Многоуважаемый, досточтимый шеф!
Вы уж простите меня за то, что я так задержался с ответом. Но после того происшествия в театре, которое произошло полтора месяца назад, я не мог писать правой рукой, а продиктовать письмо кому-нибудь не решился: вы сами знаете, какие нынче люди. Теперь я научился писать левой рукой. Только простите меня за мои ужасные каракули.
Мало что изменилось с тех пор, как вы уехали из Барселоны. Меня отстранили от оперативной работы и перевели в паспортный отдел. Комиссар, который пришел вам на смену, приказал больше не следить за сеньором Леппринсе. Поэтому у меня не было возможности узнать что-нибудь о нем, хотя я и стараюсь не упускать его из виду, как вы велели мне перед отъездом. Из газет я узнал, что сеньор Леппринсе женился вчера на дочери сеньора Савольты и что свадьба по настоянию семьи невесты происходила в очень узком кругу, поскольку совсем недавно похоронили ее отца. Свадебное путешествие тоже не состоялось по той же причине. Сеньор Леппринсе и его жена сменили место жительства. По-моему, они живут в одном из особняков, но где именно, пока не знаю.
Бедняжка Немесио Кабра Гомес по-прежнему в сумасшедшем доме. Сеньор Миранда работает, как и прежде, у адвоката, сеньора Кортабаньеса, а с сеньором Леппринсе уже не видится. Однако в городе царит полное спокойствие.
Пока все. Остерегайтесь мавров, они плохой и коварный народ. Мне и моим товарищам очень недостает вас. С искренним уважением.
Подпись: Сержант Тоторно.
Долоретас зябко потерла руки.
- Надо что-то придумать, - произнесла она.
Я зевнул и, взглянув в окно, увидел, как меркнет в ранних сумерках улица Каспе. Напротив в доме кое-где уже горел свет.
- Вы о чем, Долоретас?
- Мы должны сказать Кортабаньесу, чтобы он включил отопительную систему.
- Так ведь еще только октябрь.
Это внезапное напоминание о времени побудило меня вырвать из календаря два листка за минувшие дни, констатируя тем самым их скоротечность и никчемность. Долоретас снова принялась за перепечатку документа, испещренного пои ранкам и.
- Скоро начнется стужа и… и не знаю… - ворчала она.
Уже многие годы Долоретас выполняла работу для Кортабаньеса. Ее муж был адвокатом и умер молодым, оставив ее без средств к существованию. Приятели покойного договорились между собой давать ей кое-какую работу, чтобы она могла заработать немного денег. Но по мере того, как молодые адвокаты все больше преуспевали, у них отпадала надобность в машинистке, выполнявшей временную работу, и они обзаводились постоянными секретаршами, более опытными и квалифицированными. Только Кортабаньес, наименее способный и деятельный из них, по-прежнему давал ей работу, пока, наконец, не назначил твердый оклад, который выплачивал регулярно, но без особой охоты. По правде говоря, проку от Долоретас было немного: она не приобрела с годами ни навыка, ни сноровки, и каждое новое прошение или документ являлся для нее неразрешимой загадкой. Впрочем, адвокатская контора Кортабаньеса лучшего и не заслуживала. Долоретас же, со своей стороны, так или иначе всегда выполняла задания и ни перед кем не заискивала. Она держалась в конторе незаметно, не претендуя на постоянное место. Никогда не говорила: "До завтра" или "До встречи здесь", а только: "Прощайте и спасибо". Ни разу не обмолвилась намеком вроде: "Если у вас что-нибудь будет, не забывайте обо мне", или еще более лицемерным: "Я всегда к вашим услугам", или "Вы знаете, где меня найти". Не помню, чтобы она хоть раз появилась в конторе со словами: "Я проходила мимо и заглянула к вам поздороваться". А всегда только: "Прощайте и спасибо". И Кортабаньес каждый раз, когда появлялась большая рукопись для перепечатки, невольно говорил: "Вызовите Долоретас", "Передайте Долоретас, чтобы она зашла днем", "Куда же запропастилась Долоретас?" Ни Кортабаньес, ни Серрамадрилес, ни я не знали, чем она занимается и как проводит время в свободные от работы часы. Она никогда не рассказывала нам о своей жизни, о своих горестях и переживаниях, если они у нее были.
КОПИЯ СТЕНОГРАММЫ ДЕВЯТЫХ СВИДЕТЕЛЬСКИХ ПОКАЗАНИЙ, ДАННЫХ ХАВИЕРОМ МИРАНДОЙ ЛУГАРТЕ
6 ФЕВРАЛЯ 1927 ГОДА СУДЬЕ Ф. В. ДАВИДСОНУ В ГОСУДАРСТВЕННОМ СУДЕ ШТАТА НЬЮ-ЙОРК
ПРИ ПОСРЕДСТВЕ СУДЕБНОГО ПЕРЕВОДЧИКА ГУСМАНА ЭРНАНДЕСА ДЕ ФЕНВИК
(Со страницы 143 и далее дела).
Д. Сеньор Миранда, я очень рад, что вы оправились после болезни, которая помешала вам присутствовать на заседаниях в последние дни.
М. Очень признателен вам, господин судья.
Д. Вы в состоянии давать дальнейшие показания?
М. Да.
Д. Не могли бы вы сказать нам, какого рода заболевание вы перенесли.
М. Нервное истощение.
Д. Не хотите ли вы попросить отсрочки?
М. Нет.
Д. Напоминаю вам: вы явились в суд по собственной воле и можете в любую минуту отказаться от дачи показаний.
М. Я знаю.
Д. И вместе с тем констатирую, что цель данного суда, Согласно полномочиям, которыми наделил его народ и конституция Соединенных Штатов Америки, прояснить факты, представленные на разрешение суда, и что видимая суровость, проявленная в некоторых случаях, отвечает единственному стремлению как можно быстрее и эффективнее разрешить это дело.
М. Я знаю.
Д. В таком случае продолжим судебное разбирательство. Мне остается только напомнить дающему показания, что он все еще находится под присягой.
М. Я знаю.
Человеческий разум наделен любопытной и странной способностью воскрешать в памяти прошлое настолько зримо, что начинаешь заново переживать волнения и тревоги давно ушедших дней. Я плачу и смеюсь так, словно причины, побудившие меня смеяться и плакать много лет тому назад, ожили. И вместе с тем, как это ни прискорбно, совершенно отчетливо сознаю, что мои страдания и радости отошли в прошлое, далекое во времени и пространстве. И очень многие (о, боже, сколько их!) покоятся в земле. Нервная депрессия, в которую я впал и которую врачи ошибочно приписывают усталости, вызванной судебным процессом, есть не что иное, как фотографическое воспроизведение (можно сказать, непроизвольное) тех печальных месяцев 1918 года.
Радужным июньским утром Немесио Кабра Гомес услышал, как отодвигаются металлические засовы на двери его камеры. Чернобородый надзиратель в белом халате, державший в руке конец шланга, жестом велел ему встать и выйти. Надзиратель прошел несколько шагов и остановился.
- Иди вперед, - приказал он, - и не вздумай что-нибудь выкинуть, не то окачу водой.
И он устрашающе потряс концом шланга, который зашипел, словно змея. Они проследовали по извилистым коридорам. Проходя мимо застекленных дверей, выходивших в сад, Немесио Кабра Гомес почувствовал тепло солнца; оно ослепило его, и, прижавшись к стеклу, он стал разглядывать небо и сад, в котором еще один пациент замуровывал муравьев. Надзиратель подтолкнул Немесио дубинкой.
- Пошли! Чего встал?
- Я целый месяц проторчал в этом склепе.
- Иди спокойно, а то мигом отправлю назад.
Слова надсмотрщика были первым намеком на то, что его сегодня выпустят на волю. Доктор Флоре подтвердил это. Он сказал, что врачи считают, что он выздоровел и может вернуться к нормальной жизни. Что ему следует не пить алкогольных напитков и прочих возбуждающих средств, избегать споров, драк, спать столько, сколько необходимо организму, и показываться врачу, его коллеге (имя и адрес он написал на карточке) всякий раз, когда самочувствие станет хуже, и обязательно раз в три месяца, до полного выздоровления.
Одежда Немесио Кабры Гомеса, в которой он попал в дом для умалишенных, пришла в полную негодность и явно покушалась на его целомудрие, поэтому доктор Флоре снабдил его блузой, брюками, парой ботинок и плащом - дарами дамского благотворительного общества. Новые пожитки связали в узелок, вручили ему, а затем проводили к главному выходу.
Очутившись на свободе, Немесио Кабра Гомес укрылся в соседнем лесочке и переоделся. Одежда, врученная ему, была поношенной и разного размера. Блуза оказалась слишком просторной, а брюки - короткими. Он не смог их застегнуть на пуговицы и подвязал бечевкой. Ботинки жали ноги, а носков и вовсе не было.
Уже в Барселоне, когда все пассажиры вышли из вагона, он выскользнул на перрон, проник за ограду через ворота, смешавшись с многочисленной толпой, и остановился, глядя на улицу влажными от слез глазами, потому что теперь он принадлежал самому себе.
ПИСЬМО КОМИССАРА ВАСКЕСА СЕРЖАНТУ ТОТОРНО ОТ 8–5-1918 ГОДА,
В КОТОРОМ ОН НАСТОЙЧИВО ПРОСИТ ПРОДОЛЖАТЬ СЛЕЖКУ
Свидетельский документ приложения № 7–6.
(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).
Тетуан, 8–5-1918.
Любезный друг!
Не падайте духом. Если чувствуете, что силы покидают вас, вспомните о том, что борьба за правду - самая святая миссия человека на земле. А миссия полицейского именно в этом и состоит.
Сообщите мне, по-прежнему ли держит при себе Леппринсе немецкого убийцу по имени Макс. Никому не говорите о нашей переписке. Рад вашему выздоровлению. Нет такого физического недуга, который нельзя было бы победить силой духа. Не лучше ли вам научиться печатать на машинке?
С дружеским приветом:
Подпись: А. Васкес
Комиссар полиции
Кортабаньес был прав, когда уверял меня в том, что богачи пекутся только о себе. Их учтивость, их привязанность, их участие - все это мираж. Надо быть идиотом, чтобы поверить в долговечность их привязанности. А все потому, что взаимоотношения между богачами и неимущими не могут быть равными. Богатый не нуждается в бедняке: его всегда может кто-нибудь заменить.
То, что меня не пригласили на свадьбу, было вполне понятно. Она проходила в тесном семейном кругу не только из уважения к памяти Савольты, но и потому, что хотели избежать возможного скопления людей, среди которых мог оказаться преступный элемент. Я надеялся, что мы с Леппринсе по-прежнему будем встречаться после его свадьбы, но мои надежды не оправдались. Поступки Леппринсе были так же необъяснимы и переменчивы, как и он сам. В тот день, когда я пришел в дом Савольты и комиссар Васкес покинул нас, сообщив о своем внезапном отъезде из Барселоны, Леппринсе заставил меня волей-неволей пойти поздороваться с его будущей тещей и женой. Он отвел меня в маленькую гостиную на первом этаже, где его ждали обе женщины, представил им как своего большого друга, высокопарно именуя "влиятельным адвокатом", и заставил, несмотря на мое сопротивление, продиктованное благоразумием, поднять тост за его будущее счастье.
Из всего, что тогда произошло, я помню только, какое сильное впечатление произвела на меня Мария Роса Савольта. За несколько месяцев, которые отделяли ту зловещую новогоднюю ночь от этого дня, девушка преобразилась: то ли от пережитого горя, то ли от любви, сквозившей в каждом ее взгляде, каждом слове, каждом жесте; то ли от ожидания тех перемен, которые должны были произойти в ее жизни - предстоящей свадьбы с Леппринсе. Она показалась мне повзрослевшей, более степенной, что свидетельствовало о наивысшем спокойствии ее духа. Наивность девочки, только что покинувшей стены сурового пансиона, сменилась степенностью сеньоры, а томное выражение растерянного подростка - восторженностью страстно влюбленной девушки.
Но я не хотел бы впадать в риторику и, ограничивая себя в описаниях, перейду непосредственно к фактам.
ПИСЬМО СЕРЖАНТА ТОТОРНО КОМИССАРУ ВАСКЕСУ ОТ 21–6-1918 ГОДА,
В КОТОРОМ ОН СООБЩАЕТ НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ О ЗНАКОМЫХ ПЕРСОНАЖАХ
Свидетельский документ приложения № 7-в.
(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).
Многоуважаемый, досточтимый шеф!
Простите, что я не ответил вам сразу, но, следуя вашему мудрому совету, я стал учиться печатать на машинке, а это было не так просто, как казалось на первый взгляд. Мой деверь одолжил мне "Ундервуд", и благодаря этому я имел возможность практиковаться по вечерам несколько недель подряд, хотя, как вы сами сможете убедиться, делаю еще немало опечаток.
Наконец-то я могу ответить на ваш вопрос: держит ли еще при себе сеньор Леппринсе того наемного убийцу. Да, он по-прежнему при нем, живет у него в доме и ходит за ним по пятам. Есть и другая новость, которая, возможно, вас заинтересует: несколько дней назад выпустили из сумасшедшего дома Немесио Кабра Гомеса. От одного из своих приятелей, который служит в управлении, я узнал, что Немесио арестовали за то, что он делал сигары из табака окурков, которые подбирал с земли и придавал им форму гаванских сигар. Кажется, Немесио сослался на вас, но ему это не помогло, и его упекли за решетку. Приятель (тот самый из управления, о котором я только что упоминал) сказал мне, что Немесио похож на мертвеца и что на него нельзя смотреть без жалости. А в остальном у нас все по-прежнему, как и до вашего отъезда. Остерегайтесь мавров, они готовы в любую минуту нанести удар из-за спины. Всегда к вашим услугам, уважающий вас
Подпись: Сержант Тоторно.
Трудно смириться с одиночеством, особенно если ему предшествовал период дружбы и приятного общения с таким человеком, как Леппринсе. И вот как-то раз, пресытившись бездельем, допекавшим меня в часы досуга после рабочего дня, и пренебрегая правилами хорошего тона, я пришел к дому Леппринсе, к дорогому мне жилищу на Рамбла-де-Каталунья, чьи липы над бульваром напоминали арку из зелени, изображенную на картине, висевшей над камином в гостиной.
Швейцар с седыми бакенбардами вышел мне навстречу и радушно приветствовал меня. Я немного воспрял духом. Но швейцар сразу же разочаровал меня: сеньоры Леппринсе переехали жить в другое место. Он очень удивился, что я не заметил вывешенного на балконе объявления: "СДАЕТСЯ ВНАЕМ". И выразил сожаление, что ничем не может мне помочь, так как сам не знает - и это после стольких лет преданной службы, - где теперь живет сеньор Леппринсе, такой великодушный, такой учтивый и такой экстравагантный.
- Во всяком случае, - добавил он, пытаясь меня утешить, - признаюсь вам, что я даже рад этому, потому что молодого сеньорито я уважал, хоть он нередко и огорчал меня, а вот его нового секретаря, этого немца или англичанина, который угробил столько людей в театре, просто видеть не мог. В нашем доме он всегда был всеми уважаем.
Он взял меня под руку, и мы стали прохаживаться с ним по подъезду туда-сюда.
- Мне стало страшно за сеньорито, когда здесь поселилась та женщина. Вы знаете, о ком я говорю: та самая, которая поднималась по канатам лифта, словно африканская или американская обезьяна. Разумеется, я готов войти в любое положение. Так я и сказал своей хозяйке. Я сказал ей, что хотя сеньорито Леппринсе по своему поведению и серьезности выглядит старше своих лет, он еще совсем молод и, естественно, теряет голову в делах житейских, будничных. Вы понимаете, с возрастом… сказал я ей, становишься мудрее, разве не так?
- Да, конечно, - ответил я, не зная, как от него отделаться.
- На поверку так оно и вышло. Но этот бледнолицый, уж не знаю, как и объяснить… несимпатичен мне. Мне трудно выразить то, что я думаю.
Я незаметно увлек его к двери и протянул на прощание руку. Он взволнованно пожал ее и, удерживая в своей, плотной, рыхлой, сказал:
- И все же, сеньор Миранда, мне жаль, что сеньор Леппринсе уехал отсюда. Я очень уважал его. А жена у него просто святая! Настоящий ангел во плоти, вы понимаете меня? Воистину святая!
Я поведал о своей неудаче Перико Серрамадрилесу, а он покачал головой так, словно у него были связаны руки и он хотел бы отделаться от очков.
- Бог мой, все рухнуло, все рухнуло! - бормотал он.
Он столько раз повторял это, что я не выдержал и закричал ему, чтобы он замолчал и оставил меня в покое.
- О боже, прекратите ссориться, - вмешалась Долоретас. - Совестно слушать вас. Два молодых человека столько говорят о деньгах, вместо того чтобы работать и думать о своем будущем.
ПИСЬМО КОМИССАРА ВАСКЕСА СЕРЖАНТУ ТОТОРНО ОТ 30–6-1918 ГОДА,
В КОТОРОМ ОН ПРОСИТ ИЗЫСКАТЬ ЕМУ ВОЗМОЖНОСТЬ ВМЕШАТЬСЯ В ЖИЗНЬ БАРСЕЛОНЫ ИЗ СВОЕГО УЕДИНЕНИЯ
Свидетельский документ приложения № 7-г.
(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).
Тетуан, 30–6-1918.