<…> От некоторых стихов, романсов, прозы мне хотелось плакать. И вот уже не один читатель говорит, что плакал(а), читая последнюю главу моего романа. "И все они умерли". Неуж и мне удалось?..
18 июля. С Марленом Коралловым по телефону; записывал: говорил про роман.
– Я поразился! Я вас никак не связывал с этим пластом жизни. Ученый, талантливый, но с этим пластом…
– Ссыльно-каторжным?
– Да!
– Ну, я очень сбоку…
– Но выбрали вы именно этот пласт! Значит, он в вас лег как главный! Как точка отсчета в оценке всего. И я с вами во всем солидарен. Что меня больше всего поразило – блистательная память, количество бытовых деталей, тонкостей. Из писателей одни могут накидать подробностей, другие дать обобщения. С моей точки зрения высшее достижение – соединение того и другого, и оно у вас есть.
Еще одна психологическая черта, располагающая в вашу пользу. Я недавно прочел книгу Генц о Лиле Брик (она работает с архивом Катаняна). И у меня – сразу враждебность: Лиля и ее круг упоены своей исторической значительностью, у них – кровное пренебрежение к быдлу, коим они считают остальных и среди которых я полжизни вращался. И вас я прочитал после этой книги. И прочел про тот народ, который они презирали.
Где я сидел? Под Карагандой, Песчанлаг, лагпункт Майкадук. Долинка, которую вы в романе упоминаете, – курортное местечко – это с/х лагерь… Меня туда перевели, и туда ко мне приехал Белинков, после 8 лет получивший четвертак, как и я.
2003
5 января. С Юликом Крелиным, которому недавно сделали операцию по поводу рака прямой кишки и почки, поговорили об Эйдельмане, литературе, о смерти.
– Я раньше смерти боялся. Как это: меня не будет, и я ничего не буду знать, что происходит.
– Я раньше тоже огорчался, но потом понял, что ничего хорошего не будет, станет только хуже.
– Это тоже интересно. А я прочел у Сенеки, что о смерти надо чаще думать, тогда она не так будет страшна. Я стал – оказалось: верно.
– Привыкаешь?
– Видимо. Не знаю. Но – верно.
Поговорили о том, как не хватает Эйдельмана. <…>
28 января. Л. уехала к своим бедным подшефным туберкулезным детям в Горно-Алтайск; пошел на вручение премий "Триумфа" один. <…> Битов <…> – Читаю с запозданием твой роман, нравится. Плуг поставлен под нужным углом. <…>
10 апреля. Звонили из "Олмы-пресс". За 1-й тираж мне ничего не причитается, более того – я им еще и должен и буду покрывать этот долг из второго издания, буде оно состоится!
Срочно (за два дня) дописываю свой доклад "Вторая реплика" для Ялты. Завтра отъезд.
13 апреля, Ялта. Дом актера. <…>
Утром – море в 50 метрах под окном! Солнце. Всю ночь оно под окном же шумело.
<…> Надо сдаваться! Забыл плавки – то, что всегда клал в чемодан в первую очередь!.. Это, впрочем, не помешало славно поплавать в море. Вода чистая, пляж пустынен, солнце; на пляже пили мускатель.
Люди делятся на две категории: одни хотят жить здесь и сейчас, с максимальным телесным и душевным комфортом; другие – в памяти потомков, своих книгах, стихах, мелодиях, и ради этого готовы на любые лишения здесь и сейчас.
14 апреля. С утра почему-то вспомнился Борис Балтер. Умер больше 30 лет назад, а мог бы жить до сих пор. <…>
ХХIV Чеховские чтения, Чеховский музей. <…>
16 апреля. Доклады почти все – полный бред. Не выдержу – сочиню очередную пародию. <…>
7 мая. Вчера прилетел в Кёльн. <…>
10 мая. <…> При каждой сложности (= неприятности) жизни (например, сейчас в Кёльне: содрали много за квартиру, сложно утрясал несостоявшуюся поездку в Париж и пр.) убеждаюсь, к ней (жизни) я не приспособлен, хотя, видимо, недурно много лет притворялся, и все считали, что у меня все в порядке. Не в порядке. Каждая чепуха стоит огромного нервного напряжения, последующего самоедства, что сделал все неправильно – а в этом состоянии не могу работать. А когда удается это не разгрести (этого почти не бывает), а отодвинуть, забыть (и загнать этим в тупик), то работаю несколько дней прекрасно, в последнее время таким образом написал статью (недурную, кажется) в Festschrift Вольфу Шмиду, полуторалистную статью о "Коньке-Гобунке". Таким же образом написал роман – но это была исключительная ситуация: Корея, никто ни с чем ко мне не лез, не было быта, никаких взаимоотношений ни с кем.
<…>Dienstag, 13 Mai 2003 11:56 <…>
<Мое стих-е, посланное по e-mail>
К <…>
Я приснился себе медведем,
И теперь мне трудно ходить.
Г. Адамович
Я все жилы тянул, надрывался
Человеком когда-нибудь стать:
Разучился лапу сосать,
Научился читать и писать.
Но, похоже, медведем остался.
Приучился носить костюм,
Шаркать лапой, убравши когти,
Перестал даже быть тугодум,
В заграницы езжу в гости.
По утрам я уже не рычу,
Косолапя противовольно;
Если гладить меня – молчу
Или тихо урчу довольно.
И почти привык к людям,
Правда, что-то их слишком много.
Но уж тут виноват я сам,
Что покинул лес и берлогу.
17 мая. <…> Покойный палеоботаник Сергей Викторович Мейен, про которого говорят, что его имя будет стоять рядом с именами Четверикова, Любищева, Вавилова, на вопрос, как отделить бесплодный шовинизм от естественного желания сохранить своеобразие, охранить культуру от безнациональных идей современности, сказал: "Индикатором должно служить отношение не к своей, а к чужой культуре: если "патриот" хоть чем-то принижает чужое, значит он ратует не за своеобразие, не за разнообразие культур, а за свое господство – значит, "возрождение" он видит в подавлении" ("Вопр. ист. науки и техн.", 1987, № 3. С. 171).
11 июня. 10-го в ресторане "Огород" (Пр. мира, 28) был большой съезд в честь присуждения Ире Прохоровой Госпремии. <…>
На торжестве Ирина пела частушки и танцевала очень изящ но. Общался с Галушкиным, Ивановой, <…> А. Зориным. Последний рассказывал, как он изучал в Гарварде со студентами мой роман. Один аспирант написал интересную работу: сравнение моего романа с "Виньетками" Жолковского. У обоих авторов преодоление мрачной действительности, но у Жолковского словом (и все в конце концов сводится к mot автора по поводу изображенного), а у Чудакова – при помощи коллективных усилий.
15 октября. <…> Л. говорит, что мне в моем романе помог не опыт "глубоких филологических идей", как считает Немзер, а опыт читателя классики, причем читателя-шестиклассника. Справедливо.
Но я сказал, что не воспользовался уроками классики в одном смысле: в смелости. Убрал целую большую главу с записями Антона ("Записки дилетанта"), которая "выбивалась" по типу (что-то розановское, что-то похоже на Олешу).
Л.: – Не согласна! Твоя смелость – именно в отсечении этой главы и отброшенных тобою городских глав. Они в целом неплохие, но не лучше современной городской литературы, а остальной роман гораздо ее выше"<… >.
Дневник последнего года
(1 января – 31 августа 2005)
1 января.
Вчера длинный разговор с Л. – заклинает не откладывать издание "Чехова в рус. критике". Считает, что Ицкович возьмет. Давно, давно пора! Обещал ей приступить, поехав на дачу, в середине января.
6 января. 2-го у Л. на дне рождения: Инна, Маня с Янисом и Женечкой, Н. М. Зимянина и, как всегда за последние 25 лет, Саша Осповат. […]
Пишу статью о тотальном комментарии "ЕО" в сборник Иры Сурат.
Объявили: население земного шара перевалило за 6 млрд. Это получилось, когда в Китае оно стало 1 млрд 300 мил. Гордятся: это могло бы наступить еще 4 года назад, если б не их программа "одна семья – один ребенок". 4 года. Не густо. Еще недавно их было меньше миллиарда. А я что говорил еще 35 лет назад?.. Хорошо помню, как учили в школе: население Земли – 2 миллиарда. О, великий Мальтус! Никто не понимает, что через 50 лет (дай Бог, чтоб не раньше!) в мире будет 3 проблемы: потепление климата, нехватка пресной воды и перенаселенность. И все религиозные, партийные, социальные противоречия померкнут перед этим вселенским кошмаром.
8 января. Фильм Ф. Дзефирелли "Молодой Тосканини". Как всегда у Дзефирелли, музыкально и роскошно. Правда, Тосканини выступает там против отсебятины дирижеров, как поборник точного следования партитуре авторов. Фильм сделан в 88-м году, до опубликования дирижерских партитур Тосканини, из которых видно, как свободно он относился к тексту великих. Но при всем том – певцы, оркестр… Гениальный марш из "Аиды" – до слёз (слаб стал…).
9 января. С тех пор как в моей душе (лет в 12) открылась дверца в литературу и науку – ее уже сможет закрыть только смерть.
10 янв[аря]. Звонил Саша Кушнер.
– Я давно прочитал ваш роман – не знаю, роман это или нет, но это замечательное произведение. Прекрасно описаны все эти подробности, вещи, умения, дела. И какое у вас умение видеть предметы и любить их!
– Не знаю, конечно, сколь хорошо они описаны, но у меня была самонадеянная мысль, когда я дарил вам книгу, что вам это должно быть близко, что у нас общая любовь к предметному миру.
– Конечно, конечно! Ваш учитель в этом видении – Чехов, недаром вы о нем так много и хорошо писали. Но у вас – иначе. А дед – необыкновенный!
– Спасибо, Саша. Мне очень хотелось написать об этих людях, которые уже почти все ушли.
– Это нужно, нужно. Я тут недавно написал одну статью – о Мандельштаме и Пастернаке. Они были втянуты в этот круговорот.
– На самом деле мелкий, политический, хотя он и выглядит большой историей. Для них мелкий, для их масштаба. Но они не могли иначе.
– Не могли. Но лучше бы Мандельштам не писал "Мы живем, под собою не чуя страны". И не читал бы это всем. Хотя да, тогда это был бы не он. Но сколько бы еще написал!..
Лене тоже очень понравился ваш роман. Не собираетесь ли в Питер? Заходите. Посидели бы втроем, поговорили.
11 января. Кажется, статья летит к концу – в пушкинский сборник Иры Сурат. Читая с утра до глубокой ночи Пушкина, еще раз напишу: слаб стал до слез на великую русскую литературу. Пушкиным надо было заниматься раньше, когда нервы были крепче.
Любищев записывал время по минутам – на что́ сколько ушло. Нечто попробовать – хоть с неделю?..
/Сегодня – полтора часа на ремонт молний у сумки (после того, как узнал, что в мастерской починить или вставить одну стоит 120 р.)/
…Да, школа ВВ – великая школа. Говорят, эрудиция. Конечно, он знал больше о русском языке, чем любой другой филолог. Но не это главное. Главное у него – ощущенье слова, проникновение до самых его глубин и всех приращений и потерь в контексте – этим поистине дьявольским чутьем не обладал более никто. Хотелось бы надеяться, что хоть в какой-то степени я этому у него научился…
13 янв[аря].
…Уж был денёк!
Вчера с 10 показывали меня на ТВ по "Культуре". От наговоренного минут на 20 в студии оставили минуты две. Все ж не зря – принес им целую сумку книг ВВ, кои они и показали, а без меня не догадались. Был Кань Чул (сочинял ему вступительное слово). Потом поликлиника (жить буду!), в 17 час. на Пушк[инской] комиссии Валя Непомнящий читал свои мемуары (см. "Записи докл[адов]" № 4) – "Вокруг Пушкина". Первый – о Свиридове: "В 90-м году И. Роднянская, одна из выдающихся критиков нашего времени, предложила мне написать рец[ензию] на книгу Свиридова. Я не музыковед, не знаю нот и в жизни не прикасался ни к одному муз. инструменту. Но благодаря советскому радио я знал всю симфоническую классику, пел весь шаляпинский репертуар и проч. <Сказать Вале: мои музыкальные познанья – оттуда же!> Свиридова тогда я знал не много. Но "Роняет лес багряный свой убор…" <пропел очень точно первую фразу> – это… Романсы Глинки, Рубинштейна – это: Пушкин и Рубинштейн, Пушкин и Глинка, а Свиридов – это Пушкин и Пушкин! Такое еще только у Бородина и Кюи. <Не "Сожженное ли письмо"?..>
Второй мемуар – речь на вручении Солженицынской премии Панарину за "Реванш истории". Ряд известных, но хороших цитат: "Все думали не об истине, а единственно о пользе" (Карамзин); "Культура – система табу" (Леви-Стросс). Еще не было времени, когда бы отменили все табу. Это – наше время. Панарин: Наша эпоха – предельной порчи человечества. Сейчас – не поражение России, а всего мира. И т. д., излагает Панарина со своими комментариями – о гибели культуры, всеобщем хамстве и прочее известное.
Сказать Вале: а не есть ли постоянная констатация нами всего этого равносильна нагнетанию средствами массовой информации сведений об убийствах, грабежах, катастрофах – т. е. создания катастрофического сознания, как говорят социологи – культуры человека пугающегося, живущего в сознании страха, боящегося этих ужастиков и одновременно желающего потреблять их еще и еще. То, что ты (мы) занимаешься при этом высокой культурой, – не оправдание. Она до масс не доходит. Не следовало бы подумать о средствах прямой борьбы с созданием в социуме этого катастрофического сознания, а не утешаться тем, что мы ушли в пещеры?..
Потом – мемуар про Крейна, к[ото]рый подсчитал, что Валя выступал у него в музее около 70 раз. "Крейн создал музей из ничего, из воздуха. Это – энергия народа, к[ото]рую Крейн собрал в кулак". "В его музее сквозь вещи проступал пушкинский текст".
Последний мемуар не слышал – ушел на годовщину ВВ к Виктории. Были: Ю. Л. Воротников, В. Г. Костомаров, А. Б. Куделин, Надя – вдова Ю. В. Рождественского, Св. М. Толстая, вдова Никиты Ильича (я в разговоре: "…портрет Льва Ник[олаеви]ча, к[ото]рый тогда висел у него в кабинете…" С. М.: "Он и сейчас висит. Он же приехал из Югославии. И мы до сих пор не знаем, кто его написал, откуда он…"). Куделин рассказывал анекдоты, Костомаров в сотый раз вспомнил про статью "Это не русский язык" 48-го года (но не помнил, кто автор) и говорил что-то о том, что у ВВ много определений стилистики, но ни одно не повторяет другое и т. п. Надо мне в следующий раз, если он будет, сказать что следует о ВВ – о том знании и чувстве языка, помноженном на трудно представимую эрудицию, которых не было ни у одного ученого ХХ в. (даже у Шахматова и Щербы).
/[…] Заклеивал ручку у половой щетки/.
Сказать Вале: Демидова очень хорошо читала замечательные стихи Пастернака, Бродского и др. о Рождестве. А в конце включили голос священника из рождественской литургии и колокола. И это было лишнее! Эти две равновеликие величины – сами в себе и не нуждаются в поддержке одна другой.
6 февраля. Просматривал том Л. Пумпянского – впервые после того, когда работал над ним так тяжело с Николаевым (но комментарий вышел превосходный). Вопросы все те же… Пумпянский предлагает строить историю литературы по вершинам – даже не писателей, а произведений – "Ревизор", "МД" и др. Не есть ли это все же, как я всегда считал, методологический тупик?..
7 февр., 20 часов. 3 дня провели с Женечкой на даче, в тишине, мире и согласии, беседах о литературе и жизни. Поскольку было – 22°С, сначала на 1-м этаже было +6, перед отъездом – +22°С. Снег, псы, кот.
8 февраля. Умерла Таня Бек на 55-м году жизни, от инфаркта. Выпивая с ней в Липках 23 октября, мог ли подумать я!..
Говорили о ней с Л. Сказала о причинах любви ее ко мне в последнее время:
– Она тебя особенно полюбила после твоего романа. Это и есть настоящий литератор – ценить другого литератора за то, что он сделал.
10 февраля. Hamburg, Gastehaus an der Elbchaussee 195a. Из аэропорта ехали с Татьяной Толстой, к[ото]рая, как и я, приглашена als Mitglied des Puschkin-Preis-Kuratoriums der Alfred Topfer Stitung F. V. S. на заседание – видимо, последнее по врученью Пушкинских премий, дальше у них реорганизация, будет одна премия на все виды искусства (денег жалко). По дороге разговаривал по-немецки с таксистом восточной внешности и переводил Татьяне, присовокупляя свои замечания про таксиста, а когда расплачивался, тот сказал, что понимает по-русски, т. к. афганец и год провел в Ташкенте "в школе" – ясно, какой, – мог бы, мерзавец, сказать и раньше.
С Таней пили кофе и ужинали, выпили две бутылки вина, обсуждали кандидатов, рассказывала про свою клиническую смерть в 18 лет – что видела. А видела воронку, куда ее втягивало вперед ногами, свет, странный звук и еще что-то из набора, описанного в книге "Жизнь после жизни". "После этого я перестала бояться смерти, т. к. поняла, что на ней все не кончается". Поговорили об ее дедушке, А. Н. Толстом.
– Я никогда не верил, что он был пьяница. Написать столько к 62-м годам! Наоборот, он был трудоголик.
– Конечно! С утра садился и до обеда никто ему не должен был мешать. А насчет вина – он больше притворялся, он был актер. Он больше любил застолье, бражничество как действо.
Рассказала, как Алик Жолковский, ухаживая за Ольгой Матич, был вызван ее тогдашним любовником-негром на мордобой. В волненьи, негр сказал что-то на сомали. Автор книги "Синтаксис сомали" на этом же языке ему ответил. Пораженный негр вместо драки кинулся обниматься.
Я рассказал ей про родителей Ольги, про Ледовый поход и проч.
Рассказала: Таня Бек умерла не от инфаркта, как сказали по ТВ (офиц[иальная] версия), а проглотив 40 таблеток какого-то снотворного.
Звонил Вольф Шмид. Ирине сделали операцию – 12-часовую. Пока все обошлось.
12 февраля. Вчера было последнее заседание жюри Пушкинской премии, которую фонд Тёпфера закрывает, о чем нам его представитель долго и нудно рассказывал.