- Да и кроме того, неинтеллигентный ты, Женя. А творец должен быть интеллигентом. Ты только не обижайся, я как есть говорю. Нету в тебе самодисциплины. Ну да, самодисциплина, она в наше время вообще мало у кого есть, увы…
Женя ничего не ответил.
На скамейке у Витиного подъезда сидела Наташа. Сидела и красный кленовый листик в руках вертела. Такой же красный, как она сама - рыжие волосы в хвост, бордовое пальтишко.
- Ты чего тут делаешь? - удивился Женя. - Так и мёрзла тут всё время, пока я у Вити сидел, что ли?
- Поговорить хотела. Мы вчера в баре не договорили, помнишь…
- Помню…
- Я для этого к нему сегодня и пришла - хотела тебя выцепить. Но так, чтобы не выдернуть, а выцепить. Не хотела звонить, встречу назначать… Выдёргивать не хотела.
И они отправились прочь из двора, вниз по улице, к трамвайной остановке. Наташа сказала, что надо ехать в лес, что ей тревожно. Неспокойно на душе.
- Не надо жалеть, - говорила она, - не надо жалеть, что мы убьём кого-то. Не надо думать, что на земле должны жить слоны, жирафы, крокодилы, и старшие братья их - мы… Яванские носороги те же, их штук пять-десять, наверное, осталось. Их всё спасают какие-то общества защиты среды, спасают… Нет, чтобы дать спокойно вымереть, понимаешь?
- Я не углублялся в вопрос, - пожал плечами Женя. - Но ведь вымирающие виды надо спасать. А то мы и так планету засрали, хуже некуда.
Он еле поспевал за Наташей. Обычно спокойная и уравновешенная, она сейчас так быстро шагала по лесу, как будто хотела убежать куда-то. Прорваться сквозь ветки, кочки и коряги, сквозь траву и густой ельник… Пару минут назад они сошли с тропинки и сейчас продирались через какие-то дебри. Женя уже намочил ноги - осенью в лесу это всегда происходит, когда вздумаешь побродить там, где не ступала ещё нога человека.
- Это эволюция. Э-во-лю-ци-я. Более приспособленные убивают слабых. Вот, думаешь, метеорит сильно скорбил и терзался по поводу убийства динозавров? Думаешь, плацентарные маялись из-за того, что извели сумчатых? Это природа, Женя… Природе всё равно…
Женя подумал, что ему всё равно на эту природу, ну да бог с ней, пускай выговорится, если Ксену выговориться не может. Такой взволнованной он её давно не видел.
- Мы более приспособленный вид. Мы эволюционно вывели разум. Язык. Мы развились до технологий. До парового двигателя, авторучек, лазерных дисков; мы письменность изобрели. Мы развились и заслужили. Теперь мы хозяева, и мы делать можем - всё, что захотим!
Она отломала ветку осины, бросила её в Женю и расхохоталась.
- Будь у меня ружьё, я бы кого-нибудь подстрелила.
- Зачем? - испуганно спросил Женя.
- Потому что - могу. Могу. Вот ты бы меня остановил разве? У нас законом только людей убивать нельзя. А букашку, таракашку, зайца, косулю, индрикотерия, мамонта какого, давай, стреляй! Стреляяяяй!
Наташа ломанулась сквозь кусты и исчезла из виду. Женя бежал за ней пару минут, но всё никак не мог понять, где она: в густом ельнике плохо видно даже на расстоянии метра. Где-то сбоку он слышал её смех, треск ломающихся веток и быстрый топот ног. Потом с другой стороны. Потом спереди.
"Бежит же… А тоже ведь, наверное, ноги промочила", - подумал Женя.
- Ната, погоди! Нат!
Напролом, наугад. Руки, лицо - по колючим шипам, сквозь иголки, сквозь старые паутинки, сквозь мусор какой-то, шелест, щёлканье, крик, крик…
И - опушка, тишина. Дорога. С одной стороны от неё - ельник. На обочине - Наташа, сидит на корточках, сжавшись, и плачет тихо. А за дорогой - вырубка. Гигантская вырубка. Выкорчеванные пни, колдобины, рытвины. Грязно-мёртвая земля, как шрам, как болячка воспалённая, как гнойник. Бесконечная, здоровенная вырубка, и где-то далеко за ней дым поднимается.
- Наташа… Наташик… Ната…
Женя подбежал к ней и обнял.
- Ну успокойся, успокойся, пожалуйста. Всё хорошо. Так ведь?
- Так…
- Давай домой поедем. А? Поедем? Мы по этой дороге до автобуса выйдем?
- Выйдем…
Он кое-как поднял её слабое, обмякшее тело на ноги.
- Я есть хочу, - пожаловалась Наташа. - Я так давно ничего не ела… Так давно… Они же все живые, они все живые были когда-то…
Удар.
Удар.
Удар.
Гулкие, тяжёлые удары часов. Витя насчитал шесть. Шесть вечера.
Пора.
Он встал с кресла, сложил плед вчетверо и повесил его на спинку. Помыл кружки, оставленные друзьями, почистил трубку, пепел высыпал в мусорник. Отправился в комнату.
Чёрные брюки - идеально выглаженные. Белая рубашка, чёрный галстук. Полторы минуты на завязывание галстука. Чёрный пиджак. Белые носки. Чёрные ботинки, купленные в строительном магазине - с металлическими вставками в носах. Идеально вычищенные. Широкополая шляпа.
Витя некоторое время наблюдал самого себя в зеркало. Повернулся, поправил пиджак. Шляпу поправил. Ни единого упрёка. Ни пылинки, ни пятнышка. Не придерёшься.
В старом деревянном сундуке его ждали стилеты - шесть штук. По два в каждый рукав, и два запасных. Остро наточенные штыковые ножи - по одному к каждому голенищу на специальных застёжках. Кастет для левой руки - в карман. Массивное кольцо с черепом - на безымянный палец правой руки. Серебряные заводные часы на цепочке - в нагрудный карман. Маленький, в твёрдой чёрной обложке, сборник сочинений Пушкина - в карман пиджака. Белый платок - в другой карман.
Длинный чёрный кожаный плащ.
И у дверей последнее - крепкая узловатая дубовая трость с серебряным набалдашником, сделанная специально на заказ.
Десять минут седьмого. В путь.
В случайном порядке автобус - троллейбус - автобус, не запоминая номеров. Каждый раз в новое место. Витя всегда ехал наудачу, и удача пока ни разу не подводила его.
На этот раз он попал в спальный район. Многоэтажки, бабушки в супермаркетах, усталые люди с работы домой возвращаются. Паркуют машины, тыкают в кнопки лифтов, зажигают свет на кухнях, кидают полуфабрикаты в микроволновки.
Медленной, степенной походкой Витя прошёл по тротуару вдоль узкой улочки и оказался возле местной школы. Уроки давно закончились, пустые окна глазели перевёрнутыми кверху ногами стульями. Рядом, недалеко от входа - две скамейки, две клумбы, берёза, мусорник. Витя протёр платком скамейку, присел и раскрыл книжку там, где лежала закладка. Посмотрел на часы. Почти семь.
Они появились через девять минут. Они всегда появлялись независимо от места. Где-то раньше, где-то позже. В разных количествах, в разной степени опьянения, разной степени тупости и озлобленности. Но всегда, всегда появлялись. Не было ещё ни одного такого места в городе, где бы их не оказалось.
- Ты, бля, кто нах такой? - сиплый злобный голос вопросил над самым Витиным ухом. - Я тебя на нашем районе, ннннах, не видел ещё.
Витя закрыл книжку и осмотрел пришедших. Четыре гопника, один лысый, вытатуированный; остальные чуть поскромнее - коротко стриженые, в куртках, двое - в джинсах, двое - в спортивных штанах. Один поигрывал ключами на длинной цепочке. Один курил.
- Чё за нах, бля! Давай, бля, отвечай! - лысый грубо толкнул Витю в плечо и сел рядом. - Или ты не знаешь, кто я, бля, такой, а? Да я Паша Гирутский, ннааах. За меня, бля, полрайона встанет, нннаа…
Витя выждал паузу. Не просто молчал, а именно выждал паузу - оглядел пришедших холодным, непроницаемым льдом своих глаз.
- Позвольте представиться, - сказал он и поднялся со скамейки. Положил Пушкина в карман и элегантно перекинул трость в левую руку. - Виктор Алексеев, странствующий актёр и фокусник. Даю представления за деньги.
- Чёёёёё, бля? - потянул лысый. - Чёёё ты там даёшь? Деньги?
Гопы дружно заржали.
- Представления, - ничуть не смутившись, продолжал Витя. - Я даю представления. Правда, умею я пока довольно мало и показываю только "избиение червей". Но и это интересный номер, смею вас заверить…
- Червей, бля, да? Понтуешь тут, да?
Тот, который толкал Витю в плечо, встал со скамейки и подошёл к нему вплотную, вцепился своими звериными глазами и попробовал давить взглядом.
- Чё, ннааа? Чё? А? Чё?
- Видите, уважаемый - осень. Черви выползают под дождём из своих норок. Если вы готовы уплатить, то я могу продемонстрировать свой увлекательный номер - "избиение червей".
- Давай, покажи, бля! - крикнул кто-то из гопников. - П…к, бля, какой нашёлся. Это же бля, в натуре, Паша Гирутский!
- П…ц тебе, - согласился другой.
- Дай свою палку, нах, - потребовал Паша Гирутский. - Дай, бля, свою палку!
И ухватился за трость. Ухватился довольно крепко, потянул на себя - но ничего не вышло.
- Если вы настаиваете на представлении, господа…
Договорить он не успел - Паша Гирутский попробовал дать ему бычка ударом характерно крепкого для гопников лба, но Витя увернулся и с силой крутанул трость двумя руками - так, что державшийся за неё Паша грохнулся на землю.
- Тебе п…ц, ннааа, бля! П…ц, ннаааа!
Удар тяжёлым ботинком по челюсти Паше - и он больше не кричит. Следующим движением Витя двинул по морде бросившегося к нему гопника дубовой тростью, и тот остановился, отшатнулся. Витя раскрутил трость - буквально два оборота, и ударил ещё раз - гопник упал на землю.
В этот момент на него налетели двое других - и повалили в осенние листья. Завязалась короткая потасовка, когда никто никого не бьёт, а только разве что душат, давят, пытаются выбраться и встать.
- Сука!
- Пидор!
Витя вскочил на ноги и вернул в рукава окровавленные стилеты. Один из налетевших держался за проткнутую ногу, второй-таки нашёл в себе смелость подняться и тут же получил удар тростью по голове. Не просто тростью, а именно её серебряным набалдашником. Голова отскочила со взбрызгом крови, как крепкий, но надтреснувший арбуз.
Ещё несколько ударов носком ботинка по лежачим. "Для профилактики", - отметил про себя Витя.
- Итак, господа, вот и всё моё скромное представление, - спокойно произнёс он, опёршись на трость. - А теперь дело за деньгами.
Гопники полезли по карманам. Все они, казавшиеся такими лихими парнями, в конце представления с удивительной честностью отдавали деньги. Один достал мобильник, но Витя сразу это действие пресёк: раскрутив в два оборота трость, метким ударом выбил телефон из руки.
- Э, нет, господа. Мобильные телефоны на время сеанса полагается выключить. Надо вежливо относиться к актёрам.
У гопника, который лежал без сознания, Паша Гирутский сам вытащил кошелёк и отдал Вите.
- Вам сейчас, наверное, вот что думается: что вы меня потом найдёте.
- Мы тття, нна, потом найдём… - пробормотал гопник с продырявленным коленом; куда-то в сторону пробормотал, в пустоту. - Ннна…
- Но я, господа, не ищу популярности и не повторяю своих выступлений, увы, - покачал головой Витя. - И потому скажу вам, что искать меня бесполезно. Вы ведь не слушали меня, когда я назвал своё имя?
Гопники молчали. Витя засмеялся, бросил им вычищенные кошельки, развернулся и медленно зашагал к остановке.
"Вот же какие… Какое поколение. Нет чтобы людьми стать, - думал он. - Так ведь даже самых простых истин - например, что после драки кулаками не машут, не знают…"
Он развернулся, размахнулся и ударил правой чётко в лоб догонявшего его гопника. Кольцо было заточено именно под это: оставлять печатку-череп на черепах гопов. Гоп взвыл и отскочил. Ну вот теперь точно - всё. Через пару месяцев заживёт, зарубцуется. Никаких витальных повреждений с обеих сторон. Главное, доехать до центра, оттуда до дома, а дома синяки залатать, ноги под плед, трубочку набить и чаю, чаю.
Тёплого чаю попить на ночь.
На тесной кухоньке Ксена было накурено. Воняло сигаретами, гашишом, сгоревшим ужином. Рута с тоской поглядывала на пустую миску. Ксен сидел за столом.
- Да люблю я тебя, люблю, - сказал он наконец Наташе. - Люблю.
Она доводила его своим молчаливым взглядом уже полчаса. Смотрела и ждала чего-то, а Ксен пробовал, говорил разное, но ничего не выходило.
- Ты не стоишь копейки, думаешь, а? Дешёвая шлюха… Да пока тебя не было, ко мне приходило сто тысяч женщин, одна красивее другой. Они тёрлись об меня своими грудями, они ласкали меня, вертели попками, они носили такое нижнее бельё, что тебе даже не снилось. Но я не трахнул ни одну из них, Наташа. Ни одну.
Она молчала.
- Совали… Совали свои соски мне в рот… Прикидывались моей мамкой, а? А мамка моя та ещё сука, ты знаешь. Мамка моя за границу свалила, знаешь. Свалила и пьёт дорогое бухло с тамошними богатыми шнырями. Мы же такой сучий народ - не можем, чтоб нас не трахали. Не можем, и всё тут. Раньше они к нам милосердно приходили - Наполеон, Гитлер. Приходили и имели нас. А теперь не приходят, ну а мы что - едем к ним туда, чтобы нас продолжали там трахать… Нам нравится, когда они нас трахают… Тебе, Наташа, нравится ведь, когда тебя трахают?
Ксен смачно затянулся сигаретой и хотел со злобы забычковать Наташе в лицо, но передумал, остановился на полпути - и опустил сигарету в пепельницу.
- А я нормальным хочу быть… Не как вы… Не как вы все.
Рута заскулила и начала ходить по кухне. Села перед Ксеном, голову ему на колени положила.
- Что, Рута… Я злой с ней, да? Да, злой… Это во мне накопилось, Рута. Прости. Прости… Я-то на самом деле, ты знаешь… Добрый. Только грустный и потому - злой.
Ксен опустил лицо в сложенные лодочкой руки и провёл ладонями по голове. Почти лысая. А ведь когда-то такой металлюга был. На концерты ходил. Пиво пил по идейным соображениям. Не как сейчас - тупо пить, чтобы пить. А пил, потому что пиво. Потому что молодой. Потому что сила в крови играет, потому что буянить и ломать всё можно. А сейчас - просто. Привычка какая-то, пиво. Пиво, друзья. Всё по привычке. И голова, голова, боль - почти не переставая.
- Голова у меня, Рута, болит.
Толпы людей в чёрном. Люди с длинными волосами, люди с шипами и металлом. Люди металла. В коже и нашивках любимых групп; у каждого - свои, но никаких претензий. Слушай, что хочешь, хоть рок, хоть панк, хоть гранж, хоть джаз - но всё же лучше, конечно, металл. Слушаешь с нами? Ты наш. Наш человек. И не надо больше никаких доказательств.
- Ксен! Ксен, открой пиво!
Женька вылез откуда-то из пьяной массы, с сигаретой в зубах и восторженно жестикулировал поллитровой бутылкой пива.
- Счас, - остановил Ксен сатаниста, объяснявшего ему про Апокалипсис. - Счас буду, погодь.
И подбежал к Женьке. Тот уселся на лужайке и улыбался. Из клуба гремела музыка, на небе светили звёзды, в руках уютно лежало пиво, и казалось, всё, всё ещё будет. Всё будет так, как надо, и никак иначе, потому что Ксен умеет открывать пиво зажигалкой.
- Какой же ты бухой, - захохотал Ксен, выхватив из рук Женьки бутылку. Открыл со щелчком и протянул обратно, но Женька не взял.
- Эту я тебе принёс… Вот, мою тоже открой.
Ксен открыл вторую и сел рядом - не особо всматриваясь в темноту, нет ли там на газоне какашек собачьих или ещё какой грязи. Просто сел. Из толпы металлюг донеслись крики, пьяные, радостные крики… Крики свободы, радости, молодости, и вообще, всего прекрасного в этом мире. Металлисты стояли хаотично, в радиусе тридцати-сорока метров от входа, курили и говорили о жизни. Чувствовали её. Наслаждались ею. Присмотревшись к этой чёрной массе, можно было различить определённую структуру - стояли всё же не в полном хаосе, а кучками по три-четыре, по пять-шесть человек, и в каждой кучке говорили о чём-то своём. Где-то злобно рычали гролом про бензопилу, распиливающую череп полярного медведя-людоеда. Где-то обсуждали преимущества разных гадов и технологии вбивания в подошву гвоздей. Где-то гитару продавали, или покупали, или настраивали, или ломали по пьяни. Где-то о компьютерных игрушках говорили и ролевых играх, где-то об искусстве и вечности. Где-то магию и мистику обсуждали.
Но у всех было пиво.
Сигареты.
И право на жизнь.
Билет, пропуск в эту жизнь.
- А завтра опять в универ, - сонно припомнил Ксен, сделав пару глотков пива.
- Да забей ты на этот универ. Вон, глянь лучше, небо какое над головой… Нависло небо какое. Звёзды - наше солнце.
- Луна наше солнце, - сурово ответил Ксен.
Стукнулись бутылками, выпили.
- Там эти злыдни уже отвыступали? - Ксен кивнул на клуб. - Ну эти, у которых Танк на басах, и солист ежа съел…
- Не ел он ежа, блин, - заржал Женька. - Кто это такую фигню придумал? Он из ежа одного все иголки повыдёргивал, это да.
- Ну. А потом съел. А то нафиг иголки выдёргивать?
- Как нафиг, на амулеты!
- О!
Ксен вдруг вскочил, вытащил нож и поманил за собой.
- Ты чего, Ксен… Нормально всё, успокойся.
- Да я не за тем…
Они двинулись сквозь скопление народа, наружу, от клуба. Пару минут брели по улице, добрались до парка.
- Я сегодня днём видел… Где-то тут. Или дальше?.. Под деревом, дворник сгребал… Где же они были… Ну… Посвети, а?
Женька достал мобильник и посветил. Ксен с радостными воплями тут же бросился к одному из деревьев - там лежала кучка вороньих трупов. Женька последовал за ним, присел рядом и с интересом наблюдал за действиями друга. Ксен брал птичек и осторожно, с хирургической точностью отпиливал ножом их лапки. Напилил семь лапок. Ворон было четыре, но у самой здоровенной из них почему-то оказалась только одна нога.
- Держи, - Ксен протянул пять лапок Жене. - Друзьям подаришь, на амулеты. А одну себе оставь.
- Ты мой лучший друг, - сразу же ответил Женя и протянул одну лапку Ксену.
Ксен засмеялся.
- У меня уже есть две. Для себя и для Натки. Бери, друзьям подаришь, говорю тебе. Амулет из сушёной лапы ворона - это тру. Ведь приятно, когда дарят, и дарить приятно. А?
- Верно.
Снова стукнулись бутылками и выпили.
- Пойдём, там щас жосткие чуваки играть будут. Ой, какие жжжосткие! Да и Наташа заждалась. Да, Наташа…
- Наташа?
- Я, я…
Она осторожно поцеловала задремавшего Ксена. Вынула из его рук свою фотографию в рамке.
- Всё хорошо. Всё хорошо, Артур. Я дома.
Ксен поднялся со стула, крепко обнял её и заплакал.
Заставить себя? Да тьфу, что проще. Взял и сделал. Было бы желание.
А с другой стороны, вроде бы и желание есть, и надо, а не делаешь. Сидишь, ногами болтаешь, смотришь в окошко. А мимо ночные фонари, улицы, дома, люди… И ничего не делаешь. Сила воли слабая, может?..
Жене всегда в детстве казалось, что он самый умный. Не в том плане, что знает больше всех, а что в критической ситуации всегда останется трезв. Когда все сойдут с ума, или все влюбятся в Иуду, или страшные инопланетяне из буржуйских ужастиков заразят всех своими личинками - но только не его, не Женю. Женя останется один, но будет собой. Может, не самый мускулистый, не самый храбрый, не самый ловкий - но герой, он будет пробираться по туннелям, или сквозь людей будет пробираться, пробираться к свету. Мерил свою силу устойчивостью.