Ну и, поскольку беседуем мы откровенно, я скажу вам и кое-что еще. Надеюсь, одержать в ноябре победу мне не удастся. Я не из тех, кто настырно лезет туда, где он никому не нужен. Однако принципы необходимо отстаивать, и, клянусь Богом, я собираюсь сделать это.
Меня ждет в Огайо прекрасная семья. И несколько совершенно прекрасных внуков, с которыми я вижусь недостаточно часто. Там стоит мой дом, у него имеется отличнейшая веранда, а на веранде - кресло-качалка. И скажу вам честно, мои дорогие сограждане-американцы, я не отдал бы все это за новые четыре года в Белом доме, даже если бы вы провозгласили меня пожизненным императором, заодно подарив мне бриллиант Хоупа и кучу танцовщиц из Лас-Вегаса.
Я сожалею, что мы дошли до этого, но мы дошли и должны идти дальше.
А кроме того, я сожалею о том, что отнял время у вашего любимого телешоу. Спокойной ночи, мои дорогие американцы. Да благословит нас Бог и да сохранит Он Соединенные Штаты Америки.
Президент закончил, и в Овальном кабинете наступила полная тишина. Все замерли. Потом один из телевизионщиков начал хлопать в ладоши, и внезапно к нему присоединились все присутствующие, даже агенты Секретной службы, которые никогда никаких эмоций не проявляли, а уж аплодирующими их и вовсе никто отродясь не видел.
И президент Вандердамп, увидев это неожиданное проявление чувств, помрачнел и подумал: "О черт".
Глава 21
- Я была такой дурой, amor. Но теперь я твоя. Вся твоя, если ты примешь меня. Возьми меня, Митчелл. Возьми. Направь в меня твой "Нимиц". Сейчас!
- Хорошо, Конни, но знай: Добрым Дядей я больше не буду.
- Стоп.
- Что-то не так? - брюзгливо осведомился Декстер и уронил задыхающуюся Рамону Альвилар на атласные простыни президентской постели Кемп-Дэвида.
- Пятиминутный перерыв, - объявил Джерри, режиссер.
Затем он и Бадди подошли к Декстеру.
- У тебя все в порядке, Декс? - спросил Джерри.
- Да. Да, - с ноткой раздражения в голосе ответил Декстер. - Все нормально. А что? Вам что-то не понравилось?
- Нет-нет, - самым искренним, на какой он был способен, тоном заверил его Бадди. - Все хорошо. Отлично. По-моему, просто отлично.
- Лучше не бывает, - подтвердил Джерри. - Но я - может быть, только я, - не ощутил настоящего пыла. Я прав, Бадди?
- Ага, - ответил Бадди. - По-моему, прав.
- Понимаешь, это страстная сцена, страстная-престрастная, - продолжал Джерри. - Рамона, - Господи, - да она же вся горит. Ее, того и гляди, льдом придется обкладывать. А когда ты доходишь до реплики "Добрым Дядей я больше не буду", у тебя получается что-то вроде - не знаю, - ну как будто ты эсэмэску посылаешь.
И Джерри снова повернулся к Бадди:
- Верно?
- Думаю, да, - произнес Бадди с такой задумчивостью, точно он размышлял о некой поправке к Ньютоновой физике. - Пока я смотрел на Рамону, у меня у самого член разбух, а ведь я от нее в десяти ярдах сидел.
Декстер вздохнул:
- Все правильно. Простите, ребята. Я… думаю, у меня голова сейчас совсем другим занята.
- У тебя все путем? - участливо поинтересовался Бадди. - Моя помощь не требуется?
- Нет-нет. Все нормально.
Хотя какое уж там "нормально"? Не далее как вчера Декстер в очередной раз поругался с Терри по поводу приглянувшейся ей квартиры на Парк-авеню - "гребаной квартиры", как он теперь именовал ее в разговорах с женой. Терри отыскала ровно то, что ей требовалось: угол Парк-авеню и Семьдесят четвертой улицы, точка пересечения самых дорогих на планете широты и долготы. Двухуровневая квартира на первом этаже старинного теперь уже дома, представлявшая собой то, что принято называть "maisonnette". Декстер в разговоре с женой высказал предположение, что у французов это слово означает "чудовищно дорогая".
- Четыре миллиона? Четыре миллиона долларов? Терри! Пресвятая Мария, благодати исполненная!
- Это Нью-Йорк, Декстер.
- Спасибо, что объяснила. А то я уж решил, что речь идет об алмазных копях Южной Африки.
- Ладно, - сказал Декстер. - Снимаем еще раз. Я с нее одежду зубами срывать буду.
- Вот это дело, тигр. - И Бадди хлопнул Декстера по плечу как мужчина мужчину. - Это по-нашему. И побольше энергии. Брось ее на кровать, введи в ее гавань свой "Нимиц", и дело с концом. Готовы, господин президент?
- Да, да, - ответил Декстер, стараясь всем своим видом показать, до чего ему скучно кувыркаться в постели с женщиной, которой журнал "Пипл" отвел в своем списке самых сексуальных женщин планеты Земля третье место.
Помимо квартиры ценой в четыре миллиона долларов, в голове Декстера Митчелла сидела и еще одна заноза: опубликованные этим утром "Ю-эс-эй тудей" результаты опроса. "Если бы выборы президента происходили сегодня, за кого бы вы проголосовали?" Ответ "За президента Митчелла Любшторма" шел первым - да еще и с тридцатипроцентным отрывом от того, что следовал за ним.
Декстер, держа газету повлажневшими от волнения пальцами, показал ее жене. Терри взглянула на результаты опроса с таким скучливым недоумением, точно перед ней была открытка от тетушки Хэтти, которую ни с того ни с сего понесло отдыхать аж на Бора-Бора.
- Замечательно, дорогой. А еще замечательнее то, что в выборах ты не участвуешь.
- Но, Терри. Ты посмотри на цифры. Тридцать процентов!
- Декстер, - ответила она. - Митчелл Любшторм - это всего лишь телевизионный персонаж.
- Ну и что? - спросил Декстер. - Мы теперь все - телевизионные персонажи.
- Я - нет. Послушай, милый, ты получил приятный комплимент за то, что тебе удалось сделать. Тем более приятный, что актер ты не профессиональный. Мы все гордимся тобой. Но этот опрос, - Терри усмехнулась, - бессмыслен.
И она добавила веселым тоном матери, пытающейся убедить норовистого шестилетнего сына в том, что идти в зоопарк именно сегодня ему нисколько не хочется:
- К тому же ты и так уже президент.
Декстер вздохнул:
- Это не одно и то же, Терри. Тебе знакомо такое слово "синхронность"?
- Разумеется, - ответила Терри. - Это когда у тебя вдруг появляется куча денег, а в продажу поступает в точности та квартира, какая тебе требуется.
Покончив со сценой страстного примирения в Кемп-Дэвиде, Декстер отправился в свою гардеробную и позвонил оттуда Бастеру "Басси" Скрампу, вашингтонскому поллстеру и политическому махинатору. О Басси Скрампе говорили - ядовито, но точно, - что основу его морали составляет известное заявление Граучо Маркса: "У меня есть принципы. А если они вам не нравятся, у меня найдутся другие".
- Мистер президент! - радостно воскликнул Басси. Они знали друг друга лет уже сто. - Как там "Нимиц"? У меня мурашки по коже бегут каждый раз, как ты упоминаешь о нем, ей-богу!
- Хрен с ним, с "Нимицем", - ответил Декстер. - Послушай, Басси, то, что я сейчас скажу, должно остаться между мной, тобой и Святым Духом. Ты понял?
Глава 22
Расследование утечки информации по "Суэйлу" продолжалось уже четвертую неделю, но результатов пока не принесло, - если не считать того, что настроение, царившее в мраморном дворце, стало еще более мрачным.
Утративший доверие к коллегам Хардвизер, от которого теперь все сильнее попахивало мятой, обратился, как и обещал, в ФБР, что породило в них почти единодушное недовольство. (Члены Верховного суда пришли наконец-то к согласию.) Клерки, которых просили пройти проверку на детекторе лжи, донимали жалобами своих начальников, а эти олимпийцы, проникаясь, в свой черед, надменной обидой, строчили снабженные обильными ссылками на прецеденты письма министру юстиции, демонстративно направляя копии своему председателю. Одно из таких писем было целиком и полностью воспроизведено на первой странице "Вашингтон пост".
Небеса над Капитолийским холмом и всегда-то были темными от судебных повесток и предписаний, но, поскольку Верховный суд есть суд, как-никак, верховный, Министерству юстиции в самом полном его составе только и оставалось, что бессильно топать ногами в пол да жаловаться прессе на "верховное высокомерие". Ювеналово quis custodiet цитировалось телевидением так часто, что даже трехлетние дети начали легко и свободно изъясняться на латыни. Подобного презрения к себе Верховный суд не вызывал у граждан страны со времен слушания дела "Буш против Гора". Уж не лишился ли Председатель Верховного суда Хардвизер прежней хватки? "При Ренквисте такого не случилось бы". К тому же говорят, что он попивает. Все это очень грустно.
А в эпицентре этой неразберихи и раздоров стояла судья Пеппер Картрайт, - поначалу сильнее прочих от утечки и пострадавшая, она постепенно становилась в глазах публики первопричиной всех неприятностей. В газетах начали даже появляться редакционные статьи, требовавшие ее импичмента. Недаром ведь говорят, что у Вашингтона от поры до поры возникает потребность в ведьме, которую можно было бы сжечь.
Тем временем президент, который посадил ее в Верховный суд, готовился в проведению самой донкихотской за всю историю страны кампании по выборам на второй срок. Он объявил о своем намерении не потратить ни гроша на телевизионную рекламу собственной персоны и ни единого дня на выступления в Айове, Нью-Гэмпшире и любом другом из тех штатов, в которых проводятся первичные выборы. Лозунг его кампании был почти вызывающе прозаичным: "Вандердамп - того же самого, но побольше!"
"В качестве боевого клича, - сказал один из мудрецов от политики, - это мало походит на "Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом"".
И тем же временем поправка об ограничении срока президентского правления старательно ратифицировалась законодательными собраниями различных штатов. Состоявшие в этих собраниях сенаторы были недовольны Вандердампом, уже несколько лет не подпускавшим их к государственному пирогу. А с другой стороны, народ, похоже, находил отсутствие у президента интереса к переизбранию и его занимающую дух откровенность освежающими, если не уникальными. Согласно опросам, многие граждане страны пересмотрели свою quondam odium. Популярность президента выросла на двенадцать процентов, или, как выражаются в Вашингтоне, на двузначное число.
Находившаяся в самой гуще этой ревущей бури Пеппер сморкалась, вытирала слезы и пыталась заниматься своим прямым делом - наиболее точным, по возможности, истолкованием Конституции США. Однако веселого в этом занятии было мало, к тому же она скучала по открывавшемуся из прежнего ее окна виду на Центральный парк. Скучала по времени, когда она лежала в постели, вглядываясь в парк и жуя горячие рогалики. Бадди был не прав, говоря, что в Вашингтоне нет хороших ресторанов, и все же отыскать углеводы настоящего нью-йоркского качества ей пока что не удалось. Впрочем, это было не самым большим из ее разочарований.
Как-то раз, дело было во время перерыва на ланч, Пеппер, зайдя в кафетерий Верховного суда, оказалась стоящей в очереди за Криспусом Галавантером.
- Почему это мы с вами, - произнес он своим сочным виолончельным голосом, - вечно оказываемся в хвосте любой процессии? Когда наконец мы займем в шествии к славе места, которые принадлежат нам по праву? Мир в недоумении.
Криспус нередко прибегал к такому вот пародийно выспреннему тону. Клерки прозвали его "карамельным цезарем", и он до того привык к этой кличке, что временами подписывал свои меморандумы инициалами "КЦ".
Пеппер улыбалась, составляя на поднос желе с фруктами, творог, холодный чай. Криспус нагрузил свой достойными обжоры количествами мясного рулета, картофельного пюре, лимской фасоли, нарезанного колечками лука, добавив ко всему этому две бутылки "Доктора Пепперса".
- Могу я… составить вам компанию? - спросил он. Собственно говоря, вопрос этот представлял собой некоторое нарушение протокола, поскольку под мышкой у Пеппер были зажаты бумаги - знак того, что она собирается читать за едой, - однако не родился еще человек, способный отказать Криспусу.
- Как вы себя чувствуете посреди нынешних бури и натиска? - спросил он.
- Нормально. Меня, по крайней мере, не приглашают на детектор лжи, - ответила Пеппер, поддевая вилкой кусочек творога.
- Безобразная история. Вы такого не заслужили. Да и все мы имеем в итоге вид самый бледный. Я не виню председателя за то, что он так разозлился, однако и не думаю, что, напустив на нас ФБР, он укрепит присущее нам чувство общности.
- Я просила его не делать этого, - сказала Пеппер. - Но он уже закусил удила. Начал распространяться о том, какой это позор, и так далее, и тому подобное. По-моему, он сейчас… не в лучшей форме.
Криспус задумчиво пожевал.
- Мне за него тревожно, - сказал он. - Шеф либо переживает периодонтальный кризис - в последнее время от него сильно разит мятой, - либо водит чрезмерно теплую дружбу с Джоном Ячменное Зерно. Что ж, ему выпали суровые испытания. Мне нравится Деклан. Я не соглашаюсь с ним девять раз из десяти. И по поводу геевских браков тоже не согласился. Однако сей кот выскочил из мешка, и обратно его уже не засунешь. С этой задачей навряд ли кто справится. А тут еще история с "Суэйлом". Увы. Как ваше желе, кстати? Не хотите попробовать мясной рулет? Он… у меня нет слов, чтобы описать его платоновскую идеальность. А знаете, кому принадлежит рецепт? Миссис Франкфуртер. Живет после нее и жить будет. Обратился в наше наследие. Как бы мне хотелось оставить такое же. Быть может, мое начо сумеет затмить все прочие блюда? "Начо Галавантера". Нет, "начо Криспус". Рецепт, который останется в веках. И вы, подумать только, присутствовали при начале его восхождения к славе. Вы ощущаете историческую значимость этого момента?
- Попробуйте лучше желе, - предложила Пеппер.
- Возражаю, - ответил Криспус. - Возражаю категорически. Никогда больше эти уста не коснутся желе.
- Полинасыщенных жирных кислот, которые навалены на вашу тарелку, хватило бы и для того, чтобы прикончить марафонца.
- К вашему сведению, мисс Диетолог, одиозная субстанция, разместившаяся на вашей тарелке, - говорю это без какого-либо неуважения к творогу, - была практически единственной пищей, какую я мог позволить себе в студенческие годы. Она да еще отвратная японская лапша. - Криспуса передернуло. - И все же я беспокоюсь за Деклана. Я не большой любитель бесед на околослужебные темы, однако говорю вам здесь и сейчас, мне за него тревожно. И Пэги, милейшей, добрейшей женщине, тоже. Но ей до него достучаться не удается. Он не подпускает ее к себе. А человек, не подпускающий к себе Пэги Плимптон, лишается общения с квинтэссенцией гуманности. Я вчера виделся с ним, и выглядел он, как… как персонаж Эдгара Алана По. Я сказал ему, сказал тоном самым отеческим: "Дек, помните, что по другую сторону стены унижения лежит свобода".
- И что он ответил? - спросила Пеппер.
- Он ответил: "Вы это в "Путешествии пилигрима" вычитали или на бумажке, которую выковыряли из печеньица с предсказанием в дурном китайском ресторане?" Я рассмеялся. Он нет. Его даже собственные остроты не веселят. А не получать удовольствия от собственных афоризмов - это то же самое, что умирать от жажды посреди своего винного погреба.
- Я ощущаю себя в этой истории какой-то сбоку припекой, - сказала Пеппер.
Криспус пожал плечами:
- Вы же не виноваты в том, что кто-то настучал в газету насчет "Суэйла". Хотя начало вашей работы здесь тихим и мирным, - и он по-товарищески улыбнулся, - никак не назовешь.
Пеппер уныло вглядывалась в остатки своего фруктового желе.
- Вы думаете, мне следует… - заставить себя закончить фразу она не смогла.
- Съесть еще немного этой кошмарной субстанции? Нет. Вам необходимы картошка и мясо, женщина. А скажите-ка мне, судья Картрайт, что вам нравится делать?
- Делать?
- Ну, перестаньте, мы же не на прениях сторон. Вопрос не такой уж и сложный. Нравится ли вам слушать музыку? Ходить в кино? Танцевать? Решать головоломки судоку, сидя в ванне и слушая шопеновские ноктюрны? Я предпочитаю их в исполнении Маурицио Поллини. Вот человек, которого коснулась длань Божия. При всем моем уважении к Горовицу и Рубинштейну, рядом с ним они выглядят приготовишками, только что разучившими "собачий вальс". Или вы предпочитаете забираться, облачась в короткие кожаные штаны, на горные вершины? Стрелять из мощной винтовки по благородным оленям и приколачивать их рога к стенам вашего жилища? Держите ли вы тропических рыбок? Разговариваете ли с домашними растениями? Вяжете?
- Единственное, что я делаю, - ответила Пеппер, - это отсиживаю, корпя над документами, мою техасскую задницу.
И она, нагнувшись над столом, прошептала:
- Я тону, Криспус. И думаю, что до свистка мне здесь не досидеть.
- Вы это о чем?
- Да в общем-то ни о чем. О родео.
- Держитесь, судья Картрайт, - сказал, утирая салфеткой губы, Криспус, - держитесь. К вашему сведению, в первый год здесь каждый ощущает себя утопающим. Кроме, быть может, Сильвио. - Он хмыкнул. - Сильвио, как вы понимаете, не был назначен сюда президентом, его послали нам свыше.
Пеппер почувствовала, как к глазам ее подступают слезы.
- Я просто-напросто никчемушница.
Криспус удивился:
- А что это такое? Нечто из Льюиса Кэрролла? Звучит неприятно.
- Нечто занимающее не свое место. Ни на что не годное. Нечто вроде меня.
Криспус откинулся на спинку стула и задумчиво погладил себя, словно позируя для карикатуры девятнадцатого столетия, по округлому животику.