- Много ли вам удается почерпнуть у древних, мистер Полидори?
- Древнюю мудрость. Что же еще? Вас не удивит, если я скажу, что в некоторых из наших университетов по-прежнему преподают Галена. Но его я не принимаю в расчет. Меня более интересуют Парацельс и Рейхлин. Вам известно его сочинение "De Arte Cabalistica"? (Я покачал головой.) Но ведь вас интересует создание жизни, не так ли?
- Посредством электрического потока, сэр.
- Добились ли вы каких-либо успехов?
- Весьма незначительных.
- Вот видите. Существуют другие методы. В "Corpus Hermeticum", составленном Турнебусом, присутствует фигура, именуемая големом. Известно ли вам о нем?
- Разумеется. Это каббалистическое существо, сделанное из праха и красной глины. Жизнь в него можно вдохнуть с помощью заклинания, произнеся положенные по ритуалу слова. Я, мистер Полидори, не уделял этой методе сколь-либо серьезного внимания. Электрический заряд сильнее слов.
- Приходилось ли вам бывать в Праге, мистер Франкенштейн?
- Увы, нет.
- Среди архивов, хранящихся в публичной библиотеке, немало записей об этом создании - записей, собранных за многие века. - Он наклонился вперед, и я почувствовал, что от него пахнет вином. - Считается, что одно такое существует и нынче.
- Вот как?
- Говорят, будто его создал местный раввин и держит в заточении.
Должен признаться, история Полидори завладела моим вниманием.
- Каких же размеров это существо?
- Несколько выше человеческого роста, однако гораздо сильнее и быстрее в пропорциональном отношении.
- Но почему миру ничего не известно об этом чуде? Ведь его существование наверняка перевернуло бы все нынешние понятия о жизни и мироздании!
- Его скрывают иудеи. Я и сам принадлежу к этой вере, а потому могу говорить о том, что мне известно. Они не хотят быть поднятыми на смех, прослыв колдунами или сатанистами.
- И как же они скрывают это существо - голем?
- Оно боготворит раввина, своего повелителя. Раввин может уничтожить его с той же легкостью, что создал.
- Это любопытно, мистер Полидори. Не изъясните ли вы мне суть дела?
- Он сохранил остатки материалов, из которых был сотворен голем. - Полидори внимательно взглянул на меня, словно желая установить, что побудило меня задать подобный вопрос. - Все, что ему понадобилось бы, - возвратить их существу тем или иным способом, явным или потайным, а затем произнести некие ритуальные слова. Как только они прозвучат, голем обратится в прах.
- Известны ли вам эти слова?
- Увы, нет.
- Могли бы вы разузнать их по моей просьбе?
- Вы, я вижу, взволнованы, сэр. Не больны ли вы?
- Отнюдь нет. Меня возбуждает пришествие нового познания. Оно влечет меня само по себе.
- Истинный философ.
- Я поклоняюсь мудрости в любой ее доступной форме, сэр. Сможете ли вы - будет ли вам позволено - установить, что это за слова?
- Это возможно. Я состою в переписке с учеными из Праги.
- Это дало бы мне огромное преимущество.
- Почему же?
- Как я уже упоминал, меня влечет познание.
В этот момент Байрон произнес тост - не за атеизм, как он предлагал в театре, но за луддитов, ломавших станки, которые "взбунтовались против общества машин". Биши с воодушевлением присоединился к тосту, превознося революционный дух, что веял на севере.
- Чертовски утомительное занятие - цитировать человеку его собственные слова, - сказал Байрон. - Но стоило Тому Хоггу мне их прочесть, как мне захотелось обнять вас, Шелли!
Оставшись стоять, он громким и отчетливым голосом продекламировал:
Все смешалось там, как сон,
Тень разорванных знамен,
Там глухой протяжный стон
Мчится в меркнущую твердь:
"Смерть! На бой! Свобода! Смерть!"
Биши подхватил последнюю строчку и вновь поднял стакан с криком "ура", на который в кабинет заглянул один из официантов.
- Всё ли джентльменам по вкусу? - осведомился он у Полидори.
- Они, Эдмунд, приветствуют будущее.
- Стало быть, зрение у них лучше моего, сэр.
- Они поэты.
- В таком случае желаю им удачи, сэр.
И официант, заключив, что в данный момент его услуг не требуется, с поклоном удалился. Байрон провозгласил новый тост:
- А теперь, джентльмены, выпьем за блядей!
Видно было, что Биши смущен этим предложением: будучи натурой более утонченной, нежели лорд Байрон, он всегда чурался любой грубости в выражениях. Однако он поднял стакан и выпил вина с явным удовольствием.
- Вы состоите на службе у лорда Байрона? - спросил я у Полидори.
- Его светлость кормит меня. В обмен я приготовляю смеси, полезные для его здоровья. В данный момент я уговариваю его частично избавиться от толстоты.
- С виду он упитан, но не более того.
- Видали ли вы его матушку? Он унаследовал эту склонность. Лучше пресечь это сейчас.
- Какие методы вы применяете?
- Слабительные. Я делаю так, чтобы пища скорее проходила через его организм. К тому же слабительные сжигают жировую ткань.
Эта форма лечения показалась мне новой. Однако самое жгучее любопытство вызывал во мне сам Полидори.
- Что вы думаете об англичанах? - спросил я его.
- За исключением лорда Байрона?
- Как вам будет угодно.
- Моей благосклонности к ним хватает на то, чтобы жить среди них. А вы?
- Они превосходные экспериментаторы. Ничего не принимают на веру.
Я собирался было развить эту тему, но тут он положил ладонь на мою руку:
- Я заметил, мистер Франкенштейн, что вы страдаете легкой нервной дрожью - вот здесь, пониже левой скулы. В чем причина вашего беспокойства?
- Меня ничто не беспокоит.
- Вы лукавите со мною. Вы превратились в англичанина. - Он засмеялся. - Пустое. Не буду вас более расспрашивать. Возможно, это дела сердечные. Возможно, это tremor cordis .
- Сердце мое в полной исправности, сэр.
- Как бы то ни было, я могу облегчить напряжение этого нерва. Полагаю, вам доводилось пробовать опийную настойку?
- Мне давали ее. Когда у меня была горячка.
- У меня имеется нечто получше. У меня есть порошок собственного изготовления, который следует смешивать с опиатом.
- Вы предписываете это средство и ему? - Я взглянул на Байрона, погруженного в беседу с Биши, и услышал, как он произнес фразу "современный Прометей".
- Разумеется. Он называет его своею музой.
- И эта дрожь, как вы ее изволите называть, прекратится?
- Несомненно. В то же мгновение.
- Я буду вашим должником, мистер Полидори.
- Рад буду посодействовать делу экспериментальной философии. Вы возвратитесь к своим трудам с обновленными силами и свежим восприятием.
- Неужели это средство столь действенно?
- Оно творит чудеса.
Биши с Байроном, по всей видимости, готовы были беседовать до поздней ночи, я же чувствовал утомление и нуждался в отдыхе. Спустя несколько минут я их покинул, но перед тем, как уходить, дал Полидори свой адрес, и он пообещал навестить меня на следующий день.
Вышедши на Стрэнд, я вспомнил слова Байрона касательно подлинных драм городской жизни. Сколь многим из этих сбившихся в толпу мужчин и женщин, окутанных сейчас туманом, придется испытать на себе влияние событий, причиной которых являюсь я? Существо обладает силой ранить и убивать; скольких же коснутся его злодеяния, напрямую или опосредованно? В большом городе это угрожает многим.
- Вот дьявольщина, - сказал кто-то своему спутнику. - На ярд перед собой ничего не видать.
Голем в описании Полидори принес мне своего рода успокоение. Я не слишком-то верил в его существование, но тем не менее рассказ о его возможном уничтожении меня порадовал. Сумей Полидори заполучить слова ритуала, заманчиво было бы опробовать их на существе. Раздумывая над этим, я нечаянно столкнулся с высоким человеком, внезапно выросшим из тумана.
- Прошу прощения, сэр, - сказал он. - Боже правый, да это же мистер Франкенштейн!
Я узнал в нем Селвина Армитеджа, окулиста.
- Прошу прощения, мистер Армитедж. Я шел, не глядя куда иду.
- Тут, мистер Франкенштейн, никому толком ничего не разглядеть. Даже мои глаза не способны пронизать мрак. Вы разрешите мне пройтись с вами в эту сторону?
- Буду вам признателен. Как поживает ваш отец? У меня сохранились самые приятные воспоминания о нашем разговоре.
- Увы, папаша скончался.
- Очень сожалею.
- Это произошло внезапно. Нарыв в горле. В последние минуты перед смертью он призывал доктора Хантера, чтобы тот его вырезал. Он был в беспамятстве.
- Матушка ваша держится стойко?
- Да. У нее хватает сил. Она настаивает на том, чтобы не закрывать дела. Теперь я стою за прилавком. Но знаете ли, мистер Франкенштейн, вы вселили в меня вдохновение.
- Каким образом?
- Ваши речи об электрическом потоке привели к тому, что я задумался. А раздумья привели к тому, что я начал кое-что мастерить. А это привело меня к гальванической машине.
- Вы ее соорудили?
- Я обратился к изначальным принципам. Это весьма простое устройство, состоящее из проводов и батарей.
- Какова была ваша цель?
- Известно ли вам, что у папаши моего была коллекция глаз?
- Нет, сэр.
- Многие из них прекрасно сохранились в заспиртованном виде. Глаза собак. Глаза ящериц. Человеческие глаза.
- Рассказывать далее нет нужды, мистер Армитедж.
- Я заставил зрачки сокращаться. А радужные оболочки - дрожать.
- Признателен вам, мистер Армитедж, но мне пора. Доброго вам вечера, сэр.
Не успел он ответить на мое прощание, как я перешел улицу и затерялся в тумане. Отчета об его экспериментах мне было не вынести. Собственные мои труды и амбиции представлялись мне теперь до того постыдными, что видеть, как тем же путем идут другие, было невыносимо. Что, если эта электрическая мания распространится повсюду? К чему это приведет? Я медленно побрел домой через туман.
Глава 18
- К нам какой-то незнакомец пожаловал, - сказал Фред.
- Что за незнакомец?
- Плюгавый. На битое яблоко похож.
- Это, верно, лекарь. Проведи его в комнаты.
- Лекарь? Что с вами такое приключилось?
- Он собирается отрезать мне ногу. (Фред взглянул на меня в ужасе.) Ничего со мной не произошло, Фред. Этот лекарь - мой друг.
- Как угодно, сэр. Никогда я прежде не слыхивал, чтоб лекари в друзьях числились.
И он, по-прежнему не скрывая определенного подозрения, привел в комнату Полидори.
- А, Франкенштейн! Как поживаете?
- Отлично поживаем, сэр, - отвечал Фред. - Живы-здоровехоньки.
- Довольно, Фред, можешь идти.
- Если понадоблюсь, сэр, вы уж меня позовите. - Фред неохотно покинул комнату под пристальным взглядом Полидори.
- По моим наблюдениям, у этих лондонских мальчишек имеется склонность к рахиту, - сказал тот. - От этого ноги у них делаются кривоватыми.
- Я в нем этого не замечал. В городе, насколько мне известно, эту походку называют "вразвалочку".
- Вот как? Стало быть, причины тут социальные, а не физические?
- Они подражают друг дружке. Так мне, по крайней мере, представляется.
- Вы зоркий наблюдатель, мистер Франкенштейн. К делу. Я принес его. - Открыв небольшой саквояж, принесенный им с собой, он вынул флакон со стеклянного пробкой. - Я уже смешал порошок с опийной настойкой. Вначале вам довольно будет пяти или шести капель.
- В начале было слово. - К чему я это сказал, не знаю, - сказал, да и все.
- Слов, надеюсь, не будет. Один лишь покой.
- В какое время суток рекомендуется его принимать?
- Я сторонник раннего вечера. Преимущества вы почувствуете на следующий день, после глубокого сна. Но если дрожь вызывает у вас беспокойство или если вы испытываете сильное беспокойство иного рода - следует принять его тотчас же.
- Какова же цена, мистер Полидори?
- Никакого дурного воздействия на ваш организм это не произведет.
- О нет, я имею в виду цену этой жидкости.
- Это мой вам подарок, сэр. Я ничего не возьму за него. Если в будущем вы пожелаете купить еще, то мы с вами придем к разумному соглашению.
На том мы и порешили. Я благодарен был за настойку, однако не мог отделаться от неприятных ощущений, которые вызывал во мне Полидори. Он был слишком наблюдателен. По его словам, Биши с Байроном весь вечер прокутили у Джейкоба, тогда как он спал, положив голову на стол. Когда они наконец вышли на Стрэнд, то час или более провели в поисках кеба.
- Я оставил его светлость маяться распухшею головой, - сказал он. - Мне следует возвратиться к моему пациенту.
Я вновь поблагодарил его за оказанную помощь, он же настойчиво приглашал меня посетить их с лордом Байроном в доме на Пикадилли.
После ухода Полидори я так и оставил флакон на столе.
- А это что такое? - спросил Фред, вошедши в комнату.
- Это настойка, - сказал я. - Чтобы лучше спать.
- Вроде портера?
- Не совсем. Хотя и обладает похожим действием.
- Тогда вы с ней поосторожнее, сэр. Мой отец, бедняга…
- О ранней смерти мистера Шуберри ты мне уже рассказывал.
- Пальцы на ногах у него так и подергивались. - Он замолчал и взял флакон. - Лицо холодное было, что твой камень.
- Будь любезен, оставь склянку на месте. Это драгоценная жидкость.
- Драгоценная? - Он очень бережно поставил флакон.
- На вес золота.
Говоря по правде, с тех самых пор, как меня обуяло проклятое честолюбие, я страдал от постоянного нервного возбуждения и раздражительности, каких не вынести, по сути, ни одному организму; я то воспрядал, то падал духом до крайности и оттого постоянно пребывал в борьбе меж страхом и сомнением. Нередко случалось мне мучиться от необычного ощущения в желудке, словно угнездившиеся там крысы пытались прогрызть себе дорогу наружу.
В тот день я, однако ж, не притронулся к опийной настойке до самого вечера. Сидя в кресле, я разглядывал стеклянный флакон, сверкавший в слабых лучах солнца, что время от времени проникали на Джермин-стрит. Ранним вечером на меня, как обычно, снизошла своего рода меланхолия, крайне малоприятная. Тогда-то я и отмерил шесть капель настойки, а затем проглотил их.
Воздействие не было мгновенным. Однако постепенно, по прошествии получаса или около того, я ощутил, как по членам моим разливается приятное тепло, словно я лежу, растянувшись на солнце. Вслед за тем наступило чувство спокойствия и уравновешенности - казалось, я не шагаю, но скольжу по комнате. Ко мне пришло самообладание - полнейшее, сопровождавшееся подъемом духа, подобного которому мне прежде не доводилось испытывать. Фред, вошедший в комнату с моим вечерним чаем, поначалу как будто бы не распознал моего приподнятого состояния.
- Ах, Фред, вечно юный Фред!
- Простите великодушно - что вы, сэр?
- Ты с собою несешь ароматы индийских долин.
- Я только что с Пикадилли, сэр. - Тут он заметил серебряную ложку, которой я отмерял капли. - А, да это, никак, зелье? Вы бы присели, сэр.
Я и не сознавал, что расхаживаю по комнате.
- О нет! Мгновениями легкости следует наслаждаться.
Я подошел к окну. Прохожие, носильщики и повозки на улице подо мною - все это слилось в единую непрерывную мелодию, словно превратившись в полосу света. Я инстинктивно понял: состав этот не из тех, что притупляют способности, но, напротив, из тех, что пробуждают их заново к деятельной жизни. Вошедши в спальню, я улегся на постель в сладком забвенье. У двери околачивался Фред - он тоже сделался частью моего блаженного ощущения. Возможно, я и не спал, но видел сны. Тепло, я лежу в лодке, плывущей по тихой поверхности озера или моря, вода вокруг меня усеяна солнечными бликами. Надо мною ни облачка, лишь на диво синий небосвод, простирающийся в бесконечность.
Все это был непрерывный сон. На следующее утро я поднялся с постели вполне отдохнувшим и освеженным. Полагая, что и умственные мои способности пробудились, я с огромным пылом взял с полки том "Таблиц электрических флюксий" Турнера. Я обнаружил, что выкладки даются мне без труда; уже сама форма и соотношение чисел приносили мне небывалое умственное наслаждение. Я даже способен был видеть в своем воображении поток электрического заряда. С флаконом опийной настойки в кармане я отправился в Лаймхаус, где снова принялся экспериментировать с электрическими машинами. Помнится, ощущение уравновешенности продлилось еще восемь часов; успевши к тому времени утомиться, я расположился в креслах.
Хотя опиата я более не принимал, но все-таки испытывал ощущение, будто меня несет через широкое водное пространство, а повсюду окрест меня играет свет. Небо сделалось темно-синим - более глубокого цвета, чем прежде, и я понял, что природа воды изменилась. Я двигался по реке. Я знал, что река эта - Темза. На поверхности ее мне видны были отражения нависающих деревьев, и я тут же сообразил, что внутри нашего мира существует другой, в котором деревья растут вниз, а небо лежит под ногами. Бродя по этому миру, пораженный, я увидел сквозь воздушную пелену образ себя самого, опустившего взор на меня. И в лице своем я заметил изумление.
Суденышко двигалось быстрее, нежели в первом моем сне, и мысль о том, что оно куда-то направляется, вызывала во мне своего рода досаду. Как бы то ни было, я вновь погрузился в забытье - окрестные берега и поля купались в свете, а трава казалась золотою. И я пробормотал про себя: "Вот оно, это слово - "золото"". Потерявши скорость, лодка медленно плыла по Темзе, несомая течением. Я почувствовал на себе легкое дуновение ветра, шелест листьев походил на шепот множества голосов. Не знаю почему, но меня посетили первые признаки беспокойства. Оказавшись на расстоянии вытянутой руки от берега, я ощутил мягкость земли и травы; деревья в цвету были до того яркими, что я на миг закрыл глаза. Тут лодка по собственной воле крутанулась, и ее вновь подхватило течение. Столь ясного неба я не видел никогда, а отражение его подо мною было еще ярче оригинала. Меня окружали небеса. Я опустил пальцы в воду, теплую, медленно двигавшуюся. Рука моя волочилась следом по воде, и я ощутил свежесть ее потока. Тут нечто схватило меня за руку. Крепко вцепившись в меня, оно попыталось стащить меня вниз. Я пробудился словно от толчка - опийный сон мой растворился в миге ужаса.
Стояла ночь. Я проспал несколько часов. Боясь окончательно провалиться в тьму, я быстро зажег масляные лампы. Дрожа, сидел я в креслах, опасаясь, что сон все еще длится.