– Главное у тебя – атмосфера. И установка. Она дает спокойную совесть и эпический тон. И то, что я ценю больше всего – воздух прошлого. Когда он ушел, на его месте осталась пустота.
25 февраля. Только что сделал доклад на конференции в доме В. Л. Пушкина" "Культура остроумия пушкинской эпохи": Ироничен ли "Евгений Онегин"? Прочитав самые для меня волнующие из всей русской литературы строки "Живу пишу не для похвал & потреплет лавры старика!" сказал: "Если уж это ирония, как считают авторы приведенных мною цитат, то тогда зачем мы собираемся здесь и тревожим великую тень?.."
Н. Л. Вершинина (Псков). "…вдруг каламбур рожу" (каламбур в литературных стилях пушкинской эпохи)". В черновиках усиление (термин Жолковского) дается при помощи каламбура, в окончательных вариантах он исчезает, каламбур превращается в намек на каламбур. Исправник ест гуся с капустой. М[ожет] б[ыть] это не так безобидно. М. де Сталь: "Она все говорила, но не могла разговориться". "– Ни на кого не смотрит. – Да на меня все время смотрел". В "Гробовщике" про погребение. Ср. анекдотич[ескую] эпитафию: "Под камнем сим погребена моя жена, Моим стараньем здесь она погребена". Ее приводит Некрасов, но задумана она была всерьез.
* * *
Поговорили с В. С. Листовым.
– Мне кажется, – сказал В. С., – я могу ответить на вопрос: кто был monsenior l’Abbé?
– Как кто? Французский эмигрант, выгнанный из Франции революцией.
– М[ожет] б[ыть] он и был эмигрантом, но до семьи Онегина он преподавал в кадетском лицее, l’аbbé – жаргон кадетов. Он не обязательно должен был быть аббатом, носить такой высокий чин.
– А у вас есть доказательства, что он преподавал в этом лицее?
– Есть, есть…
* * *
– В "Кап[итанской] дочке" на стене висит винтовка. Но нарезного оружия в пугачевские времена не было! (В пушкинские уже было).
Относительно того, что вы говорите об оружии в "Р[услане] и Людм[иле]", в "Песни о в[ещем] Олеге" – я спрашивал на защите дисс[ертации] по истории русского оружия. П[ушки]н не имел каких-то особых сведений об этом оружии.
Людм. Александровна Перфильева. Я смущалась, у меня был комплекс: я мало чувствовала иронию в Е. О. Спасибо Ал[ексан] дру Павловичу Чудакову, он снял с меня эту тяжесть!..
Н. И. Михайлова - о доме В. Л. Пушкина.
До "Бауманской" проводили Л. А. Перфильева (автор статей "Замок" и "Крыльцо" в "Онегинской энциклопедии") и еще какая-то дама, преподавательница Ин[ститу]та культуры в Химках, куда меня в начале перестройки приглашали в завкафедрой (стесняясь, похвалила мой роман). С Л. А. поговорили об архитектуре пушкинского времени.
Обстановка на конференции была редкостно приятная, домашняя, включая пироги к чаю.
27 февр[аля]. Два дня провели на даче с Женечкой, вчера два часа занимались символизмом. Ребенок соображает[…].
Вместо писанья мемуара в сб[орник] МГУ с утра три часа (!) костенеющими на морозе руками чинил дверь в сортир, а до этого снимал дверцу со шкафчика на 1-м этаже, а до этого…………… Снежный ком дел.
2 марта. Привыкаю болеть. Говорят, это ожидает всех. Но ведь я не просто не болел. После эпизода в 20 лет я по сути не болел никогда, даже гриппом раз в 7–8 лет. Это, видимо, и оказало мне медвежью услугу, когда при ангине у меня не болело горло, я, как обычно, не чувствовал температуры и таскал кирпичи на даче! И дотаскался.
И зубы! Дантист ошеломил ценой. Маша говорит: "Если бы у меня не то что в 67 лет, а хотя бы в 50 были твои зубы, я была бы счастлива. Какие-то четыре коронки! – Ты права, первый зуб у меня заболел в 20 лет. Но все равно противно".
Читаю в Школе-студии МХТ "Евгения Онегина". Смущая, аплодируют и благодарят в конце каждой лекции, смущая.
Надо побольше говорить им по профилю: о художественном чтении стихов, например.
9 февраля по ТВ Евг. Миронов – хороший актер – очень плохо читал Пушкина. "Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем" – лицом и шеей играет "мятежное наслажденье". Диапазон – от патетики до многозначительного шепота. "Я вас любил, любовь еще быть может" – с паузами, зловещим шепотом, который становится почти неслышимым. "Мне не спится, нет огня" – снова шепот – видимо, это главная его краска. Скажу им: так не читают стихи. Его кто-то обманул.
3 марта. Почему я перестал в последнее время [хотеть] прожить лишние 5–10 лет сверх обычной нормы? (Меньше нормы по-прежнему не хочется.) Да потому, что исчез главный стимул, который был очень силен во мне всю молодость и долго после: любопытство к тому, что будет дальше, и надежда. А теперь ясно: лучше не будет. Ничего хорошего не ждет человечество ни в ближайшем, ни в дальнейшем будущем. Не завидую тем, кто это увидит. И завидую тем, кто застал мир до I мировой войны: золотой век, с его верою, что так будет всегда. Да что там: я больше люблю недавнее, хоть и советское прошлое: ведь я мог раз в неделю беседовать с ВВ, сходить к Бахтину и Шкловскому, съездить к Л. Я. [Гинзбург] в Питер.
4 марта. Для сборника МГУ "Выпускники филологического ф-та 1960 года" как бы пишу мемуар. Прочел 2 предыдущих сборника: выпуск 1955–1958-го. Впечатление тяжелое: им нравились Самарин, Шанский, Турбин (от последнего – все в экстазе). Из выдающихся наших профессоров упоминают только С. М. Бонди. Как будто и не читали в эти годы на факультете ВВ, П. С. Кузнецов, С. И. Ожегов, В. Ф. Асмус… Кого они слушали, в чьи семинары ходили? Глаголева-дурака? Зозули?.. Положение мое трудное – надо написать: тех, кого вы хвалите, я не слушал, а ходил в это время к другим, такой я был умный.
Стал шерстить свой дневник университетских лет: это документ. М[ожет] б[ыть], дать кусочки?
Зачитался с утра – и не пишу, а уже 4 часа! И Грэй мяучит – не пора ли перекусить?..
Ночь. Написал на 4-х страницах письмо А. С. Собенникову – прислал нам в "Чеховиану" очень наскоро написанную и неважную статью, где ни на кого не ссылается и, имея самые смутные представления о структуре повествования, пишет именно о ней. Написал ему резкое письмо, не упомянув, правда, о других его плагиатах – не только из меня. Из меня же – сколько их было! И с чего я вдруг решил бороться с этим?.. <…>
Дорогой Анатолий Самуилович!
Я приобрел привычку разговаривать с самим собой.
– Позвольте, – обиженно надув губы, бормотал я, – как это никто не написал пьесу? А мост? А гармоника? Кровь на затоптанном снегу?
М. Булгаков. Записки покойника (Театральный роман).
В Вашей статье поставлен очень интересный вопрос. Но его решение, к сожалению, оказалось не слишком удачным.
Одной из главных претензий к статье оказался вопрос ссылок.
Не совсем ясно, зачем Вам понадобился первый абзац с беглым перечислением тем со случайными отсылками по одной работе на каждую, тогда как, как Вам хорошо известно, на каждую можно добавить десятки работ, упоминаний, параллелей (я уже не говорю об океане прижизненной критики). Безусловно, работа Скафтымова очень интересна, но подробное рассмотрение темы "Чехов и Марк Аврелий" (с использованием книги философа с пометами Чехова) дается в комментарии к 7-му тому (с. 447–449). (Впрочем, я уже привык, что на комментарии к Акад. собранию не ссылается никто). О связи философии Марка Аврелия с "Чайкой" писал Бицилли. Высказывалась и идея о близости философии Рагина к учению Толстого (впервые – А. Дерманом и Ю. Соболевым). В книге П. Н. Долженкова много упрощений, вы же даете ее как главный труд по позитивизму; литература о Чехове и Достоевском за последние годы все разрастается (немецкая, английская, да и отечественная) и т. д. Содержание, подход, сам тон и стиль книги Бердникова я не комментирую.
Говоря о диагнозе болезни Громова, вы ссылаетесь на неопубликованную статью В. С. Собенникова. Читатель может подумать, что это сделано впервые. Но такие диагнозы ставили авторы многочисленных работ о Чехове-враче – назову только книги Хижнякова, Гейзера, Шубина, Мирского, Меве. Последний в трех своих книгах (Меве Е. Б. Труд и болезнь писателя-врача, 1959; Медицина в творчестве и жизни Чехова, 1961; 2-ое изд-е 1989) диагностировал буквально всех больных чеховских произведений (в том числе в специальной главе и "Палаты № 6"). Это тем более странно, что на 1-е изд. книги Меве Вы ссылаетесь в своей книге 97 г.
Вообще, просматривая Ваши сноски, этот гипотетический, не очень подготовленный читатель (студент первых курсов, например) может подумать, извините, что на эту тему, за исключением 2–3 работ, до 1997–98 гг. ничего путного написано не было. И не узнал я в нынешнем ссылочном аппарате человека, который в 97 г. в своей книге, упомянув работу С. Булгакова "Чехов как мыслитель", сообщает, что с этой лекцией автор выступал также в Ялте и в Петербурге в 1904 г., а второе ее издание вышло в Москве в 1910 г., а в виде статьи она публиковалась в "Новом пути", а ее содержанье излагалось в газете "Русь"…
О литературе по главной теме статьи. Начиная разговор и сообщив, что "нет специальных исследований, посвященных повествовательной структуре" повести, вы говорите о читателе, к которому "обращается повествователь", "совершается своеобразная экскурсия". Меж тем за 70 лет до Вас об этой "первой загадке" писал А. Б. Дерман, говоря, что Чехов применяет "характерное старолитературное предложение к читателю – точно к живому собеседнику, пройтись вместе с автором по месту действия" и далее (Дерман А. Творческий портрет Чехова. М., 1929. C. 260). Ссылки на него я неоднократно встречал в литературе.
Говоря об объективном и двухсубъектном повествовании, Вы ссылаетесь на очень вторичную в части, посвященной повествованию, работу С. Л. Степанова 2001 г., который вещает так, как будто на эту тему не писали ни В. Н. Волошинов, ни Бахтин, ни Виноградов, ни Б. Успенский, ни – специально в связи с Чеховым – Гурбанов, Л. Барлас, Ковтунова, Н. Кожевникова и мн. др. Видимо, он человек молодой. Поддерживать такую беззастенчивость мы не должны для поддержания нормальной научной атмосферы, которая должна исключать формальные сноски без ответственности за них. Далее идет ссылка на не менее вторичное высказыванье Манолакева, где новым является только модное словосочетание "два нарративных режима".
Ссылаясь на меня (№ 12), вы почему-то выбрали маленькое упоминанье о "Палате № 6" в общем ряду, выглядящее этикетным. Меж тем в "Поэтике Чехова" есть подробный разбор (с. 75–78) типа повествования в этой повести – с подсчетами глав, насыщенных "мыслью и словом главного героя", а также других персонажей, о том, что повествование "Палаты № 6" "выбивается из типичной для второго периода повествовательной манеры", о степени субъективности повествователя и т. д. и т. п. Я с интересом принял бы любую полемику, но несколько странно умолчание. Я все же боюсь быть неверно понят – что недостаточно ссылок на меня. Этого, поверьте, – ни тени. Ссылок после ПЧ по всему миру более чем, как выражаются сейчас. Речь не обо мне (и других) – речь о Вас.
Кстати, не так прост и вопрос о тургеневских реминисценциях – в частности, пейзажных описаниях. Современный слоган "тургеневский код" тут не спасет, простым упоминанием отделаться не удастся; проблема, поставленная еще А. С. Долининым и Г. А. Бялым, слишком сложна. О повествователе в" Цветах запоздалых", что его позиция там "не отличалась оригинальностью" (ПЧ, с. 20) уже после меня писали неоднократно. Предельная корректность в сносках, предшественниках, названиях статей и книг – это, конечно же, наш modus vivendi.
[В связи с этим хочу затронуть еще один сюжет – я не говорил Вам об этом ранее, но статья показала, что, видимо, стоит. Пишу это со стесненным чувством.
Название Вашей книги "Между "есть Бог" и "нет Бога"" повторяет, как Вы хорошо знаете, заглавие моей статьи. Она была прочитана в качестве доклада, который Вы слышали в Баденвайлере 23 октября 1994 года, а затем напечатана в № 9 "Нового мира" за 1996 г. (более чем за год до выхода Вашей книги) и вскоре попала в Интернет. Я бы не стал упоминать про это, но мне говорили об этом уже несколько человек, в том числе одна критикесса, не имеющая к Чехову никакого отношения. Такое повторение тем более было ненужным, что Ваша серьезная книга – совсем о другом.]
Но вернемся к нашей статье.
Меня совершенно не удовлетворил Ваш ответ на вопрос, вынесенный в заголовок статьи: "Возможно, писатель уходил от прямого публицистического слова, боясь, что читатели прочтут повесть как психиатрический этюд, поставят знак равенства между "Палатой № 6" и "научным" "Островом Сахалином". Оснований для такого прочтения в тексте больше чем достаточно. Автор, не нагружая читателей медицинской терминологией, дает полную клиническую картину заболеваний своих героев. Условно-литературный повествователь – знак для читателя, что речь идет не о том, как люди сходят с ума, а о художественном открытии" (с. 6).
Исследователь, приступающий к рассмотрению такого сложного вопроса, почему Чехов обратился к той или иной форме повествования, не может ограничиться ответом, ориентирующимся только на содержание данной повести. Я вообще очень сомневаюсь, чтобы сама по себе тема заставила автора изменить уже сложившуюся повествовательную систему. В 1888–1892 гг., период напряженных поисков, он пробует разные манеры, типы рассказчика, повествования. Подумать только: "Степь" – "Именины" – "Скучная история" – "Бабы" – "Дуэль" – "Попрыгунья"! Исследователь, взявшийся за данную тему, должен быть готовым отойти от привычных понятий об "идее", которая в произведении определяет всё, но находиться во всеоружии представлений о всей нарративной системе Чехова этого времени и соотнести ее с "Палатой № 6". Вы же ограничиваетесь беглыми некими психологическими ("боясь", "знак для писателя") предположеньями.
В статье есть хорошие мысли, но они – увы – никак не связаны с решением, как Вы выражаетесь, "загадки" повествовательной структуры. А Ваши пассажи о "синтаксических конструкциях с противительным союзом "но"" и словах, "подчеркивающих неизменность бытия" (с. 3) – я даже не знаю, что об этом сказать.
В настоящем своем виде статья ниже Ваших возможностей, производит впечатленье спешки и, с моей точки зрения, может только повредить Вашему уже упрочившемуся научному имени.
Из всех авторов "Чеховианы" такое подробное письмо я посылаю только Вам.
Если Вы найдете возможность учесть мои замечанья, то у Вас еще есть время – до 15 мая.
Желаю Вам всего самого доброго
Ваш А. Чудаков
5 марта. После своей работы на Мосфильме в качестве консультанта по фильму Каверина я не заблуждался относительно эрудиции актеров; стало ясно, что знают они очень мало. Но чтоб настолько!
По ТВ вечер встречи с А. Збруевым, хорошим, хотя и не выдающимся актером. Рассказывая про то, как он играл вместе с Е. Леоновым в чеховском "Иванове", сообщил:
– Это серьезный образ, его Белинский (!) назвал "Русский Гамлет".
Я решил, что это шутка. Но у него все-таки где-то что-то смутно брезжило, и он стал серьезно поправляться: "А может, и не Белинский…".
5 [возможно, описка, надо – 6] марта. Звонил Стаське Рассадину по поводу его 70-летнего юбилея и выступления по ТВ в связи с этим.
– Мне твое выступление в целом понравилось – про себя говорил мало, все про своих знаменитых друзей. В последнее время я на тебя сердился.
– За что?
– За твои статьи в "Новой газете". Пишешь там бог знает о чем. Вдруг – о Киркорове, о его скандале. Какой Киркоров? Зачем? В нашей системе отсчета он не существует! Какое тебе до него дело!
– Ну, народ этим интересуется, я обязан откликнуться.
– Понимаю, тебе надо регулярно писать.
– Да нет, я свободен. Но я там пишу о многом…
– Не знаю, я редко читаю эту газету. Как себя ощущаешь?
– Трудно представить себя в 70 лет. Я еще из детства не вышел, а тут – уже 70!
7 марта… В этот день он вел светско-развратную жизнь: после лекции поехал домой к приятелю-поэту, который только что (в час дня) встал, и провел там время за коньяком до 5 часов.
Правда, последние полчаса заняло ТВ, к[ото]рое приехало снимать в программе "Дачники" Шаховой то, что скажет им Чухонцев про Голицыно, и, узнав, что тоже там бывал, стали снимать и меня. Рассказал им про бедную Анну Баркову и про Домбровского.
У Олега выходит "Избранное", но за него он не получит ни копейки. "Хорошо, что хоть издают".
Что за мерзкое время. Одному из лучших поэтов современности не платят за книгу, куда вошло все основное, что он написал.
Последнюю прозу Маканина не одобряет: "Говорят, старческий эгоизм. Я думаю, дело проще: деньги. Что берут, что требуется на Западе, что переведут".
Показывал альбом с автографами Гумилева, Вяч. Иванова, Ю. Верховского и т. д.
Я подробно высказал свое мнение о его последней книжке (высокое). В частности, сказал, что он ввел мандельштамовскую сложность стиховой ткани в стихи на есенинско-народную тематику. Клюев ему, как и мне, не нравится. Согласились в том, что Мандельштам – первый поэт ХХ века. Снова говорил о моем романе.
10 марта. Вчера читал доклад в секторе Непомнящего о тотальном комм[ентировании] ЕО. Пожилый идиот с обтянутым, как у скелета, черепом, задавал дурацкие вопросы и порождал не менее идиотские высказывания, что я не опираюсь на теорию литературы и труды самых известных пушкинистов.
– На какие же?
– На мои. Шутка.
Знаем эти шуточки. Оказался […].
Непомнящий говорил, что чтобы осуществить эту тотальную программу, жизни не хватит. А вообще надо ком[ментирова]ть по слоям: язык, герои, сюжет. Он сам так собирается делать. Я сказал, что моя задача – именно в объединении всех слоев в пределах строфы, строки, чтобы понять, как всё, включая пунктуацию, рождает смыслы.
Чухонцев сказал, что Стаське в" Новой газете" платят $ 200 в месяц и издают книги. Значит, и тут дело в этом.