<…> Это уже было при Л., которая опоздала часа на два, т. к. ездила в типографию брать книгу "За Глинку!", составленную ею, Курилкиным и Тоддесом.
Книга – убойной силы, и то, что она ни на что не повлияла, что старый гимн все равно приняли, – не страшно, м. б. в перспективе времени даже важнее, как идеологический поступок, из тех, что влияют на историю.
2001
1 января. Странно было б не начать новое, третье тысячелетие с новой тетради. Старая кончилась тютелька в тютельку.
Хорошо помню, сколь далеким казалась эта дата в ночь встречи 1951 года. Но наступление второй половины ХХ века ощущалась острее – видимо, по детской впечатлительности. И с волнением позднее воспринималось письмо акад. Обручева "Привет вам, путешественники в третье тысячелетие" – ощущал себя таким путешественником. Мечтал поднять бокал и скзать: "С Новым годом! С новым веком! С новым тысячелетием!" И поднял.
Встречали с Л. дома – был еще только Женя Тоддес.
Впервые слушал новый-старый гимн. Женя заткнул уши. Первый текст по сравнению с этим – просто классика. Как острил Шендерович, Михалков сочинил новый, третий вариант гимна – "надеюсь, последний". Сильно подпортили настроение перед вступлением в следующее тысячелетие. Последние десять лет не думалось, что такое может произойти.
2 января.
…Кто знает, что такое слава…
С утра – звонок от Иры Роднянской, поздравляла, поговорили о 3-м тысячелетии. <…>
– <…> В последнем номере нашего журнала Василевский в своем обзоре сожалеет, что не напечатал твой роман у нас. Я не могла подействовать, я не имею влияния. Откровенно скажу, я не думала, что надо печатать весь роман, но считала, что главы. Все кругом роман хвалят.
Я сказал, какая разница, где напечатано, но потом спохватился и сказал: "Мне, конечно, было бы приятнее в "Новом мире"".
Л. сказала, что тут надо было бы им вмазать (она хорошо помнит, что Ире не понравилось), но мне как-то не пришло в голову.
Почти сразу же – звонок от Тамары Ганиевой – она больше не завотделом литературы и языка в Российской энциклопедии, "поэтому много времени. Но твой роман не могла отложить, начав. Читала всю ночь. Волна чувств. Я совершенно потрясена. Неожиданный подарок. Я как лингвист восхищена твоим языком. Только у Даля найдешь такие выражения. Ты спокойно пишешь: "пропускная бумага", а не "промокашка", "глубенеть" (даже у Даля нет, но слово образовано по правильной модели!). А худая – "пройди свет"? Какое народное выражение. И все это не выглядит какими-то архаизмами, а просто старым, классическим русским литературным языком. И для меня еще в том было потрясение, что он в тебе сохранился с детства, был где-то в тебе, хотя разговариваешь ты на современном литературном языке.
Замечательно про чеченцев. Объективно, многое в них объясняет (как в драке до конца стояли их дети, мальчишки, как я понимаю, лет 10–12, не больше).
Но, конечно, потрясающий дед. Да и бабка великолепна – со всеми своими ножичками и вилочками.
Все время проступает фон ХIХ века, а это очень важно – он почти исчез в современной литературе.
<…> Ты поздно начал, но теперь тебе надо писать и писать, не останавливаясь! О твоем романе везде только и говорят".
Я-то думаю, что говорят главным образом от неожиданности – так хорошо всем известный человек вдруг оказался не тем, за кого его держали.
22 января. Огромное несчастье: возле Галапагосских островов потерпел аварию нефтеналивной танкер, и уже 575 тонн нефти вылилось в море, нефтяное пятно движется к островам, как раз к пастбищам морских львов. А там рядом – и знаменитые черепахи, которые спокойно жили 200 лет, не подозревая, что кончат свои дни так бездарно. И никому не приходит в голову отнести трассы этих вредоносных судов хотя бы на 500 миль в сторону! Если души видят, что делается у нас, что испытывает душа Дарвина!..
27 января. 24-го был с Л. в швейцарском посольстве на презентации книг Хайди Тальявини о Чечне; книгу подарила с надписью "моим первым учителям"! Долго беседовал с С. К. Аптом – рассказывал мне про мой роман, говорил, что хозяйственные детали – самое интересное в романе. Считает, что это – несомненный новый материал, а современность надо убрать. <…>
25 января в Овальном зале библиотеки иностранной литературы было объявление номинантов премии Аполлона Григорьева: главная $25 тыс., две других – по $2,5 тыс. Я попал в шортлист из 7 фамилий, но в тройку не попал. Жюри – А. Василевский, Латынина и еще два критика из провинции. Латынина потом подходила и говорила, что в ее тройке я был. Все почему-то думают, что я очень расстроен, не скажешь же всем, что я рот и не раззявливал.
Потом подошла дама и сказала, что я номинирован на премию "Нацбетселлер". <…>
28 января. <…> Камень с души: нефтяное пятно от потерпевшего аварию танкера переменившийся ветер относит в сторону о Галапагосских островов.
29 января. Какая-то китаянка установила мировой рекорд в плавании на 200 м брассом – 2 мин. 19,5 сек. Приятно сознавать, что для тебя это был когда-то совсем не заоблачный результат (хотя бы и в женском плавании).
10 февраля. 2-го на даче отмечали мой день рожденья: Женя Попов, Андрей Немзер, Г. Н. Владимов с новой молодой женой Женей, мы с Л. <…>
10 марта. Вчера приехал на дачу, где не был со 2-го февраля. Снежные заносы, каких еще ни разу не было. Надо писать доклад на Международный конгресс по русскому языку в МГУ, рецензию на Чумакова, но сутки расчищал снег, таскал дрова, топил на плите снег и проч.
26 мая. На даче с Женечкой, которая закончила учебный год.
Вчера были с Л. в немецком посольстве по поводу присуждения премии Тёпфера Юзу Алешковскому. <…>
Чупринин сказал, что выдвинул мой роман на Букера.
<…> Немецкий атташе культуры долго говорил речь о Юзе Алешковском (с переводом). Юз сказал ответную речь, где вставлял свои излюбленные словечки. В частности, сказал "водяра". Переводчик это никак не перевел, сказав просто "водка" ("wodka"). Я, уже выпивший рюмок пять, прокричал ему через весь зал:
– Ubersetzen Sie bitte "Водяра"!
– Das ist unmöglich! – развел руками добросовестный немец.
25 июля. Снится черт знает что – будто я веду вечер памяти Агнии Барто!
15 августа. Все это время – на даче, готовлю полный (не журнальный) вариант романа. Ничего не читаю, ТВ не смотрю. Чукча не читатель, чукча писатель. Звонила Л.
– Повеселю тебя отзывами о твоем романе. Юра Карякин пришел к Юре Давыдову, а тот читает вслух своему взрослому сыну <…> главу про Ваську Гагина, и оба укатываются со смеху. Карякин к ним присоединяется, и целый час веселятся по поводу этой главы. <…>
28 августа. Все эти две недели гоню – готовлю роман для отдельного издания.
М. б., действительно, изъять современность (не нравится Е. Т<оддесу>, Л., Апту) и главы типа "Сексуальный самум"?.. <…>.
23 сентября. [За] неделю – после замечаний Л. и Жени Тоддеса выкинул окончательно и до этого уже сильно порезанную линию Лили – Юрика – Вали. Всего 4 главы, в том числе и "Кобры Мозамбика", и все записи из архива Антона. Л. говорит, что роман приобрел единство, которое в нем есть, но этими главами разжижалось. Сидим с ней на даче второй день, читает окончательный вариант, которым восхищается.
– Подымаешь со дна град Китеж и, с другой стороны, показываешь всю необозримую Россию.
14 октября. <…> Вечер. Весь день читал верстку романа. Ум за разум заходит. Кузьминский прав – после исключения московских глав, про Юрика, про кухни, "Кобр Мозамбика" (всего около 4-х листов) все стало стройнее и единее. Но – и однотемнее. Выпал образ молодого героя (даже двух) – не осуществившегося, не написавшего того, что мог бы. Немного жаль. Возникла мысль – нужно написать новую, современную повесть, где будет такой герой <…>. Неужто не окончены мои дела с прозой после романа?..
16 октября. Странно, что по ТВ не вспомнили про этот день 60 лет назад – трагический для Москвы.
Дочитываю верстку романа. С выброшенными главами это был совсем другой – не только исторический – роман.
7 декабря. Вчера был на торжествах по поводу премии Букера. Присудили Улицкой. После этого к нашему столику (Рассадин с женою, Саша Морозов с женою) стали подходить разные лица и говорить, что они считают меня более достойным, чем Улицкую, и проч. Латынина, Прохорова и проч., и проч., много незнакомых <…>.
2002
1 января. Новый год – у мамы. Разговаривали в основном о моем романе. <…>
Вторая половина года прошла в дописывании романа, его печатании, работе с редактором, интервью, выступлениях и прочей суете. Видимо, это интересно лет в 30.
3 января. На дне рождения Л. были Женя Тоддес, Саша Осповат и Женечка. Обсудили программу тыняновских чтений – чтобы уйти от левинтоновского маргинализма и придать им теоретический характер. Например, поставить проблему создания истории литературы: Осповат – I пол. ХIХ в., я – вторую, Л. – литература советского времени и проч.
Надпись на романе, подаренном в день рождения:
Тому назад уж … лет
Твердила ты: пиши! Пиши!
И пред закатом я на свет
Все ж нечто вылил из души.
Тебе тут многое не ново:
Все та же Стеллера корова,
Быки, верблюды, кони, псы,
Озер, степей и ям красы,
Семьи за пропитанье Kampf,
Печник профессор Резенкапф…
……………………………………<…> 2.1.2002.
30 января. Прочитавши роман, звонили Л. Г. Зорин и Наташа Кожевникова. Наташа (много, запишу чуть-чуть):
– Первая серьезная книга последних лет. Никакого постмодернизма. Что ты сейчас свободный человек – неудивительно, но по роману видно, что ты и раньше был таковым. Много трогательных вещей: Гагин, учительница, которая каталась на венике. Юмор свой, особый. <…>
Смутила: "Видно, что автор хороший и добрый человек. Я тебя знаю 40 лет, и это подтвердилось".
Зорин: – Прочел с громадным удовольствием, хотя здесь это не то слово. Расцениваю это как подвиг: восстановлена не только ваша собственная жизнь, но жизнь гигантского пласта людей. Память у вас просто чудовищная. Все это восстановлено на почве материальной жизни, и поэтому достоверно. Показано, как выживала мыслящая Россия, брошенная в эту мясорубку. Прекрасный русский язык, прекрасная проза.
Оказалось много общих вчувствований. Я тоже пересматриваю старые фотографии и с ужасом думаю: все покойники! Даже этот 6-тилетний мальчик. Может, жив? Ему должно быть 95 лет. Не, вряд ли.
Сказал ему, как тяжело мне было писать последнюю главу, где про это.
– Еще бы! В пьесах – я написал 48 пьес – легче, но и там тяжело об этом. Работа на износ.
3 февраля. Вчера звонил, прочитав роман, К. Я. Ваншенкин; писал у телефона на листки.
– Давно не читал ничего подобного. Замечательная книга. Какой язык! А сколько замечательных мыслей! <Первый, кто сказал про мысли, а я-то считал, что это первое, что заметят> Память у вас просто фантастическая. Целая энциклопедия вещей, людей, ситуаций эпохи. Если все это расположить в алфавитном порядке, действительно получится энциклопедия. Это имеет историческую ценность. И озера, и лес, и лошади, и верблюды. И печи, и копанье земли. Я подумал, как бы был рад Твардовский, прочитав такую книгу. Все это потрясающе описано. Я встречал на фронте таких людей, которые всё могут, – сам я копать терпеть не могу. Про окапыванье у вас правильно – под огнем копали "ячейку для положения лежа". Правда, постепенно переставали, притерпевались, надоедало… Даже каски не надевали. Чаще всего погибали ребята приблатненные – сам черт не брат, мне приказывают, а я не хочу! А "деревня" – та окапывалась – и оставалась жива <…>.
Много трогательного. Читается – не оторвешься, а ведь нет единого сюжета. Читать хочется не торопясь, что я и сделал.
Как всегда, мне стало неудобно, и я перевел разговор на его поэзию – как в Студии худ. слова у Оленина мы учили "Мальчишку", какие у него эссе <…>, про его мемуары и проч. – все это я читаю с 60-го года.
11 февраля. Звонил А. М. Турков.
– Прочел ваш роман с великим удовольствием. Очень хорошая книжка. Очаровательный дед, да еще подсвечен другими – отцом, мамой, соседями. Я читал даже с некоторой завистью – у меня не было ни прямого деда, ни отца. И очень хорошо написано. <…>
Очень важно, что вы показываете: семья выстояла, не перемололась, как пишут обычно. Ощущение целого особого мира. Вас миновала чаша сия, а у меня ведь есть госпитальные впечатления, там солдаты говорили так же откровенно, как и у вас в романе: "дальше фронта не сошлют". Потом, правда, выяснилось, что были и худшие меры воздействия. Кроме того, ведь была надежда, что что-то изменится. Ведь написал же Овечкин повесть "С фронтовым приветом" Я многое тогда не понимал, был зелен, попал на фронт после школьной скамьи, но тоже это чувствовал. И потом: как облака на небе идут в разные стороны – на разных высотах, – так и люди думают по-разному. Всё было.
4 марта. Гоголь! Второй юбилей, который я осознал в жизни – 8-классником, в 1952 г. (первый был пушкинский, в 1949-м). Полвека! Вот уже и я спокойно (спокойно?) пишу это слово. Хотел в этот день положить цветы к андреевскому памятнику, взять Женечку, но неудача – заболел мерзким гриппом. "Счастлив тем, что целовал я женщин, Мял цветы, валялся на траве…" И – читал Гоголя.
5 марта. Г. Каменская, моя слушательница в МГУ в 1970/ 71 гг., по телефону о романе:
– Книга очень отличается. Журнал не дает представления. Но издано плохо: серая бумага, опечатки.
Видно, что для автора слово важнее человека.
– Для героя!
– Ну, это вам виднее, герой или автор – я их объединяю. – Ге рой-ав тор привык к уединению. И в этом уединении сосредоточился на себе. Самоирония есть, но ее мало. Там, где один из персонажей говорит, что Антон похож на Брута, – я бы такое про себя не написала!
<Что это один герой говорит другому герою, я уже объяснять-возражать не стал>.
Много провинциальной слесарно-портняжной лексики…
– Народной! Если вы ее не знаете…
– Мне это было скучно. <Голос столичного снобизма> Риторическое кольцо: с деда начинается, дедом кончается.
Очень изящно. Да, опять про провинцию. Автор не выдавливает ее из себя по капле, как Чехов, а культивирует провинциальность. <Опять московский снобизм>.
Вы и семья осуждаете эвакуированных, которые не хотели работать. Но ведь бывает такой ступор, когда руки опускаются! Может, у них и был?
– У всех? Там у меня есть про сестру Цветаевой – она освоила огород, работала – и прокормилась.
– Иногда слишком много навоза и помета. В эти места надо делать интеллектуальные вставки. Главы "Вечерний звон" и "Другие песни" не понравились. Кто это все поёт?
– Если у вас, в семье полковника, это не пели, это же не значит…
– И вообще, в этих главах виден литературовед! <Надо спросить у Л., виден ли.> Если герой – историк, он должен мыслить датами. С самого начала. Что он по-другому мыслит историю – в слове – объясняется слишком поздно. Очень понравилась глава про общежитие – этот кошмар с 9 койками. Неужели жили по 9? Это же уже казарма!
– И были рады, что эту койку получили. Так были низведены.
– Нет беллетризации типа: "Митрич, закладывай лошадь!". Жалко, что не изображены московские тусовки 70-х годов – только чуть.
Самая большая заслуга – после вашего романа хочется писать мемуары. Я ведь детство провела в закрытом городке "Свердловск-45". Закрытый настолько, что двери квартир не запирали – чужие в городок не попадали. Я даже придумала начало. У вас похоже на "Гости съезжались на дачу". А я хотела бы начать так: "В городе было все". Действительно, было. Мать с соседкой обсуждали проблему, как лучше сохранять черную, а как красную икру, стоит ли покупать винограда целый ящик – не испортится ли.
14/III. Был на вручении премии Ив. Петр. Белкина в Пушкинском Музее. Первый, кого встретил, был Фазиль Искандер: – Прочел твой роман. Я просто потрясен твоими знаниями! Говоря словами Белинского, энциклопедия крестьянской жизни! Я даже не представлял, что ты это знаешь.
– Да у тебя самого: и как буйволиц доят, и как сыр делают, мамалыгу варят.
– А интересно: отзывов больше от нашего поколения или от молодежи?
– От нашего.
– Да, что-то случилось. Какой-то перелом. Но все вернется!
17 марта. Вчера на ВВЦ часа полтора надписывал свою книгу, а Виталий Леонтьев ее рекламировал:
– Те, кто ценит в литературе не сенсационность и не злобу дня, а то, что заложено в каждом настоящем русском…
– Это могло бы стать русской робинзонадой…
– Лучший роман года.
– Бережно пронес сквозь… память о русской культуре, о том, что мы потеряли безвозвратно и что смогли сохранить.
– Триумфатор выставки Non fiction…
– Осталось ли в нас что-нибудь от старой русской культуры? На этот вопрос отвечает роман Чудакова "Ложится мгла…"
– Те, кто любит настоящий русский язык…
– Роман, поучивший наибольшее количество отзывов.
– Роман-эпопея о русской жизни… <…>.
23 апреля. Конференция в Пскове, посвященная 100-летию Каверина. <…> Б. В. Аверин. Мемуарная проза Каверина. <…> Подарил Маше Виролайнен и Аверину свой роман. Аверин тут же на заседании стал читать: "Одна рука черная <кузнеца>. Другая – вдвое тоньше, белая <деда>". – "Это нельзя придумать, это было!" Но я эту сцену придумал всю от начала до конца.
3 мая. Поправляя одно слово в концовке романа, ее перечел.
Расстроился.