Любезный друг!
Сообщаю вам, что получил ваше письмо от 21 числа сего месяца, из которого извлек для себя немало пользы. Теперь у меня нет сомнений в том, что существует далеко зашедший заговор, жертвой которого на сей раз стал бедный Н. Сделайте все возможное, чтобы известие о его аресте дошло до меня официальным путем (через какой-нибудь бюллетень или газетную вырезку), тогда я смог бы вмешаться и потребовать, чтобы его выпустили на свободу. Мною движут самые гуманные чувства, и вы хорошо знаете, дружище Тоторно, что это так. Если я еще пользуюсь хоть каким-то авторитетом (во что я с каждым днем верю все меньше), то сделаю все от меня зависящее, чтобы пресечь такое превышение власти и произвол.
Воздаю должное вашим успехам: вы уже хорошо освоили пишущую машинку. Жизнь - это беспрерывная борьба. Выше голову и всегда вперед! С дружеским приветом
Подпись: А. Васкес
Комиссар полиции
Работа тянулась медленно и непродуктивно. Лето наступило в положенный срок и, казалось, никогда не кончится. Моя квартира, находившаяся под самой крышей здания, целыми днями была залита солнцем, а по ночам превращалась в раскаленное пекло. К вечеру, едва жара начинала спадать, увеличивалась влажность, предметы становились липкими, и я, привычный к сухому кастильскому климату, задыхался и обливался потом. Меня мучила бессонница. Когда же сон овладевал мной, мне снились кошмары: будто рядом со мной в постели лежит медведь. И страшило не его соседство - в моих сновидениях медведь был кротким и добрым, - а его близость, которая в раскаленной комнате делалась для меня невыносимой. Я просыпался весь в поту, бежал к умывальнику и пригоршнями плескал себе в лицо воду, которая растекалась по спине, принося минутное облегчение и блаженство.
Стремясь избавиться от медведя, от беспокойных изнурительных бессонниц, я запоем читал допоздна. Когда же мои глаза слипались, я спал мало и плохо. Утром вставал совсем разбитый и в таком гипнотическом состоянии находился весь день до тех пор, пока с наступлением ночи по иронии судьбы ко мне не возвращались просветление и силы.
В те жаркие дни Перико Серрамадрилес и я обычно отправлялись на пляж во время нашего обеденного перерыва, который длился с полудня до пяти часов. Мы добирались туда на трамваях, битком набитых отвратительными потными людьми, съедали по громадному бутерброду и большой пиале риса, от которого, впрочем, вскоре отказались: такая пища нам была не по карману, чересчур отягощала желудки и клонила ко сну, мешая служебным обязанностям. Однажды, вернувшись с пляжа, мы одновременно заснули прямо за столом, что, впрочем, не имело никакого значения, поскольку немногочисленные клиенты Кортабаньеса уехали куда-то на лето, и пустынный покой конторы нарушался лишь назойливыми мухами, которых Долоретас истребляла свернутой газетой.
ПИСЬМО СЕРЖАНТА ТОТОРНО КОМИССАРУ ВАСКЕСУ ОТ 12–7-1918 ГОДА,
В КОТОРОМ ГОВОРИТСЯ О ТОМ, КАК ОН ВЫПОЛНИЛ ПОРУЧЕНИЕ
Свидетельский документ приложения № 7-д, добавление 1.
(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).
Барселона, 12–7-1918.
Досточтимый и благородный шеф!
Простите, что не сразу выполнил ваше всегда приятное для меня поручение. Вам уже известно, что официальное положение, которое я теперь занимаю, не связано с повседневной жизнью Управления, и это помешало мне выполнить ваше задание своевременно. Немало поломав голову, я, на мой взгляд, придумал, наконец, каким образом переправить вам сообщение об аресте несчастного Немесио. Мне удалось сделать так, чтобы ваше письмо попало в руки Немесио. Теперь он знает, где вы находитесь, и я буду не я, если он не сумеет связаться с вами и получить вашу поддержку. По-моему, я неплохо придумал, верно?
Премного благодарен вам за то, что вы проявляете такой интерес к моим успехам в печатанье на машинке. Вы всегда были для нас примером на нашем трудном пути выполнения долга. Как видите, моя техника печатанья на машинке все еще оставляет желать лучшего. Не имея ничего больше сообщить вам, всегда остаюсь к вашим услугам.
Подпись: Сержант Тоторно.
ПИСЬМО НЕМЕСИО КАБРЫ ГОМЕСА КОМИССАРУ ВАСКЕСУ ОТ ТОГО ЖЕ ЧИСЛА,
В КОТОРОМ ГОВОРИТСЯ О ЕГО ПЕЧАЛЬНОЙ УЧАСТИ
Свидетельский документ приложения М 7-д, добавление 2.
(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).
Барселона, год господень 1918
Покров день 12 июля.
Сеньор мой и брат во Христе нашем господнем!
Иисус Христос через одного из своих ангелов сообщил мне, что вы находитесь в Тетуане. Известие это повергло меня в уныние и отчаяние, потому что я сразу же вспомнил его слова:
Накажет нас за неправды наши и опять помилует и соберет нас из всех народов, где бы мы ни были рассеяны между ними.
(Книга Товита, гл. 13, ст. 5)
Услада моей души и умиротворенность духа моего позволили мне решиться написать вам это письмо, чтобы вы могли причаститься, как сам господь наш бог, многочисленных несчастий, которые преследуют меня за мои грехи. Знайте, сеньор комиссар, что ученые люди с помощью святого духа излечили меня от моих недугов и позволили снова вступить на путь господень, где не отделить плевел от зерен. И вот я по вине и слепоте своей избрал дурной путь, который привел меня к этому заточению точно так же, как привел раньше в омерзительную камеру, уже вам знакомую, от которой я, слава богу, избавился. Да и, откровенно говоря, здесь мне намного лучше, потому что со мной обращаются, как с христианином: не бьют, не обливают ледяной водой, не истязают, не грозят. И грех жаловаться на их манеры - все они человеколюбивые я достойны милосердия господа нашего бога. Но так уж случилось, сеньор комиссар, что мне стали известны великие тайны; они являются ко мне во сне то облаком, то пламенем, то нисходят божьей благодатью, и только вам могу я их доверить, а для этого мне надо как можно скорее вырваться из оков, которые меня связывают. Сделайте что-нибудь, Христа ради, молю, сеньор комиссар. Я не преступник и не сумасшедший, как все утверждают. Я всего-навсего жертва соблазна лукавого. Помогите мне, и господь бог воздаст вам должное на этой земле и ниспошлет вечное здравие.
Каждый день я молю господа бога, чтобы он уберег вас от мавров. Нижайший мой поклон вам
Н. К. Г.
Вы получите это письмо из рук посланника. Не спрашивайте его ни о чем и не смотрите ему пристально в глаза; так вы можете заразиться неизлечимой хворью. Прощайте.
Д. После покушения на Леппринсе были еще попытки убить его?
М. Нет.
Д. Значит ли это, что террористы отказались от своего возмездия?
М. Не знаю.
Д. По имеющимся у меня сведениям, это не похоже на тактический ход с их стороны.
М. Я же сказал: не знаю.
Д. Судя по тем данным, которыми я располагаю, в Барселоне за 1918 год произошло восемьдесят покушений, именуемых "социальными", жертвами коих стали предприниматели: убитые - 4, раненые - 9; рабочие и торговые агенты: убитые - 11, раненые - 43. И это не считая материального ущерба, причиненного людям многочисленными пожарами и динамитными взрывами. В мае происходили чудовищные ограбления продовольственных магазинов, продолжавшиеся в течение нескольких дней, пока в стране не ввели военное положение.
М. Без сомнения, то были годы кризиса.
Д. Не кажется ли вам странным, что ситуация, сложившаяся в эти месяцы, не вызвала повторных покушений на Леппринсе?
М. Не знаю. Да и вряд ли мое мнение на этот счет будет иметь большое значение.
Д. Тогда поставим вопрос так: не могли бы вы ответить нам, чем вызвана была внезапная ссылка комиссара Васкеса?
М. Это не была ссылка.
Д. Поставим вопрос иначе. Могли бы вы объяснить, чем было вызвано внезапное назначение Васкеса на другую должность?
М. Так ведь… он был кадровым полицейским.
Д. Да, это верно. Но меня интересуют истинные причины, побудившие отстранить его от "дела Савольты".
М. Я их не знаю.
Д. Не связан ли как-то отъезд комиссара Васкеса с прекращением покушений?
М. Не знаю.
Д. И наконец, не готовилось ли покушение на Леппринсе как часть акции, которая укрывала другие беззакония?
М. Не знаю.
Д. Не знаете?
М. Не знаю, не знаю.
Депрессия, охватившая меня, обострялась с каждым днем, с каждым часом, с каждой минутой. Если я отправлялся гулять, чтобы немного развеяться, меня охватывала странная апатия, затмевавшая мой рассудок и заставлявшая идти неведомо куда семимильными шагами. Случалось, я вдруг оказывался помимо своей воли где-нибудь на окраине, не понимая, как меня туда занесло, и вынужден был расспрашивать прохожих, чтобы найти обратную дорогу. А иногда, выйдя после работы на улицу, останавливался на перепутье, не зная, куда направиться, и стоял неподвижно, словно статуя или попрошайка, пока голод или усталость не заставляли меня сдвинуться с места. Если я покидал знакомые, близкие моему сердцу места, меня охватывала мучительная тревога, я начинал дрожать, точно осужденный на смерть, глаза мои наполнялись слезами, и я устремлялся домой, чтобы укрыться в четырех стенах и дать волю слезам, оплакивая всю ночь свое одиночество. То и дело я просыпался и обнаруживал, что щеки мои и наволочка мокры от слез. Мне всерьез приходила мысль о самоубийстве, и если я не покончил с собой, то скорее от трусости, чем от привязанности к жизни. Чтение мне опротивело, а если я выбирался в кино или театр, то не в силах был усидеть на месте. Я перестал ходить на прогулки с Серрамадрилесом, и наши отношения свелись к обычной форме вежливости.
ПРОШЕНИЕ КОМИССАРА ВАСКЕСА В МИНИСТЕРСТВО ВНУТРЕННИХ ДЕЛ 17–7-1918 ГОДА О ТОМ,
ЧТОБЫ ВЫПУСТИЛИ НА СВОБОДУ НЕМЕСИО КАБРУ ГОМЕСА
Свидетельский документ приложения № 7-е.
(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).
Его превосходительству сеньору Министру
Министерство Внутренних Дел.
Мадрид.
Дон Алехандро Васкес Риос, комиссар полиции Тетуана с уверением в совершеннейшем почтении к Вашему Превосходительству ДОКЛАДЫВАЕТ,
что получил письмо от некоего Немесио Кабры Гомеса от 12–7-1918 года, ныне содержащегося под арестом по правительственному приказу в одиночной камере полицейского управления Барселоны. Что несколько месяцев назад я, податель сего прошения, будучи еще комиссаром этого управления, имел случай познакомиться и беседовать с вышеупомянутым Немесио Каброй Гомесом и обнаружил у него все признаки умственного расстройства, которые впоследствии были засвидетельствованы врачами и послужили поводом к тому, чтобы поместить его в одно из лечебных заведений, существующих у нас в стране для подобных больных. Что впоследствии, ввиду частичного выздоровления и учитывая, что он не представляет опасности для общества, врачи выписали его из больницы и вернули к нормальной жизни, чтобы работа и общение с людьми помогли ему восстановить пошатнувшееся здоровье и рассудок. Что несколько недель тому назад он был арестован якобы за подделку сигар. Что вышеупомянутый Немесио Кабра Гомес является слабоумным, неспособным отвечать за свои поступки, уголовно не наказуемым, и заточение его в тюрьму может лишь усугубить болезнь, которой он страдает, и сделать ее неизлечимой.
С уверением с совершеннейшем своем почтении к Вашему Превосходительству.
Просит:
Содействовать освобождению из тюрьмы вышеупомянутого Немесио Кабры Гомеса с тем, чтобы он мог как можно скорее вернуться к нормальной жизни и завершить свое лечение.
Заранее благодарен Вашему Превосходительству и да хранит Вас бог на долгие лета.
Подпись: Алехандро Васкес Риос
Комиссар полиции Тетуан,
17 июля 1918
ВЫРЕЗКА ИЗ БАРСЕЛОНСКОЙ ГАЗЕТЫ, НАЗВАНИЕ КОТОРОЙ НЕ УСТАНОВЛЕНО.
ДАТА НАПИСАНА ОТ РУКИ: 25–7-1918
Свидетельский документ приложения № 9-а.
(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).
Назначение
Дон Алехандро Васкес Риос, блестяще выполнявший обязанности комиссара полиции нашего города, а затем переведенный на ту же должность в Тетуан, назначается комиссаром полиции в городе Бата (Гвинея).
Мы, барселонцы, с любовью и благодарностью вспоминающие его пребывание среди нас, пользуемся случаем, чтобы выразить восхищение его таланту, бескомпромиссности и гуманности, проявленным им при выполнении своего служебного долга, желаем ему приятного пребывания в этом прекрасном городе и от всего сердца поздравляем с заслуженным назначением.
Я пристрастился к вину и начинал его пить сразу же после работы, надеясь, что винные пары притупят мои чувства и помогут скоротать время. В действительности же все происходило иначе. Моя восприимчивость обострилась, время тянулось бесконечно, а по ночам меня мучили кошмары. Я внезапно просыпался и плыл в каком-то дурмане. К горлу подступал ватный ком, до предела заполняя рот; руки тщетно пытались ухватиться за какие-нибудь предметы: движения были не подвластны мне. Я боялся ослепнуть и даже при свете лампочки не мог различить знакомые очертания мебели в своей спальне, не обретал покоя. Иногда вдруг я пробуждался, уверенный в том, что оглох, и нарочно швырял на пол первый попавшийся мне под руку предмет, желая убедиться в том, что страхи мои напрасны. А то вдруг мне казалось, что я лишился дара речи, и я принимался говорить вслух, чтобы услышать собственный голос. Я прекратил пить, но состояние мое не улучшилось. Как-то раз я проснулся ночью в сильном ознобе. В висках стучало, глаза болели, а лоб пылал. Я почувствовал себя таким одиноким, что решил немедленно вернуться в отчий дом, к своим родным, Кортабаньес предоставил мне отпуск на неограниченный срок, пообещав сохранить мое место вакантным, а в случае, если я не вернусь, просто отказаться от него, посетовав при этом, что не может оплатить отпуска, поскольку год выдался тяжелым и малые поступления не позволяли ему подобного расточительства. Я не обиделся. В конце концов у Кортабаньеса были свои недостатки и свои достоинства, и одно стоило другого. Удалось мне также уладить свои квартирные дела: владелец дома согласился никому не сдавать мою квартиру при условии, что я буду регулярно платить за нее каждый месяц в свое отсутствие, и я возложил эту обязанность на Серрамадрилеса.
Я сел в поезд и через два дня был в Вальядолиде. Мать не слишком обрадовалась моему появлению, зато сестры пришли в такой восторг, словно к ним пожаловал сам король. Они щедро одаривали меня вниманием, закармливали самыми вкусными яствами, уверяли, что я плохо выгляжу, что мне надо поправиться, а, стало быть, есть и спать побольше, пока не появится нормальный цвет лица. Возвращение домой вернуло мне силы и спокойствие. Весть о моем прибытии мгновенно облетела город. Каждый день к нам являлись знакомые и незнакомые мне люди. Они тепло отнеслись ко мне, расспрашивали о моем житье-бытье и особенно о том, что происходит в Барселоне. Я рассказал им о покушениях анархистов - злободневная тема местных газет, - утрируя подробности и, разумеется, выставляя себя главным действующим лицом во всех этих событиях.
Однако теплота, с которой они ко мне отнеслись, была чисто внешней. С друзьями детства давно уже прервались добрые отношения. Время изменило их; они казались мне постаревшими, хотя и были моими ровесниками. Кое-кто из них женился на девицах с претензиями на элегантность и корчил из себя отцов семейства. Сначала меня это рассмешило, а потом стало раздражать. Большинство из них, заняв довольно посредственное положение в обществе, удовлетворилось малым, и меня это приводило в негодование. С новыми знакомыми дело обстояло еще хуже. Они люто ненавидели Каталонию и все, что с ней было связано. Общение с малоприятным, чванливым местным торгашом, ярым шовинистом, создало у них однобокое представлении обо всех каталонцах, и они ни за что не хотели менять своего мнения. Потешались над каталонским акцентом, иронизировали и глумились над их провинциализмом, раздраженно критиковали за сепаратизм, докучая мне своими доводами, словно я был олицетворением каталонских недостатков. По-моему, они специально провоцировали меня встать на защиту подрывной, антипатриотической деятельности каталонцев, чтобы потом иметь возможность излить свои враждебные чувства. Если же я не делал этого и соглашался с ними, они приходили в ярость и удваивали натиск своих атак с жаром проповедников.
Девушки были некрасивы, одевались плохо и говорили банальности. Когда я находился рядом с ними, меня переполняла досада, и я с тоской вспоминал Тересу. Они беспрерывно подшучивали над моим холостяцким положением, а их мамаши обхаживали меня, приглядываясь с видом оценщиков и ублажая медовыми речами своден.