Снаружи стоял январь, зима, не похожая на зиму. Термометр прыгал через нулевую отметку, как через скакалку. По ночам подмораживало, но ненадолго, так что вода не успевала замерзать даже в самых застойных каналах. С неба постоянно сыпалась какая-то гнусная морось - не дождь, но и не снег, а что-то среднее, бурое и слякотное. Простуженное солнце почти не показывалось, а когда все-таки снисходило до короткого визита, то было замотано по самые уши толстым компрессом облаков. Само по себе такое поведение больного светила не слишком напрягало петербуржцев: они привыкли к тому, что зимой свет бывает преимущественно от фонарей или от снега. Но беда в том-то и заключалась, что снега не было вовсе, никакого, даже грязных уличных сугробов, даже серых ноздреватых пятен на бульварах и в городских скверах - снег не выпадал с поздней осени, не выпадал вообще, наглухо, словно черт побрал его совсем! Снаружи стоял черный январь, не похожий на январь, черная зима, не похожая на зиму и черный угрюмый город, особенно похожий на себя в этой безнадежной, сочащейся желтым гноем фонарей темноте.
Сева нашел Ханнину руку, и она ответила ему быстрым веселым пожатием: мол, все в порядке, не кручинься, любимый. Ты помнишь? Мы с тобой на одной волне, на нашем чудесном девятом вале, помнишь?..
Он улыбнулся. Нужно быть осторожнее со своими страхами, ведь теперь они - на двоих. Конечно, Ханна сразу почувствовала его внезапное смущение, его необъяснимую подавленность… эй, а ну-ка встряхнись! Все в порядке, старина! Смотри, как мягко светится на фоне городских витрин этот тонкий родной профиль, как сияют ее любопытные глаза, как поблескивает слюна на припухшей нижней губе, созданной для целования! Тебе что, мало этого света? Разве он не ярче сверкания всех снегов этого мира? Да и вообще неудобно: Сережка трындит без остановки, а ты не слушаешь, не реагируешь. Нехорошо. Сева прислушался.
- …дерьмо, - говорил Сережка, сидя вполоборота на переднем сиденье. - Воры и дерьмо. Посмотри, видишь этот пассаж? В твое время его еще не было. Знаешь, как его построили?
И он начинал рассказывать, длинно и неинтересно, приводя ничего не говорящие Севе фамилии гангстеров и банкиров, истории скандалов, миллионов, миллиардов, приватизаций, слияний, возлияний и громких заказных убийств, забывая и припоминая все это совместно с Николаем.
- Да ладно, не важно! - успокаивал его Сева.
- Нет-нет… как же его звали, этого стервеца… ну, Николай!
- Сидоров?
- Да какой Сидоров! Сам ты Сидоров, мудила… как же его звали-то?
- Погоди, Серега, - дергал его за рукав Сева, единственно для того, чтобы отвлечь. - А это что там?
- Где? Это?.. А, ну это ваще кино… - и следовал новый рассказ, как две капли воды похожий на предыдущий.
Новый? Или тот же самый - с постоянным сюжетом и теми же действующими лицами, среди которых было решительно невозможно отыскать хотя бы тень положительного персонажа? Удивительнее всего, что Сережка излагал всю эту скучную историю с неподдельным чувством возмущения, как будто жил и дышал только и именно этим!
- Да у вас тут прямо страсти-мордасти какие-то, - заметил Сева шутливо, пытаясь разрядить обстановку при помощи юмора.
О! - удовлетворенно отозвался Сережка. - Наконец-то ты начинаешь кое-что понимать. Я тебе еще такого порасскажу…
У него всегда имелись проблемы с чувством юмора, у этого Сережки, неутомимого искателя кладов. Но в то же время никто не мог бы назвать его злобным или завистливым - тогда, когда его имущество исчислялось малогабаритной квартирой в пригороде, окладом младшего инженера и воображаемыми чугунками с золотыми монетами в печках старых петербургских домов. Нынешняя клокочущая злоба была новым, незнакомым Севе явлением, как джип BMW и вежливый холоп Николай. Зато Питер был прежним, совершенно тем же, невзирая на перхоть рекламных щитов и шелуху светящихся вывесок.
- Но как город-то изменился, а, Сев? - горделиво воззвал к нему Сережка с переднего сиденья. - Ну, признай, признай - совсем ведь другим стал, правда? Красивым, ярким…
- Ум-мм… - неопределенно отозвался Сева.
Открылись автоматические ворота, и машина въехала во двор дома на Литейном проспекте.
Сережка жил один в большой, сильно запущенной и бестолково обставленной квартире.
- Развелся полгода назад, - сказал он, отвечая на немой Севин вопрос. - Оставил ей дом в Лисьем Носу, а сам вот… В общем так: у меня на сегодня еще стрелка забита. Вы располагайтесь пока, а потом я вернусь и поедем ужинать. Посмотрите на нашу клубную жизнь.
Сева отрицательно покачал головой.
- Знаешь, Серега, мы лучше…
- Понял, понял… - тут же подхватил Сережка. - Можешь не договаривать. От вас только что искры не летят. Сам-то я больше по блондам, но баба клевая, сразу видно. Трахайся сколько влезет. Завтра поговорим, как проснешься.
Ночью Сева вышел на кухню попить воды; Сережка сидел там, свесив голову над бутылкой виски и стаканом. Сева сел напротив.
- Понимаешь, Севушка, - сказал Сережка, будто продолжая только что прерванный разговор. - Все, вроде, пучком, а вот - не сходится. Ты вот приехал, напомнил мне о Климе, как он правила свои искал. Я про это сейчас часто вспоминаю. Неспроста, ох неспроста… - Сережка погрозил в пространство согнутым пальцем. - Он, Клим, понимал, что делал. Потому что без правил никуда. Жизни нет, смысла. Ты вот, к примеру, телку привез, потрахаться. Скольких я таких пережарил - не счесть. Сначала кажется: вот оно, настоящее, ради чего стоит… ну, и так далее. А потом смотришь: шиш с маслом. И с деньгами то же, и с делами, и со всем. Ты только не обижайся, я это не про твою конкретную любовь-морковь говорю, а вообще.
- Клим погиб на прошлой неделе, - сухо сказал Сева. - Въехал под грузовик.
- Да что ты? - удивился Сережка. - Тогда давай помянем. Возьми вон там стакан. Лед в холодильнике. Ну… и нашел он чего-нибудь?
- Не знаю, - пожал плечами Сева. - Может, и нашел. Давай…
Выпили, не чокаясь. Сережка хмыкнул:
- Ты, может, думал, что я со стула упаду или заплачу. А мне как-то пофиг, не знаю, почему. И должен бы загоревать, да не могу. Перед тобой-то чего притворяться?
- Отяжелел ты, Серега.
- Да и ты не полегчал…
Они помолчали.
- Серега, а Серега? - позвал Сева.
- Чего?
- Ты что, клад нашел? Откуда эти хоромы, Лисий Нос, тачка с холуем?
- Нашел… - невесело ухмыльнулся Сережка. - Клад духовный. Лет эдак десять назад сижу я, зубами стучу, думаю, как бы с голоду не подохнуть. И прибегает ко мне Витенька… помнишь такого? - с нами работал… ага, тот самый. Слушай, говорит, тут такое дело. Намыливают на центральном канале мексиканскую мыльную оперу под названием "Роковая страсть". Выйдет в мае. Ну, говорю, а я тут при чем? А при том, говорит, что клад твой сидит в настоящую минуту в баре гостиница "Прибалтийская", пьяный по самое не могу и ждет, когда ты его заберешь. Что такое, говорю? Да вот, говорит, приехал владелец прав этой самой "Страсти". Если, говорит, сейчас откупить эти права и одновременно с выходом сериала выпустить серию дешевых книжек в мягких обложках, то можно такие миллионы захапать, каких ты даже во сне из своих печек не выковыривал. Ну а я, ты помнишь, легкий на подъем был. Поехали, говорю, посмотрим. Приезжаем, значит, в гостиницу. И точно: сидит в баре не то испанец, не то португалец, не то буркина-фасо-доберманец. Как, говорим, насчет прав издания на великом и могучем? Это, говорим, поможет рекламе вашего сериала. Он подумал и говорит: что ж… Давай-ка выпьем, Севка.
Сережка налил, и они с Севой выпили.
- Ну вот. Что ж, говорит. За издательство на великом я, говорит, возьму двадцать пять кусков, а за могучего - еще двадцать пять. Деньги маленькие, а потому жду до завтрашнего утра, не позже, поскольку улетаю в свое Буркино-Пуэрто-Рикано. Принесете - ваше. Не принесете… ну и так далее. Вышли мы, а Витенька весь дрожит. Я, говорит, в жизни себе не прощу, если мы этот шанс упустим. Стали мы деньги искать. К утру наодалживали у разных бандитов - до июня под бешеный интерес. А дело было, как сейчас, в январе, только снегу дофига выпало, не то что теперь. Перевели сценарий с испанского. Сел я писать книжки.
- Ты?
- Я. Да ты пойми, там не важно было как, лишь бы диалоги сохранить. А действие - все равно какими словами. "Ее высокая грудь вздымалась…" и так далее. Короче, за три месяца написал я двадцать четыре книжки, по две в неделю. Сидел, как проклятый. К началу мая подготовили в печать, на последние деньги. Сидим, дрожим - либо пан, либо пропал. Наступает май, а сериала нет как нет. Отложили, падлы. Вот уже и июнь, пора деньги отдавать, а у нас - ни копья, жратвы купить не на что. Стали бандиты приходить, нехорошо, говорят. Знаем, говорим, господа бандиты, но ситуация такая вот и такая. Дайте нам еще один месяцок под грабительский ваш процент, а уж мы вам потом с лихвой. А бандиты говорят: вы, ребята, как видно, фишку совсем не просекаете, а она, между тем, такова. Если вы нам завтра же все бабки на бочку не положите, то мы, говорят, натянем тощие жопы ваших жен на ваши пустые головы, засунем туда же в качестве прокладки ваших детишек и получившийся бутерброд скормим свиньям пригородного совхоза "Путь Ильича". Давай-ка, Сева, еще по одной.
- Кошмар, - сказал Сева.
- Ага. В общем, выхода у нас не было, кроме как попробовать спрятаться. Но нас все равно нашли. Сначала Витеньку, а потом меня. И тут мне повезло больше, чем Витеньке. Мне просто сказочно повезло. Потому что в той команде, которая меня нашла, за старшего был наш сердечный дружок Пашка-Шварценеггер. Помнишь такого?
- Конечно.
- Вот и он меня вспомнил. Вспомнил и поручился своей светлой, хотя и немногословной головой. Вот, собственно, и все. В июле вышел сериал, а в сентябре я стал миллионером.
- А Витенька?
- Я же тебе объяснил: Витеньке не повезло. Исчез Витенька вместе с женой и двумя дочерьми. Как корова языком слизнула… - Сережка неприятно рассмеялся. - А может, свинья из совхоза "Путь Ильича".
Он снова разлил по стаканам.
- Как-то ты слишком гонишь картину, - сказал Сева. - Я много пить разучился.
- Ну так не пей, - разрешил Сережка и выпил сам. - А я вот, как видишь, глушу по-черному. Ночью не заснуть. Днем не проснуться. А если пьешь, то, вроде как, при деле.
- А кроме этого?
- А кроме… - Сережка сделал торжественное лицо. - А кроме - продолжаю свой нелегкий труд по производству дерьма и скармливанию оного всем слоям населения. У меня издательство, Сева. Маленькое, но свое. Специализируемся по мыльным операм. Русский народ любит оперов, особенно мыльных… - он расхохотался собственной шутке. - Параллельно подрабатываю пиаром, политтехнологиями… это ведь тоже разновидность мыльной оперы, как ты, может быть, знаешь.
Они снова помолчали.
- Знаешь, - задумчиво проговорил Сережка. - Мне ужасно жалко Витеньку, сам не знаю почему. Вот Клима не жалко, а Витеньку - да. Хотя я, поверишь ли, даже с женой его знаком не был и дочек тоже ни разу не видел. Он будто во мне поселился и живет… - он вдруг снова пьяно заржал. - И Витеньки кровавые в глазах…
- Разве ты виноват в его смерти? - холодея, спросил Сева.
Сережка пожал плечами, плеснул себе в стакан, выпил.
- Да, вроде как, нет… Но я его, типа, наследник, вот ведь какие пироги. Да и вообще. Все тут… - Сережка сделал неопределенный жест. - Все тут его наследники. Духовные, я имею в виду. Помнишь, как мы его называли в бригаде?
- Злобный Витенька.
- Вот-вот. Злобный. Ты тогда, небось, думал, что его злоба - аномалия какая… а он просто опередил свое время. Как Эйнштейн. Безымянный гений Витенька. Смешно, правда? И насчет мыльных опер тоже он просек. Он, а не кто-нибудь. Не я, мечтатель, не ты, интеллигент, не Клим, свихнувшийся на поисках истины и даже не тихий алкоголик Струков. Потому что суть этого народа - Витенька. Не мечты, не правдоискательство и не пьянка, а злоба и мыльные оперы. Мыльные оперы - раз! Злоба - два! Первое заменяет реальность. Второе - понятная реакция на расхождение желаемого с дейвств… с дейст… с действительным.
Последнее слово Сережка выговорил только с третьей попытки. Он был уже заметно пьян.
- Клим так не думал, - твердо сказал Сева.
- Клим! - Сережка презрительно фыркнул. - Клим! Клим - типичный пример чужого враждебного влияния. Ты сам подумай: где он ее искал, свою правду? Здесь, среди родных Перунов? Хрена! К вам подался, в Жидовию, извини за грубое слово…
- По-моему, ты уже лыка не вяжешь, - спокойно ответил Сева. - Христианство - чужое? Враждебное? Клим просто решил поискать поближе к истокам. Он всегда был очень дотошным.
Сережка поднял на него расползающиеся зрачки.
- Э, нет, шалишь… - он погрозил пальцем. - Ты меня не собьешь, господин еврей. Во мне Витенька сидит, помнишь? Злобный Витенька.
- Скорее, пьяный Струков, - сказал Сева насмешливо. - Я, пожалуй, пойду спать.
- Погоди… Струков - это да, ты прав… но это внешне, а по сути - Витенька. И про христианство не впаривай, не надо. Христианство, оно тоже не так просто. Нет, сама сказочка про Исусика - вполне себе ничего. Тянет на хорошую мыльную оперу… - он расхохотался. - В мыльных операх тоже постоянно воскресают. И зачатия непорочны. И проститутки праведны. А уж чудеса вообще на каждом шагу… Насчет Нового Завета спору нет - наше, мыльное. Беру и подписываюсь! Но какого, спрашивается, хрена, к нему прицеплен ваш еврейский вагон, все эти Моисеи и Соломоны? Этот невидимый боженька? Зачем нарушать чистоту жанра? А? Люди хочут видеть, понял? Им эта невидимость ни к селу, ни к городу. В мыльной опере все должно быть ясно: вот санчо, вот ранчо, вот пончо. А вы что нам подсовываете? Э, нее-ет… не пойде-е-т…
Сережка снова погрозил кривым пьяным пальцем. Сева встал и пошел из кухни.
- Не обижайся, друг! - крикнул ему вслед Сережка. - Это не личное, поверь. Просто бизнес. Просто мыльный бизнес…
Ханна спала, но проснулась, когда он лег рядом, сонно забормотала, прижалась.
- Где ты так долго был? Зачем?
- Спи, любимая, - прошептал Сева. - Это такой местный спорт: кухонное философствование под выпивку. Спи, завтра у нас трудный день…
День действительно оказался трудным, труднее ожидаемого. Единственная полезная информация, которой располагали Сева и Ханна, заключалась в том, что конференция кумранистов проходит на Восточном факультете Университета. Сева предлагал поехать туда сразу, с утра, но Ханна настояла на предварительной телефонной разведке боем. По несложной цепочке они добрались до оргкомитета, а затем и до гостиничного номера профессора Школьника. Увы, здесь их ждало разочарование. Школьник и слушать не захотел о встрече по поводу медного свитка.
- Мне очень жаль, Ханна, - сердито сказал он. - Но это переходит все границы. Я слышу об этой находке уже в третий раз, причем дважды до этого дело заканчивалось трупами. По-моему, вам следует обратиться с этим в полицию, а не в академию.
- Но, профессор, - взмолилась Ханна. - Мы специально приехали за вами в Петербург. Это вопрос жизни и смерти…
- Тем более, - отрезал Школьник. - Тем более - в полицию. Жизнь и смерть - это их специализация. Знаете, все это более чем странно. Вы же талантливый археолог! Ну зачем вам влезать в какие-то темные делишки, да еще и впутывать в них меня? Нет-нет, увольте.
Кусая губы, чтобы не расплакаться, Ханна положила трубку. Это была серьезная неудача, если не катастрофа.
- Не переживай, - попробовал успокоить ее Сева. - На Школьнике свет клином не сошелся. Обратимся к другим.
- Как ты не понимаешь! - всплеснула руками Ханна. - Он наверняка предпредит этих "других"! Ты, видимо, представляешь себе эту конференцию наподобие трехтысячного конгресса, какие устраиваются твоими компьютерными фирмами. Но здесь не то, Севочка. Кумранистов всего три-четыре десятка на весь мир! Все всех знают лично… теперь нас не примет никто! Никто! Ну какая я дура, все испортила! Нужно было послушать тебя и просто поехать туда напрямую!
Да, - подумал Сева. - Тут уже действительно дорог ценный совет, как говорят попавшие в матовую сеть шахматисты. Но к кому он мог обратиться здесь, в Питере, где не осталось ни друзей, ни знакомых? Конечно, можно подождать, пока проснется похмельный Сережка. Но навряд ли у Сережки есть связи в академическом мире… он, как выяснилось, все больше по мыльным делам… Позвонить тетке - может, у нее кто найдется? Кем она до пенсии работала, дай Бог памяти? Где-то в Публичке… Звонить? Не звонить? Если звонить, то придется ехать навещать, иначе неудобно…
Сева взглянул на часы: половина девятого; Сережка проснется не ранее полудня, а то и позже. Он нашел в записной книжке нужный номер и снял трубку.
- Алло…
- Тетя Нина?
- Господи, кто это?.. Севушка, неужели ты? Откуда, ты, мальчик?
Сева улыбнулся. Ему вдруг стало стыдно своих недавних сомнений.
- Я в Питере, тетя Ниночка. Как ваше здоровье?
- Господи, вот счастье-то! - старушечий голос в трубке звенел радостью. - Я уж и не думала тебя увидеть. Когда ты заедешь? Ты надолго?
- На три дня. А заехать могу хоть сейчас. Пустите?
- Сейчас… конечно, конечно! Подожди, у меня и нету ничего, я только выскочу в магазин… Через час, ладно?
- Вот только этого не надо, тетя Нина, - твердо сказал Сева. - Никуда не выскакивайте. Мы все принесем с собой.
- Мы? Ты с женой? С Леной?
- Гм… нет… то-есть, да. С женой, но не с Леной. Ее зовут Ханна. Я вас познакомлю.
Закончив разговор, Сева повернулся к Ханне.
- Так, поехали. Что? Что ты так смотришь?
- Ты уже второй раз называешь меня своей женой. Хоть бы моего согласия спросил…
- А зачем? - удивился Сева. - Можно подумать, что ты меня спрашивала.
- Я? Когда? Что ты имеешь в виду?
- Как это "когда"? Тогда, на шоссе, после того, как застрелили Леонида. Ты что, забыла? Все, госпожа дорогая, карты сданы. Назвалась женою, полезай в постель…
Она по-прежнему смотрела на него исподлобья, со странным выражением.
- Что?
- Если с тобой что-нибудь случится, я тут же умру, - раздельно сказала Ханна. - У меня засохнет живот, и отвалятся ноги, а сердце просто сгорит, а груди раздуются и лопнут, как воздушные шарики, а руки…
- Стоп! - перебил ее Сева. - Прекрати меня шантажировать. Поехали.
Тетка Нина жила в Ульянке, в пятиэтажном хрущовском доме, морщинистом от трещин. Они вылезли из такси, таща с собой свою единственную сумку и пакеты деликатесов, накупленных по дороге. Дул сильный ветер, морща бурые лужи и завывая в пространстве между домами, как в аэродинамической трубе. В парадной запах человеческой мочи успешно конкурировал с кошачьей вонью; застрявший внизу лифт стоял, беспомощно распахнув двери, словно умоляя о помощи. На счастье, далеко идти не пришлось: двухкомнатная квартирка тетки Нины располагалась на первом этаже, возле притулившихся к стене обугленных почтовых ящиков.
Тетка открыла не сразу: сначала будто стучала чем-то, а потом зашуршала у самой двери… боится, смотрит в глазок, - догадался Сева.
- Это я, тетя Ниночка, - сказал он громко. - Сева.
Дверь распахнулась; тетка Нина стояла на пороге, опираясь правой рукой на палку, и держа на весу левую, скрюченную.