Линди прошла вперед еще немного, потом обернулась ко мне:
- Помните, Стив, когда мы здесь стояли - еще до того, как вошли охранники? У нас с вами завязалась дискуссия.
- Да, помню. Но к чему снова об этом? Знаю, я слегка зарвался.
- Ладно, проехали. Но куда же подевалась индейка? - Она снова огляделась вокруг. - Знаете что, Стив? В детстве мне ужасно хотелось стать балериной или певицей. Я старалась изо всех сил - господи, как я старалась! - но надо мной только посмеивались, и я думала: как жесток этот мир. А когда подросла, то поняла, что это совсем не так. То есть, если бы даже вы были, подобно мне, лишены благословения свыше, для вас все равно оставался шанс: вы все равно сумели бы найти место под солнцем, вам не нужно было бы ограничиваться только стремлением быть на виду. Это было бы не так-то легко. Вам пришлось бы попотеть и отмахнуться от сплетен. Но все равно шанс бы у вас оставался.
- Что ж, вам как будто все это удалось.
- Мир удивительно устроен. Знаете, я думаю, что это было очень дальновидное решение. Со стороны вашей жены, я хочу сказать. Посоветовать вам сделать пластическую операцию.
- Давайте оставим мою жену в покое. Послушайте, Линди, а куда, по-вашему, ведет этот ход?
В дальнем углу помещения, где заканчивался ряд буфетных стоек, виднелись три ступеньки, ведущие к зеленой двери.
- Почему бы не проверить? - спросила Линди.
Мы с той же осторожностью отворили и эту дверь,
и я на какое-то время совершенно потерял ориентировку. Темно было - хоть глаз выколи, и всякий раз, пробуя повернуться, я упирался лбом не то в плотную ткань занавеса, не то в брезент. Линди, державшая фонарик, копошилась где-то впереди вроде бы с большим успехом. Споткнувшись, я вывалился в какое-то темное пространство. Линди меня там ждала, посвечивая фонариком мне под ноги.
- А я это заметила, - проговорила она шепотом. - Вы не любите о ней говорить. О вашей жене то есть.
- Это не совсем так, - ответил я тоже шепотом. - А где мы?
- И она ни разу вас не навестила.
- Это потому, что, если точнее, мы сейчас не вместе. Раз уж вам так надо знать.
- Ох, простите. Я вовсе не собиралась совать нос не в свои дела.
- Не собирались?
- Ого, дорогуша. Поглядите-ка! Вот она! Мы ее нашли!
Линди показывала на стол, стоявший невдалеке от нас. Он был накрыт белой скатертью, на нем бок о бок возвышались два серебряных купола.
Я подошел к первому и опасливо снял крышку. Конечно же, внутри покоилась упитанная жареная индейка. Я нащупал нутро и всунул туда палец.
- Там ничего нет.
- Нужно забраться поглубже. Я протолкнула ее очень далеко. А эти индейки куда крупнее, чем вы думаете.
- Говорю вам, там ничего нет. Посветите-ка сюда фонариком. Проверим другую. - И я так же осторожно снял крышку со второй индейки.
- Знаете, Стив, я думаю, это неправильно. Не нужно смущаться говорить об этом.
- О чем?
- О том, что вы в разводе с женой.
- Я разве сказал, что мы в разводе? Неужели я так сказал?
- Я подумала…
- Я сказал, что если точнее, то мы не вместе. Это разные вещи.
- По-моему, одно и то же…
- Нет, не одно и то же. Это временное явление, что-то вроде испытания. Ага, тут что-то есть. Вот она.
- Так почему же вы ее не вытащите, дорогуша?
- По-вашему, я не пытаюсь вытащить? Ух ты! Неужто нужно было запихивать ее так далеко?
- Шшш! Сюда кто-то идет…
На первых порах определить, сколько их там, было трудно. Потом голос приблизился, и я догадался, что это всего-навсего один человек, который непрерывно говорил по мобильнику. Мне также стало ясно, где мы находимся. Сначала мне чудилось, будто мы забрели в непонятные дебри за кулисами, а на самом деле мы стояли на самой сцене, и от танцевального зала нас отделял только занавес у меня перед носом. Человек с мобильником, получалось, направлялся через танцевальный зал прямо к сцене.
Я шепнул Линди, чтобы она выключила фонарик, и мы окунулись в темноту. Линди сказала мне на ухо: "Давайте валить отсюда", и я услышал, как она на цыпочках от меня удаляется. Я снова попробовал извлечь статуэтку из индейки, но теперь опасался шуметь, а главное - пальцам не удавалось ни за что уцепиться.
Голос в темноте все приближался, пока я не ощутил, что этот человек стоит прямо передо мной.
- …это не мои проблемы, Ларри. Фирменный знак на карточках с меню нам необходим. Не моя забота, как ты с этим справишься. О'кей, займись этим сам. Правильно: делаешь все сам и приносишь их сюда тоже сам, а как будешь выкручиваться - мне до лампочки. Приволоки карточки сюда сегодня утром, самое позднее - в девять тридцать. Нам это до зарезу нужно. Столики выглядят что надо. Их тут полным-полно, поверь мне. О'кей. Получение я оформлю. Хорошо, хорошо. Да. Займусь оформлением прямо сейчас.
Произносивший последние фразы голос перемещался в сторону. Говоривший повернул, должно быть, какой-то выключатель на стене зала, потому что прямо надо мной вспыхнул яркий свет и послышалось слабое жужжание, словно заработал кондиционер. Но почти сразу же стало ясно, что никакой это не кондиционер: у меня перед носом начал раздвигаться занавес.
За всю мою карьеру дважды случалось так, что вот я на сцене и должен играть соло, но вдруг до меня доходит, что я не знаю, с чего начать, в какой я тональности и какова последовательность аккордов. Оба раза я застывал на месте, будто в стоп-кадре, пока кто-нибудь из оркестрантов не приходил на выручку. Случалось это всего дважды за всю мою двадцатилетнюю с лишком профессиональную карьеру. Именно такую реакцию вызвали у меня вспыхнувший над головой прожектор и шелохнувшийся занавес. Я прямо-таки застыл на месте. И странным образом чувствовал полнейшую невозмутимость. Меня только слегка разбирало любопытство: что же я увижу там, за занавесом.
А увидел я танцевальный зал и с выигрышной наблюдательной точки на сцене лучше мог оценить расстановку столиков: они были выстроены двумя параллельными рядами до самого конца. Из-за яркого прожектора у меня над головой зал был как бы в тени, однако я хорошо различил люстру и расписной потолок.
Человек с мобильником оказался лысым толстячком в светлом костюме и рубашке с открытым воротом. Повернув выключатель, он, вероятно, сразу же отошел от стены и сейчас стоял примерно на одной линии со мной. Мобильник он прижимал к уху, и, судя по выражению лица, можно было предположить, что он внимательно вслушивается в речь собеседника. Однако, похоже, не очень, поскольку взгляд его был прикован ко мне. Он не сводил с меня глаз, а я с него, и так могло продолжаться до бесконечности, если бы он не бросил в телефон - очевидно, в качестве объяснения, почему он умолк:
- Все нормально. Нормально. Тут какой-то человек. - После паузы толстячок продолжил: - Я сначала подумал, тут что-то другое. А это человек. С забинтованной головой, в халате. Вот и все, сейчас мне понятно. У него в руке не то цыпленок, не то еще что-то.
Выпрямившись, я инстинктивно стал, дергая плечами, поднимать руки. Правая рука все еще увязала в индейке по самое запястье, и посудина с грохотом рухнула на стол. Но мне, во всяком случае, теперь не надо было таиться, и я без всякого стеснения энергично принялся за дело, пытаясь выдернуть руку вместе со статуэткой. Толстячок тем временем продолжал говорить по мобильнику:
- Да, все в точности так, как я описал. А теперь он хочет стряхнуть цыпленка долой. Ого, и что-то из него вытаскивает. Эй, приятель, что это у тебя? Аллигатор?
Вопрос он адресовал мне с восхитительным хладнокровием. Но теперь статуэтка была у меня в руках, а индейка с глухим стуком шлепнулась на пол. Я поторопился скрыться в темноте за кулисами, и вслед мне донеслись слова толстячка - видимо, его ответ собеседнику:
- Откуда, черт подери, мне знать? Наверное, это какой-то фокус.
Не помню, как мы добрались до своего этажа. Я опять запутался в складках занавесей, свисавших со сцены, и Линди вытянула меня оттуда за руку. Дальше мы пронеслись по отелю, уже не заботясь, поднимаем ли шум и кто нас видит. Где-то на полдороге я пристроил статуэтку на подносе с доставленным в номер заказом, среди остатков чьего-то ужина.
Снова оказавшись в номере Линди, мы плюхнулись на софу и зашлись в хохоте. Хохотали до тех пор, пока в изнеможении не повалились друг на друга. Линди встала, шагнула к окну и подняла шторы. За окном было светло, хотя утро выдалось пасмурное. Линди подошла к шкафчику, смешала напитки ("сексуальнейший в мире безалкогольный коктейль") и подала мне бокал. Я думал, она сядет рядом, но она не спеша вернулась к окну, отпивая из своего бокала.
- Вам уже не терпится, Стив? - спросила она, помолчав. - Поскорее бы сняли повязки, да?
- Да, пожалуй.
- Даже на прошлой неделе я не особенно об этом задумывалась. Казалось, это еще так не скоро. Но теперь уже вот-вот.
- Верно, - согласился я. - Мне тоже кажется, что совсем недолго. - Потом тихо добавил: - Боже ты мой!
Линди сделала глоток и поглядела в окно.
- Э-э, дорогуша, - услышал я, - да что с вами?
- Все хорошо. Мне нужно выспаться, только и всего.
Линди пристально в меня всмотрелась:
- Послушайте, Стив, все будет отлично. Борис - лучший специалист. Вот увидите.
- Угу.
- Ну так что с вами такое? Знаете, у меня это уже третья операция. Вторая у Бориса. Все будет преотлично. Выглядеть вы будете просто потрясающе. А ваша карьера… Взмоете отсюда ввысь ракетой.
- Может быть.
- Никаких "может быть"! Разница будет просто огромной, поверьте мне. Вы появитесь во всех журналах, на телевидении.
Я промолчал.
- Ну-ну, давайте же! - Линди приблизилась ко мне. - Выше нос! Вы больше на меня зуб не имеете, нет? А славная команда из нас нынче получилась, правда? И знаете, что я вам еще скажу? Впредь я не собираюсь покидать вашу команду. Вы чертовски талантливы, и я намерена постараться, чтобы все у вас сложилось как надо.
- Бесполезно, Линди. - Я покачал головой. - Бесполезно.
- С какой стати бесполезно? Я поговорю с людьми. С теми, кто может сделать для вас уйму всяческого добра.
Я снова помотал головой:
- Спасибо вам. Но все это без толку. Ни к чему. Пустой номер с самого начала. Незачем мне было слушаться Брэдли.
- Ну-ну, держитесь. Пусть я теперь и не замужем за Тони, но в городе у меня масса добрых друзей.
- Конечно, Линди, я знаю. Но все равно смысла нет. Видите ли, Брэдли - это мой менеджер, он меня и втравил в эту затею. Я идиот, что его послушался, но деваться было некуда. Зашел в полный тупик, и тут-то он и развил свою теорию. Твердил, будто этот план разработала моя жена, Хелен. На самом деле, мол, она меня не бросает. Нет, все это лишь часть хитроумного замысла. Поступает она так исключительно ради меня, чтобы дать мне возможность попасть к пластическому хирургу. А когда повязки снимут и у меня будет новое лицо, она ко мне вернется и все снова прекрасно устроится. Вот это Брэдли мне и втолковал. Даже когда он все это нес, я понимал, что все это полная чепуха, но что я мог поделать? Хоть какая-то надежда брезжила. Брэдли за это и ухватился, ухватился крепко-накрепко, такой уж он из себя. Пошляк до мозга костей. Заботит его только выгода. Лишь бы я выбился в высшую лигу. И какое ему дело, вернется ко мне Хелен или нет?
Я умолк, и Линди тоже долгое время не произносила ни слова, а потом сказала:
- Послушайте, дорогуша, не перебивайте. Я надеюсь, что ваша жена к вам вернется. А если нет, что ж, придется вам поискать новые перспективы. Может, она и замечательная, но жизнь так богата, что одной любви бывает мало. Вам нужно отсюда выбраться, Стив. Такие, как вы, в общей массе не растворятся. Поглядите на меня. Снимут с меня повязки - и что: неужели я буду выглядеть так, как выглядела двадцать лет тому назад? Не уверена. Много воды утекло с моего развода и замужества. И все же я собираюсь так или иначе отсюда выбраться и попробовать заново. - Линди подошла ко мне вплотную и потрепала за плечо. - Ну-ну. Вы просто-напросто устали. Поспите - и вам станет гораздо лучше. Послушайте меня. Борис - лучший специалист. Он нас обоих сделает новыми людьми. Вот увидите.
Я поставил бокал на стол и поднялся с софы:
- Думаю, вы правы. По-вашему, Борис - лучший специалист. И команда из нас сегодня получилась отличная.
- Не просто отличная, а превосходная!
Я шагнул вперед, обнял Линди за плечи и поцеловал ее в обе забинтованные щеки:
- Вам тоже нужно хорошенько выспаться. Я скоро к вам загляну, и мы еще сыграем в шахматы.
Однако после того утра виделись мы мало. Раздумывая над этим позже, я решил, что тогда, ночью, наговорил такого, за что следовало бы извиниться или, по крайней мере, попытаться объяснить. Но тогда, едва мы вернулись в номер Линди и оба покатывались на софе от хохота, снова заводить об этом разговор было как-то неуместно или даже совсем ни к чему. При расставании утром я считал, что тот этап мы оба давно миновали. Уже тогда я подметил, с какой легкостью Линди умела переключаться с одного на другое. Может, позднее ей все опять вспомнилось и она снова на меня обозлилась. Кто знает? Так или иначе, хотя я и ждал в тот день ее звонка, она так и не позвонила, не позвонила и на другой день. Вместо этого спустя еще день я через стенку слышал, что она включила на полную громкость записи Тони Гарднера.
Когда же в конечном итоге я к ней все-таки зашел - дня через четыре или около того, Линди держалась приветливо, но отстранение. Как и в первый раз, много распространялась о своих друзьях-знаменитостях, однако и словом не обмолвилась о том, что подтолкнет их помочь мне с продвижением карьеры. Меня это, впрочем, не волновало. Мы начали партию, но у Линди непрерывно звонил телефон, и она уходила говорить по нему в спальню.
А позапрошлым вечером Линди постучала ко мне в дверь и сообщила, что скоро освободит номер. Борис ею доволен и согласился снять повязки у нее дома. Мы дружески попрощались, но это выглядело так, словно настоящее прощание уже состоялось - тем утром, сразу после нашей эскапады, когда я обнял ее за плечи и поцеловал в обе щеки.
Вот такова история того, как я побыл соседом Линди Гарднер. Желаю ей всего наилучшего. Что касается меня, то мне до разоблачения ждать еще шесть дней - и гораздо дольше до того времени, когда мне разрешат подуть в мундштук. Но я уже привык к такому образу жизни и коротаю оставшийся срок с удовольствием. Вчера мне позвонила Хелен: спросила, как у меня дела, а когда я сказал ей, что свел знакомство с Линди Гарднер, она была прямо-таки поражена.
- А разве она не вышла снова замуж? - спросила Хелен. А когда я внес уточнение, спохватилась: - Ага, точно. Я, должно быть, ее с той, другой, спутала. Ну, ты знаешь. Как там ее зовут?
Мы много болтали еще о разной ерунде: что она смотрела по телевизору и как ее подруга заходила к ней с ребенком. Потом Хелен сказала, что Прендергаст обо мне спрашивал, но при этих словах голос ее заметно напрягся. И у меня чуть не вырвалось: "Алло! Я не ошибся - ты упоминаешь бойфренда с ноткой раздражения?" Но я этого не сказал. Просто попросил передать ему привет, и больше она о нем не заговаривала. Скорее всего, мне так всего лишь показалось. Насколько я понимаю, она меня подзуживала рассыпаться по отношению к нему в благодарностях.
Перед окончанием разговора я обронил: "Люблю тебя", но таким небрежным, обыденным тоном, каким прощаются по телефону с супругой. Хелен сделала паузу - секунды на две-три - и произнесла те же слова тем же тоном. Потом повесила трубку. Бог знает, что все это означало. Теперь ничего не остается делать, как только дожидаться, когда снимут повязки. А что потом? Может, Линди и права. Может, как она говорит, мне нужно поискать новые перспективы, а жизнь так богата, что одной любви бывает мало. Может, и в самом деле для меня настал поворотный пункт и впереди меня ждет высшая лига. Может, Линди и права.
(Перевод С. Сухарева)
Виолончелисты
После ланча мы играли тему из "Крестного отца" уже третий раз, поэтому я блуждал взглядом по туристам, сидевшим на пьяцце, пытаясь определить, кто из них присутствовал на предыдущем исполнении. Люди не против послушать любимую мелодию повторно, однако злоупотреблять этим не следует, а то как бы публика не заподозрила, что у тебя маловат репертуар. И все же в это время года можно особенно не стесняться. Уже веет осенью, становится ветрено, кофе дорогущий, вот посетители и не засиживаются подолгу. Как бы то ни было, именно поэтому я изучал лица слушателей на пьяцце и в результате углядел среди них Тибора.
Он махал рукой - сначала я подумал, что нам, но потом понял, что официанту. Тибор постарел, погрузнел, однако узнать его было нетрудно. Я слегка толкнул локтем Фабиана, сидевшего с аккордеоном справа от меня, и указал ему на юношу, но лишь кивком: руки у меня были заняты саксофоном. И только когда я оглядел ребят, до меня дошло, что с того лета, когда мы познакомились с Тибором, в группе остались я да Фабиан.
Ну да, с той поры минуло все семь лет, и однако же у меня екнуло сердце. Когда играешь с кем-то каждый день, то привыкаешь видеть в оркестре свою семью, а на остальных его членов смотришь как на братьев. И если кто-то выбывает из состава, хочется по-прежнему держать с ним связь, чтобы, куда б его ни занесло, в Венецию там или в Лондон, он слал оттуда открытки, а может, и фотографию оркестра, с которым сейчас выступает, - как пишут обычно домой, в родную деревню. Поэтому такие встречи остро напоминают о том, как быстро все меняется. Как вчерашние твои закадычные приятели завтра становятся чужими людьми, живут кто где в Европе и играют тему из "Крестного отца" и "Осенние листья" на площадях и в кафе, где ты не побываешь никогда.
Номер закончился, и Фабиан недовольно на меня покосился: мой толчок локтем пришелся на самый его "персональный пассаж" - не то чтобы соло, но один из тех редких моментов, когда замолкают скрипка и кларнет, я выдуваю тихое сопровождение, а мелодию ведет аккордеон Фабиана. Вместо объяснения я указал на Тибора, который теперь, сидя под тентом, помешивал кофе, и Фабиан как будто не сразу его узнал. Наконец он проговорил:
- А, ну да, парень с виолончелью. Интересно, он все еще не расстался с той американкой?
- Ну что ты, - отозвался я. - Забыл, что ли? Эта история закончилась еще тогда.
Фабиан пожал плечами и уставился в ноты; мы приступили к следующему номеру.