4) Герой устраняет препятствие и силой (варианты: хитростью, обманным путем или благодаря счастливому стечению обстоятельств, реже благодаря волшебной силе) берет бабу - точнее сказать: насилует - "вот тут-то он натешился" (36) - она остается униженной, "в дурах", над ней смеются, потешаются (она жертва) - герой уходит домой (уезжает, бежит от мести: "и след давно простыл", или его прогоняют). Иными словами, русская народная ебля рождена, как правило, мужской похотью, но по дороге оборачивается актом унижающей бабу силы - тем она и интересна.
Это видно на примере некоторых животных сказок. Сказочник, как правило, на стороне героя, хотя и здесь бывают инвариантные решения.
Заяц захотел лису (1) - препятствие (в виде ее детей, да и сама она не хочет) - погналась за зайцем - застряла между березами - заяц ее изнасиловал (приговаривая: "вот как по-нашему! вот как по-нашему!") - и сделал вид, что об этом все узнали - "лиса вспыхнула от стыда".
Однако сказочник готов и перевернуть сказку и пользу жертвы, если герой хвастается. Воробей захотел кобылу (2). Кобыла не против, но ей нужна любовь. В уста кобылы вкладывается крестьянский кодекс любви:
- По нашему деревенскому обычаю, когда парень начинает любить девушку, он в ту пору покупает ей гостинцы: орехи и пряники. А ты меня чем дарить будешь?
Воробей приносит ей (хотя про любовь и не думает) целый четверик овса по зернышку. Кобыла оценила его поступок, соглашается, однако она откуда-то узнает о его плане: "Хотите ли, отделаю ее при всем нашем честном собрании?" - и приглашает его созвать своих товарищей. Воробей садится на хвост и проваливается в зад. Следует наказание. Кобыла прижала его хвостом, а потом запердела. Воробей был посрамлен перед товарищами. Он оказался ложным героем.
2. Иерархия героев
Мужик, отец, сын, солдат, поп, купец, барин - с одной стороны; баба, девка, попадья, мать, теща, вдова - с другой. Два антагонистических мира, сошедшихся вместе по случаю полового желания. Но и внутри этих миров не существует единства и взаимопонимания.
Если мужик - основной мужской герой сказки, то солдат - любимый герой, сказочник им любуется. Солдат гораздо сообразительнее мужика (он, бывает, спит с его женой:
"Как легли они вечером спать все вместе: хозяйка в средине, а мужик с солдатом по краям, мужик лежит да разговаривает с женою, а солдат улучил то времечко и стал хозяйку через жопу валять" (56),
он бодрый (не ленивый, как мужик), активный, энергичный и сексуально неотразимый. Он даже способен в сознании ебущихся девки и парня превратиться в Бога (59), который, впрочем, "забрал их одежду, вино и закуски, и пошел домой".
Напротив, на другой, негативной стороне русской сказки, находится поп - полное посмешище. Сказка мечтает обознаться и превратить его в черта:
"…А в сундуке сидит поп весь избитый да вымазанный в саже, с растрепанными патлами! "Ах, какой страшный! - сказал барин, - как есть черт!"".
Белинский был прав в своем письме к Гоголю. В результате столкновения двух крайностей: солдата и попа - создается особо взрывной эффект.
В сказке "Солдат и поп" (60) сюжет строится по схеме "исполнения желания": "Захотелось солдату попадью уеть; как быть?"
Нарядился во всю амуницию, взял ружье и пришел к попу на двор.
- Ну, батька! вышел такой указ, велено всех попов перееть; подставляй свою сраку!
Поп не удивился такому указу. ("Что делать! ихняя воля", - вздыхает поп из другой сказки (70) по тому же поводу.) Сказка точно фиксирует всегдашнее господство российского государства над церковью. Солдат в социальной иерархии важнее попа, ближе к власти, царю ("А что, часто царя видаешь?" - заискивающе спрашивает поп солдата (70). Государство может издать такой указ. Более того, оно его и издало (в некоторой модификации) - после 1917 года. Но поп как русский человек знает, что всякий закон можно обойти, если умело за это взяться, посредством личных отношений. Отсюда его вопрос:
- Послушай, служивой! нельзя ли меня освободить?
Не кого-нибудь, и тем более не всех попов (бунта поп себе не позволяет), а именно меня, других попов пусть ебут согласно указу, раз он принят. В ответ солдат разыгрывает роль подневольного человека, раба государства, набивая, в сущности, себе цену, как классический российский взяточник:
- Вот еще выдумал! чтоб мне за тебя досталось! скидай-ка портки поскорей да становись раком.
А если бы скинул? От гомосексуального акта сказку защищает лишь изворотливость самого попа.
- Смилуйся, служивой! (хорошо, распевно, по-поповски звучит этот служивой. - В.Е.) нельзя ли вместо меня попадью уеть?
Поп грамотно ставит вопрос. Попадью, в его рассуждении, солдату уеть интересней, чем его самого. Возникает ситуация сексуального рынка, которую и хотел спровоцировать умный солдат. О том, что попу попадью не жаль, что ему не больно от мысли, что солдат выебет его жену, нет смысла распространяться.
- Оно, пожалуй, можно-то можно! да чтоб не узнали, а то беда будет!
Начинается вымогательство.
- А ты, батька, что дашь? я меньше сотни не возьму.
Договорились. Дальнейшее - порнография. То есть, в сущности, цель сказки:
- Ну, поди ложись на телегу, а поверх себя положи попадью, я влезу и будто тебя отъебу!
"Поп лег в телегу, попадья на него, а солдат задрал ей подол и ну валить на все корки".
Поп опять-таки как русский человек недолго огорчался по поводу безобразия указа и даже извлек из его исполнения свое удовольствие:
"Поп лежал-лежал, и разобрало его; хуй у попа понатужился; просунулся в дыру, сквозь телегу, и торчит, да такой красной!"
Поскольку сцене не хватает постороннего взгляда, точки зрения соглядатая, voyeur'a, в последний момент вводится образ поповской дочери. Именно она, а не сосед или какое-либо иное постороннее лицо, по тонкому расчету сказочника, придает действию предельное эротическое напряжение. Как же она себя поведет в такой ситуации? Разрыдается? Набросится на солдата с кулаками, защищая родительскую честь? Потеряет, наконец, сознание? Нет, в сказке она призвана сыграть совсем другую роль. Она должна произнести здравицу в честь солдатского хуя:
"А попова дочь смотрела-смотрела и говорит: "Ай да служивый! какой у него хуй-то здоровенный: матку и батьку насквозь пронизал, да еще конец мотается!""
Естественно, здесь предполагается смех слушателя/читателя. Над чем же, однако, он смеется? Над тем, что дочь не разобралась, где кончается батькин хуй и начинается солдатский? По сути дела, вся сцена представляет собой ситуацию погрома, учиненного над невинной поповской семьей. Но сказке до этого нет дела. Она пристрастна, она в восторге от ловкости и мужской силы своего любимого героя, торжествующего над нелюбимым героем, и, что называется, общечеловеческие ценности не принимаются ею в расчет. Мораль сказки строго ориентирована на поддержку героя в любом его поступке. Действия солдата правильны, потому что они верны. Это уже основа бессмертного ленинского силлогизма.
На женской половине роли распределяются следующим образом:
Девки, по своему амплуа, естественно, enjeu nue. Они неопытны (не умеют "поднимать ноги круто"), вместе с тем любопытны и нередко остры на язык (по причине свежего, в первый раз, взгляда, который в сказке высоко котируется). Их девичий век краток, к девятнадцати годам (судя по сказке "Добрый отец", 37) им полагается овладеть ремеслом ебли. Сказочник над ними обычно подтрунивает, но иногда, выставляя их глупыми, издевается всласть.
Бабы по своей функции похотливы, им бы только задрать подол и "на хую покачиваться". Или дуры. Или похотливые дуры.
Функция жен двоится: они полезны и вредны (нередко вражеский образ) одновременно.
Если в сказке появляется вдова - то к ней по ночам обязательно ходит любовник.
В отличие от барина, отчужденного образа, барышни и молодые барыни - наиболее положительные из женских персонажей. Во-первых, они чаще остальных бывают в сказке красивыми, пригожими, во-вторых, знают, чего хотят, наконец, умны. Таких героинь одно удовольствие отработать (акт ебли имеет большое количество синонимов: в основном, глаголов, передающих значение очень активного, напористого действия; они отмечены в тексте курсивом; сказка также пользуется словом трах задолго до того, как в 70-х гг. XX в. оно стало общеупотребительным), этим можно гордиться, это настоящая победа (с точки зрения сказочника), не то что выебать девку или бабу (впрочем, тоже неплохо). Барышни/барыни вызывают у сказочника определенное уважение.
Образ старухи двояк, как во всякой русской сказке. Порой это старушка-помощница, например, лекарка, которая заманивает девку к себе домой, пугает тем, что та больна, ставит на четвереньки, завязывает глаза и дает парню ее "полечить" (сладкий сюжет-фантазм о ложной больничке, который любит мусолить заветная сказка, напоминает детские игры в доктора). Но чаще старуха - напоминание смерти, ебаться с ней стыдно. Девки мужика дразнят, "доводят", если он имеет дело со старухой: "Старуху качал! старуху качал!" Но старухи умеют огрызаться: "Ах, они, такие-сякие! да разве у старухи хуже ихной-то дыра! да где им, паскудным, так подмахивать!" (52). Для представления о возрасте: мать девки уже считается старухой (то есть около сорока лет). Впрочем, у сказки со временем отношения гибкие, постоянные нелады.
Сказка редко когда интересуется внутренним миром любой бабы, но бывают исключения. Иногда события разворачиваются с женской точки зрения, как ее представляет себе сказочник. Разговорились промеж себя две девки (15):
- А видала ль ты, девушка, тот струмент, каким нас пробуют?
- Видала.
- Ну что же - толст?
- Ах, девушка, право, у другого толщиною будет с руку.
- Да это и жива-то не будешь!
- Пойдем-ка, я потычу тебя соломинкою - и то больно!
Поглупей-то легла, а поумней-то стала ей тыкать соломинкою.
- Ой, больно!
Это уже лесбийский элемент русской народной порнографии, потешная картинка. Но если принять эту сказку всерьез, как фольклорный учебник по половому воспитанию, позиция девки поумнее окажется удивительной. Сошлись две подружки. Почему же одна вместо того, чтобы объяснить, раскладывает другую на лавке, тычет в пизде соломинкой? Ну, не понимает девка - так разъясни! Зачем издеваться? Во Франции бы объяснили, похохотали бы вместе - и объяснили, в Германии бы научно, с анатомическими картами показали, а в России та, что поумнее, некомпетентной подруге соломинкой больно тычет - издевается. Это такой модус российской коммуникации: получать удовольствие оттого, что дуришь другого. Этот русский разговор - чистая эманация зла.
Мотив полового воспитания возникает и в других сказках. Мужик учит дочь блюсти девичью честь (16). Состав сказки относится к основному, многократно повторяющемуся типу "заветной" морфологии: он захотел - препятствие - преодолел (или не преодолел) - по результату: она дала или не дала - в конечном счете: он - герой или ложный герой, то есть посмешище. Говорит дочь отцу:
- Батюшка, Ванька просил у меня поеть.
Ну, просил и просил. Батюшка, видимо, должен провести воспитательную работу. Что он и делает, но по-своему. Он не удивляется тому, что дочь откровенно с ним обсуждает вопрос (насчет "поеть"). Он ей отвечает:
- Э, дурная! зачем давать чужому; мы и сами поебем!
Это, казалось бы, сказано с грубой иронией, но оказывается, осуществлено наделе.
"Взял гвоздь, разжег в печи и прямо ей в пизду и вляпал, так что она три месяца сцать не могла!"
Восклицательный знак принадлежит самому сказочнику. Что означает этот знак? К чему относится? Знак относится к отношению. То, что девка "три месяца сцать не могла", его воодушевляет. Ловко проучил ее родитель. Хорошо сработано. Сказочник опускает подробности самого акта с гвоздем, но и так ясно, что перед нами сложная комбинация изнасилования плюс садизма плюс инцеста. Дело, по нормальным стандартам, уголовное, но оно не заводится. Все ограничивается восклицательным знаком. Батюшка покалечил дочку, но научил. Он - воспитатель, положительное лицо. Но его воспитание получило продолжение по касательной. Дурная дочка (бабы - дуры) урок поняла так, что не надо ебаться с горячими хуями, надо выбирать попрохладнее.
"А Ванька повстречал эту девку да опять начал просить: дай-де мне поеть. Она и говорит: "Брешешь, черт Ванька! меня батюшка поеб, так пизду обжог, что я три месяца не сцала!""
Воспитание насмарку, если вообще оно предполагалось. Гвоздь был, а воспитание? Батюшка даже не удосужился объяснить, зачем он ей в пизду гвоздь совал. А может, так просто, потому что к слову пришлось. Но вот что еще более знаменательно: дочь приняла гвоздь за чистую монету, то есть за отцовский хуй, тем самым в ее сознании инцестуальный акт произошел, и она не придала ему никакого значения. По ее разумению, батюшка просто решил ее выебать, чтобы чужому не давать (самим, в семейном кругу, получить удовольствие), но оказался его хуй слишком горячим (а она не знала, девственница, температуру хуев, то есть он ее заодно и раздевичил), и получилось нехорошо: она три месяца не могла "сцать". А к самой возможности инцеста в сказке всеми (сказочником, отцом, дочерью и, наконец, Ванькой)! проявлено исключительное равнодушие.
В сказке "Добрый отец" "веселый старик" - действительно гораздо более добрый, чем предыдущий, - щупал и отрабатывал всех девок, которые собирались к его двум взрослым дочерям на посиделки, как только они уснут (их оставляли в доме на ночь), а девки молчали - "такое уж заведение было". Но однажды ночью этот сексуальный парадиз кончился тем, что старик случайно отмахал старшую дочь, "а она спросонок-то отцу родному подмахнула". На утро он не мог понять, кого же он все-таки дячил, и спрашивает жену.
- Кого? вестимо кого: знать, большую дочуху.
Жена не предъявляет мужу претензий не только по случаю его ебли с подружками дочерей (вообще в сказке жены, как правило, неревнивы), но и с - "дочухой" (полная толерантность! до такой толеранции не дошла западная сексуальная революция 60-х гг).
"Старик засмеялся и говорит: ох, мать ее растак!
- Что, старый черт, ругаешься?
- Молчи, старая кочерга! я на доньку-то (на дочку-то) смеюся; вить она лихо подъебать умеет!
А меньшая дочь сидит на лавке да обертывает онучею ногу, хочет лапоть надевать, подняла ногу да и говорит: вить ей стыдно не подъебывать-то; люди говорят: девятнадцатой год!
- Да, правда! евто ваше ремесло!"
Сказка переплела "мужскую" мечту (всех девок отъебать) и юмор (обознался - а родная дочь спросонок подмахнула), не выделив инцест - какое-либо нарушение. Инцест провоцирует всего лишь смешную ситуацию.
Откровенное торжество инцеста в сказке "Чесалка" (66) о глупой поповской дочери, которая приняла хуй за чесалку и требует от барина, чтобы он отдал ей ее предмет.
"Поп смотрит в окно: дочка тащит барина за хуй, да все кричит: "отдай, подлец, мою часалку!", а барин жалобно просит: "батька, избавь от напрасной смерти! век не забуду!"
Поп спас барина: выставил в окно свой хуй - "вот твоя чесалка!". Дочка бросила барина и бегом в избу.
- Ах, ты, сякая-такая! - напустился на нее поп: - гляди, матка, вить у нее честности-то нет.
Попадья занимает своеобразную позицию: обыгрывает слово "честность", по сути дела, провоцируя инцест:
- Полно, батька, сказала попадья, посмотри сам, да получше.
"Поп долой портки, и давай свою дочь ети: как стало попа забирать - он ржет да кричит: "нет, нет, не потеряла дочка честности…""
Попадья и далее командует инцестуальной еблей:
- Батька! засунь ей честность-то дальше.
- Небось, матка, не выронит, далеча засунул!
"А дочка еще молоденькая, не умеет поднимать ноги круто.
- Круче, дочка, круче! - кричит попадья.
А поп:
- Ах, матка! так и вся в куче!"
То-то смеха было! И словами поиграли, и дочку выебли. "А поп и доселева живет: дочку с матерью ебет!"
Если запрет инцеста считается признаком, отделяющим культуру от не культуры (с этим, кажется, никто не спорит), то персонажи заветной сказки (да и сам сказочник) находятся в докультурном состоянии дикости.
Авторитет отца-батюшки, самодура и самодержца, расплющивает и сына (12). Сын-дурак захотел жениться "да поспать с женой". Отец: рано. Почему рано?
"Погоди, сынок!.. хуй твой не достает еще до жопы: когда достанет до жопы, в ту пору тебя и женю".
Кажется, и в этот раз такое заявление можно считать потешной метафорой. Но сказка разворачивает метафору в издевательский сюжет: сын поверил отцу и стал
"вытягивать хуй и вот-таки добился он толку, стал хуй его доставать не только до жопы - и через хватает!".
Узнав об этом, отец сказал сыну:
- Ну, сыночек! когда хуй у тебя такой большой вырос, что через жопу хватает, то и женить тебя не для чего; живи холостой, сидя дома, да своим хуем еби себя в жопу.
Предложенный отцом для сына-козла потешный вариант самосодомизма интересен не только как форма перверсии. Это знак неограниченной власти (с легкостью можно представить себе подобные разговоры между старшиной - "отцом" и рядовым - "сыном").
Однако заветная сказка отнюдь не зареклась хранить верность отцу-самодуру, представлять исключительно его точку зрения. Сказка очень подвижна в своих симпатиях. Она спокойно может отца "продать", обернуться против него, если тот окажется в роли вредителя и сорвет сексуальный акт сына. В "Раззадоренной барыне" (33) сын богатого мужика уже было добился своего, а отец спугнул барыню, и сын напустился на отца:
- Кто просил тебя кричать-то, старый хрен!
Попутно замечу, что обращения в заветной сказке (старый хрен, старый черт, старая кочерга и т. д.) говорят об извечной галантности русских народных нравов; обращают на себя внимание также диалоги мужа и жены:
- Что ты рыло-то воротишь? спросил мужик. Смотри, как бы я те не утер его!
- Поди-кась! твое дело только гадить (43).
И т. д.
Возвращаясь вновь к инцесту, добавлю, он растворен в сказках в разных, в том числе мягких, формах: тетка и племянник из "Бабьих уверток"! (71), несмотря на различные хитрости тетки, в конце концов успешно ебутся на одной печи, прямо рядом с дядей. Возникает и важная тема коллективного, группового секса. Сыграв на разности значений слова "дать", поповский батрак ебет обеих поповн одновременно:
"Тут они обе легли, и работник лихо их отмахал" (46).
Коллективный секс, при котором есть, по крайней мере, зрители, свидетели, очень распространен в заветной сказке:
"- Где же мы ляжем? - спрашивает попадья, - вить здесь нищий сидит!
- Ничего, пусть себе посмотрит! - сказал мужик, положил попадью на кровать и давай ее зудить (вар. сандалить)" (65).
Ебля на людях - это потеха и казнь одновременно, или, точнее, потешная публичная казнь.
Заветная сказка порой оказывается немотивированно, исключительно жестокой.
Тот же батрак, что отъебал обеих поповн, бежит от наказания, в результате разных приключений оказывается в доме вдовы вместе с самим попом, цыганом и другими. Ночью к ней приходит, как водится, любовник. Батрак, который лег у окна, прикидывается вдовой, объясняет любовнику, что в доме чужие люди.
- Ну, миленькая! говорит любовник, нагнись и окошко, хоть мы с тобой поцелуемся!
"Работник поворотился к окну жопою и высунул свою сраку; любовник и поцеловал ее всласть".