субъект.
Я повернул назад. И тогда случилось то, от чего у меня совсем опустились руки. Пришлось сделать над собой сумасшедшее усилие, чтобы пойти к папе, и ясно было, что я не смогу уже вести себя так, как нужно.
Едва я вошел под аркаду церкви, в уши мне ударил знакомый смех. На ступеньке в блестящем плаще стояла Агнеш - не одна. Тот самый хмырь "в клетку" обнимал ее за плечи, и оба смотрели на дождь. У меня появилось ощущение, что они просто радуются дождю и так, прижавшись, стоят уже не один час. Я отошел в сторонку, чтоб не быть замеченным, потом увидел, что они вошли в церковь; неуверенно, крадучись, я пошел за ними. Они уселись на последней скамье, прильнув друг к другу. "В клетку" что-то шепнул, и она, касаясь его лица, тоже ответила шепотом - в церкви ведь разговаривать громко не полагается.
Меня от всего этого чуть не стошнило, и я вышел. Дождь все еще лил. Я бросился к автобусной остановке, но ноги стали какие-то ватные, как на старте во время соревнований, когда нет уверенности в себе.
■
Я подошел к большому квадратному зданию, и ощущение тягучей неуверенности усилилось. По лестнице я взлетел одним махом, но у двери с табличкой "Главный бухгалтер" замешкался. Я ничего не придумал и от этого страшно волновался. Иной раз, и вовсе не прибегая к вранью, я легко мог объяснить свой поступок, но сейчас в голове была невообразимая муть, и я заранее знал, что потерплю неудачу. Послышались чьи-то быстрые, уверенные шаги, они приближались... Кёрнеи! У нас он не казался таким высоким, а в нем наверняка метр восемьдесят пять; держится очень прямо - значит, когда-то занимался атлетикой, это уж точно! Очки его поблескивали, и нельзя было определить, видит он меня или нет. С какой стати я здесь торчу, подумал я и толкнул дверь.
Комната секретарши была пуста. Наверное, я поспешил, можно было и подождать, пока пройдет Кёрнеи...
Постучав, я вошел.
Папа, склонившись над письменным столом, просматривал какие-то бумаги.
- Да, да. Сейчас иду! - сказал он, не поднимая глаз.
- Это я, папа.
Он вскочил, швырнул папку и уставился на меня с обалделым видом.
- Что тебе надо?
В этот момент вошла тетя Гизи и заслонила меня дверью.
- Начинают!
- Хорошо, - сказал папа и, подождав, пока закроется дверь, спросил: - Тебя мама послала?
- Нет, - это я выдавил с таким трудом, будто у меня отнимался язык.
- Ты весь промок, - сказал он, глядя на лужу у моих ног.
- Дождь идет.
- Где ты был?
- Шаландал.
- Что?
- То есть шатался.
Как и можно было предположить, папа моментально взвился - он совершенно не выносит таких словечек.
- Андриш! - взглянув на часы, начал он. - У меня нет ни сил, ни времени заниматься твоими идиотскими выходками. По крайней мере сейчас!
- Только сейчас? - спросил я тихо. И тогда ему припомнился наш недавний разговор. Это было вчера...
- Для твоих дурацких выходок у меня вообще времени нет! - сказал он на полтона ниже. - Пойдем.
В дверях я пропустил его вперед. Он был в замешательстве - должно быть, нужна неукротимая фантазия, чтоб догадаться, зачем я пришел. Мы совершали марш по длинному коридору, и он смущенно молчал.
- Я не буду тебе мешать. Подожду, пока ты кончишь... - сказал я.
- Об этом не может быть и речи!
- А что? Времени у меня хоть отбавляй.
Мы как раз проходили мимо буфета.
- Ты голоден? - спросил он, завернув в буфет.
- Нет.
Он все же купил стакан какао и сунул мне.
- Я не голоден. Иди, папа. Я подожду...
- Выпей!
Ну ладно, еще из-за этого спорить. Я стал пить без всякой охоты, а он поглядывал на часы.
- Я спешу, Выпей и спокойно иди домой... Я поставил стакан, застегнул плащ.
- Мне не хочется домой, - заявил я.
Он пытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле. А я не стал ждать, пока он очухается.
На лестнице я оглянулся: он все еще стоял в дверях буфета и не слышал, как Гизи зовет его.
■
Дома я свалился, словно после нокаута, и лежа стянул с себя мокрую одежду. Зубы стучали, я укрылся и сразу заснул. Проснулся я от звука хлопнувшей двери. Посреди комнаты с портфелем под мышкой стояла Кати.
- Какая жуткая тишина, - сказала она испуганным шепотом, испытующе заглядывая мне в лицо. Неплохо! Грохает дверью, как полоумная, а потом жалуется на тишину. - Папа не приходил? - спросила она.
- Нет.
- Что теперь будет?
- Спросила бы что-нибудь полегче.
- Но ты же сказал, что все понимаешь...
- А что тут понимать? Он не хочет возвращаться домой...
- Он больше никогда... не вернется?
- Да чего ты ко мне привязалась? Гадалка я, что ли?
Кати села, положила портфель, открыла его и уныло уставилась перед собой.
- Андриш! - запинаясь, сказала она наконец. - Я получила... двойку по математике...
- Ага, - сказал я кротко, потому что у самого было рыльце в пушку. - Самое подходящее время.
Но для нее это прозвучало упреком, и она начала горячо защищаться:
- Подходящее не подходящее, а я не могу... я на уроках не слушаю... Думаю о другом!
Я промолчал, тяжело вздохнул, встал и натянул тренировочный костюм.
- Как же теперь подписать? - спросила она убитым голосом.
- А никак.
- Но ведь надо. Ты же знаешь!
- Ну, давай.
Она сразу же поняла, чего я хочу.
- Нет, нет. Только не это! - сказала она и прижала к себе дневник.
- Ну... если у тебя хватает нахальства... Сейчас... Тогда проваливай! А мне наплевать! - бросил я.
Кати прикусила палец, неуверенно засеменила к двери и остановилась.
- Они же... сличат... подписи...
- Пусть сличают! - сказал я. - Ну-ка, взгляни.
Подождав, пока она подойдет, я набросал на листке: Шандор Хомлок. Получилось роскошно - мы с Чабаи часто соревновались в подделке родительских подписей. Подпись мамы я подделываю еще лучше - я и это продемонстрировал. Кати одобрительно посмеивалась, но, все еще не решаясь, прижимала дневник к себе.
Тогда я вырвал его; она с трепетом следила за моей рукой, но в общем-то не мешала.
- Готово! - сказал я и небрежно швырнул ей дневник.
Поймав его на лету, она несколько минут разглядывала подпись, потом снова заволновалась.
- А если... еще пара?
- Я опять подпишу! Времени у меня предостаточно!
Вдруг у нее задрожали губы.
- Андриш! Это так странно...
- Привыкнешь.
- Я не о том. - От потрясения, вызванного подделкой в дневнике, она уже оправилась. - Неужели папа больше никогда не придет домой... вечером?..