Затем - это стоило мне огромного усилия воли - я возобновил свои вычисления. К тому же мне сделалось ясно, что покинуть Лаймхаус в этот час означало бы привлечь внимание разбойников и бродяг. Да, страхи мои возвратились. Под воздействием опийной настойки я воображал, будто меня не касается более жизненная суета, будто горячка и раздоры окончились, и будто мне даны отдохновение и покой. Бремя было снято; тревога отступила. Но теперь все эти печали ожили. Недруг мой - страх - возвратился. Битва началась заново. Я более не был себе хозяином.
Несколько минут я изучал флакон - возможно ли, чтобы количество столь малое способно было вызывать столь необыкновенные изменения в человеческом теле? Тут были тайны, по непроницаемости равные гальванизму и оживлению. Я решил поставить опыт, отмерив лишь две капли тинктуры. По прошествии короткого времени я обнаружил, что иду, как мне думалось, по аллее, ярко освещенной керосиновыми фонарями. Я снова был в Женеве и торопился на встречу с отцом и сестрой, чтобы сообщить им новости о своих успехах в университете. Меня наполнял такой юношеский восторг, что я подпрыгнул высоко в воздух и без усилий воспарил над городом и озером.
Затем я оказался в мастерской. Я, как и прежде, сидел над выкладками, что были разложены передо мной на столе. Уравнения мои были ясны и четки, как никогда, - я понял это по удавшейся мне простоте формулировок и по заметкам на полях: "точно" и "превосходно!". Но что это? Послышался звук весел, гребущих против приливного течения, и скрип качающейся на воде лодки. Кому в этот час могло прийти в голову грести на Темзе? Я подошел к двери мастерской и чуть приоткрыл ее. Запах грязи и морской воды, налетевший на меня, был мне хорошо знаком, однако на сей раз к нему подмешан был и другой оттенок. Выглянув, я увидал утлое суденышко, медленно приближавшееся к причалу. "Кто там?" - окликнул я. Ответа не было. "Ради всего святого, да кто же это?"
Лодка остановилась рядом с деревянным настилом причала. Я слышал, как вода бьется об ее бока. Тут из лодки вышла Гарриет Уэстбрук - Гарриет Шелли. Она была не та, что некогда в жизни. Она была куда ярче и прекраснее. Тут я заметил, что на плечах она несет грубого плетения мешок. "Зачем вы здесь, Гарриет?" Она не ответила, но обернулась назад - очевидно, к кому-то сидевшему в лодке. Раздался шепот, и я узнал голос Марты. Затем послышались легкие нотки смеха. Она вновь обернулась ко мне. "Меня здесь нет, Виктор. Это вы здесь". На этом я снова проснулся за столом, окруженный разбросанными бумагами.
Всю ту ночь и следующее утро сны и видения то появлялись, то исчезали. Я был совершенно порабощен, я беспомощно отдавался любым галлюцинациям, какие только проходили передо мною. Я был возле устья Темзы, бродил средь печальных равнин и диких болот, а над головой у меня кричали чайки; в сыром воздухе стоял сильный привкус соли. Не знаю, откуда мне было известно о некоей огромной, темной фигуре, нависшей в отдалении - там, куда не досягал взор; затем я понял, что это зловещее присутствие Лондона. Лондон был создан человеком. Устье человеком создано не было. Меня охватил великий страх, что земля эта только что появилась из моря и что меня вот-вот поглотит, нахлынувши, вода. Тогда я побежал прочь от моря - вернее, мне думалось, что я бегу прочь, - и укрылся в маленькой, грубой постройки хижине, одиноко стоявшей на кургане посреди поля для выпаса скота. В отличие от мира за стенами, тут было совершенно сухо и тепло.
Раздавалось потрескивание, словно от охваченных пламенем сучьев и веток, но огня было не видать.
Потом я обнаружил, что иду по лондонской улице. То была улица, выложенная черным камнем, без дверей и окон, без каких-либо просветов. Я шел и шел, но тут камень принялся кричать - в агонии ли, в страхе или в оцепенении, не знаю. Я повернул за угол, и предо мной открылась еще одна каменная улица; стоило мне туда шагнуть, как она издала громкий вопль боли, шедший и от стен и от земли. Какофония была невыносимая, и я заторопился по улицам далее, но, сколько ни сворачивал я в новые переулки, крики делались все громче.
Когда я проснулся, день был в разгаре. Эти опийные видения слишком растревожили меня, и я, не в состоянии снова взяться за изучение своих записок, покинул мастерскую и отправился в Лаймхаус. Кареты обычно останавливались у таверны, что рядом с церковью, и я решил подождать там следующего экипажа. Я знал тамошнего подметальщика улиц, который за пенни готов был придержать лошадей, пока кучер освежится в таверне или облегчится в церковном дворике. То был темнокожий человек по имени Иов.
- Иов, - обратился я к нему, - последняя давно ли ушла?
- С добрых полчаса. Теперь еще добрых полчаса ждать.
- Полная была?
- Довольно-таки, сэр. На верхушке было место.
Я зашел в таверну и вынес оттуда две кружки портеру.
- Вот, Иов. Прополощи горло.
Как-то Иов рассказывал мне, что его привезли на корабле из Барбадоса. Он был мальчишкой в услужении у капитана - иначе говоря, рабом. По прибытии в Англию хозяин его бросил. Корабль пришвартовался в Лаймхаусе, и с тех пор он обитал в этих краях. Жил он на те жалкие монеты, что доставались ему от уличных прохожих, да на подачки от кучеров.
- Где ты живешь? - спросил я его, когда мы уселись на деревянную скамью перед таверной.
- Вон по той улице. - Он указал на отходивший от Лаймхаус-черч-стрит переулок, где стояли жилища. - Мышиная нора, сэр.
- Ты женат?
- Откуда мне быть женатым. Нешто пойдет кто за такого черного без гроша за душой?
- Да, похоже, что твоему племени приходится нелегко.
- Нас со свету извести готовы - и клянут и бьют. Джентльмены эти хороши: кто пнет на улице, кто обругает на чем свет стоит.
Не знаю, было ли то воздействие порошка, однако я внезапно ощутил переполнявшее меня чувство жалости к подметальщику.
- Пойдем внутрь, - сказал я. - День промозглый.
- Не разрешается, сэр. Миссис Джессоп черных не потерпит.
- Тогда я принесу тебе еще кружку. Мне хотелось бы узнать о тебе побольше.
Вернувшись, я подробно расспросил Иова о его жизни в Лаймхаусе. К немалому моему удивлению, у него нашлись истории похуже его собственной: о новорожденных младенцах, которых бросают на улицах; о малых детях, которых заставляют входить в зловонные выгребные ямы и отыскивать там все, что только может пригодиться, включая вещи самые бросовые; о мертвецах, погребенных под половицами, чтобы избежать пустячных расходов на нищенские похороны.
Сам Иов по ночам спускался к берегу и искал предметы, которые можно было взять себе или продать. Однажды, рассказал он мне, ему попался старинный кинжал, который он продал за шиллинг владельцу табачной лавки на Черч-роу. Теперь кинжал красовался на виду в витрине лавки.
- А бывает, ночами в реке дела творятся, - сказал он.
- Дела?
- Приплывает что-то. Снизу.
- Ты говоришь о какой-то лодке?
- Не лодка. Нет. Оно под водой движется, да быстро так. Весь берег затихает, когда оно проходит.
- Кит?
- Нет. Не рыба. Оно.
- Я тебя не понимаю, Иов.
- Вы, сэр, слыхали о таком, что в устье привидение появилось? Там, возле Суонкумских болот? (Я покачал головой.) Никто туда и носу не кажет. Рыбаки и те на ловлю туда не выходят.
- Что это за призрак? Есть ли у него имя?
- Нету у него имени, сэр. Это мертвец живой. Больше человека ростом.
- Откуда тебе это известно, Иов?
- Такое мое представление. Мне мать рассказывала истории, что сама слыхала.
- В этих историях говорилось про рабов?
- Да, сэр. Только истории - они из давних времен пришли. Когда мы еще рабами не были. Мать мне про догона рассказывала. Это мертвец, его колдовством оживили. Живет в лесах, в горах. Призрак, сэр, и глаза огненные.
- Неужто ты веришь, что такое обитает в устье?
- Откуда мне знать, сэр? Кто я такой - черный подметальщик без гроша за душой. Только я вот думаю: что оно такое, то, что под водой движется?
В этот момент прибыла карета, идущая до Холборна. Иов встал и подошел к лошадям; казалось, они узнали его. Пока он говорил с ними и поглаживал их, они стояли смирно. Я окликнул кучера:
- Есть ли место?
- Внутри, сэр. Один ездок сходит.
Я поднялся на ступеньку, и через короткое время карета уже направлялась в город.
Возвратившись на Джермин-стрит, я тотчас же направился к себе в кабинет, где оставил кое-какие из своих бумаг с вычислениями. Я приступил к работе с усиленным энтузиазмом, зная, что близок к получению точной формулы, описывающей процесс смены направления электрического потока при его образовании. Сумей я создать и поддерживать эту отрицательную силу, она, возможно, пересилит энергию первоначального заряда, всецело покончит с ним.
Прервали меня донесшиеся голоса и смех; в комнату вошли Биши с Мэри, за ними следовал Фред.
- Я, сэр, их остановить хотел, да не смог, - сказал он. - Они меня от двери отогнали.
- Меня, Фред, не остановить. - Биши пребывал в превосходнейшем настроении. - Я Фаэтон в огненной колеснице. Слыхивал ли ты о Фаэтоне?
- На Хеймаркете, сэр, есть один - в пролетке народ катает.
- Пролетка? Не иначе как новое словцо. - Тут он повернулся ко мне: - Виктор, позвольте представить вам Мэри Шелли.
Поднявшись с кресла, я сердечно обнял их обоих.
- Когда это произошло?
- Этим самым утром. В церкви Святой Мильдред, на Брэд-стрит.
- Мы соблюли приличия ради будущих детей, - сказала Мэри.
- Церемония, Виктор, была прелестная. Мистер Годвин плакал. Плакал я. Плакал священник. Благослови нас всех Господь!
- Я не плакала, - с улыбкой сказала Мэри. - К тому же я сомневаюсь, чтобы Господу угодно было нас благословить.
- Отче наш хоть и сущий, но лишь на своих небесах, - отвечал Биши. - Мы свободны. Мы не изгнанники на этой земле. Не откушаете ли с нами в "Чаптере"? Обещаю вам марсалу, лучше которой в Лондоне не найти.
- Поедемте же, - уговаривала меня Мэри.
Говоря по чести, я не стал бы рекомендовать это место молодоженам. Это был трактир из тех, что сохранили порядки прошлого столетия, одновременно являя посетителю все недостатки нынешнего. Зала была темна даже днем, ибо сквозь толстые окна с небольшими стеклами проникало чрезвычайно мало свету. Стропила были велики, крыша низка, а все помещение разбито на ряд обшитых темным деревом отделений. Такого рода заведения лондонцы именуют погребками - слово, которое всегда наводило меня на мысли о погребении.
Нас троих проводили в погребок, и Биши тотчас же спросил на всех сэндвичи с ветчиной и бутылку шерри. Пожилой, мрачного вида официант принялся подавать на стол. На нем были панталоны до колен, старинного покроя, черные шелковые чулки и галстух, не отличавшийся безупречной чистотою. От Мэри я узнал, что звать его Уильям.
- Не надобно ли заморскому джентльмену горчицы? - спросил он у Биши.
- Я осведомлюсь у заморского джентльмена, - проговорил Биши в манере пресерьезнейшей. - Не надобно ли вам горчицы?
- Пожалуй, нет.
- Вот тебе, Уильям, и ответ.
- Превосходно, сэр.
Когда он, чинно шагая, удалился, Мэри расхохоталась.
- Его ни разу не видели улыбающимся, - сказала она. - Кое-кто пытался - на свою погибель.
Появился Уильям с сэндвичами, и она замолчала. Биши накинулся на еду, словно умирающий с голоду.
- У нас, Виктор, есть хорошие новости, - сказал он. - Байрон пригласил нас к себе на берега Женевского озера. В ваши края.
- Он снял там виллу внаем, - добавила Мэри. - Уж коли брак неминуем - так он выразился, - то двери для нас открыты настежь. Вы приглашены.
- Я?
- Но почему же нет?
- Известно ли вам название этой виллы?
- Диодати, - ответил за нее Биши.
- Диодати? Я хорошо ее знаю. Я залезал в их сад по ночам, отведать плодов.
- Это знак свыше, милый мой Виктор. Вы обязаны отведать плодов снова. Мы поедем в Швейцарию вместе.
Биши находился в чрезвычайно приподнятом настроении, противостоять приливу его воодушевления я не мог и потому согласился. К тому же я полагал, что перерыв в опытах и расчетах может мне поспособствовать - уму, точно так же как и телу, необходим отдых, и я надеялся, что период бездействия восстановит мои способности. Мы договорились отправиться тем же месяцем.
- Мы покатим через низменности Голландии… - сказала Мэри.
- …И увидим рейнские замки - эти гнезда разврата, - добавил Биши.
- А вы, Виктор, - вы увидите знакомые вам издавна места.
- Боюсь, - ответил я ей, - что я буду выглядеть там чужаком.
Биши засмеялся и знаком приказал подать еще бутылку.
- Вы, Виктор, повсюду чужак. В этом ваше очарование.
- Странно, что лорд Байрон пригласил меня.
- Стало быть, общество ваше ему приятно, - отвечал Биши. Не будучи вполне уверен, будет ли его общество приятно мне, я, однако же, промолчал. - Байрон - странное создание. Он одновременно смел и насторожен, очень горд и очень неуверен.
- Полагаю, он испытывает стыд, - сказала Мэри. - Он стыдится своего изъяна.
- Насколько я понимаю, он косолап - так ведь это называется? - спросил я.
- Да, это называется так. Однако боль его глубже. Он стыдится жизни. Он желает побыстрее ее растратить.
- Порой он беспощаден к своему окружению, - заметил Биши.
- Это потому, что он беспощаден к себе самому, - ответила Мэри. - Жалость ему неведома.
Уильям без напоминания принес нам новое блюдо сэндвичей с ветчиной. Биши накинулся на них с еще большим аппетитом.
- Странно, что успех не испортил его окончательно, - сказал он. - Я говорил о том, что он горд. Но тщеславия в нем нет.
- Вы хотите сказать, что он снисходит до разговоров с простыми смертными вроде нас, - парировала Мэри. Биши, казалось, воспринял это с обидою. Заметив его чувства, она тут же прибавила: - Ваш поэтический дар, Биши, он, разумеется, уважает. Он умаляет достоинства собственных стихов.
- Ему все дается легко. В том, что течет само собою, он не видит своей заслуги. Он наслаждается борьбой.
- Тут я с ним заодно, - сказал я. - Триумф произрастает из невзгод. Каждой великой натуре присущи свои стремления.
Биши поднял стакан:
- Честь и хвала вашему духу, Виктор! Победа или смерть!
Заметно было, что Мэри не по нраву оборот, какой принимала беседа.
- Вам легко говорить. Мужчинам свойственна жажда славы.
- А женщинам - нет?
- Мы мечтаем о признании другого рода. Мы не ищем боя. Мы ищем гармонии.
- За это я выпью, - сказал он. - Хоть мир порой и не располагает к гармонии. К слову, Виктор, Байрон писал об ужасных бурях.
- В горах они нередки.
- О нет - эти превосходят все пределы разумного. Местные жители пророчат темные времена. Причины неизвестны.
- Буду ожидать этого с нетерпением, - отвечал я. - Мне по душе странности природы.
В конце месяца все мы собрались в Дувре: Биши и Мэри со своей молодой служанкой Лиззи да мы с Фредом. То была первая поездка Фреда за пределы Англии, и он пребывал в состоянии сильного возбуждения. Он никогда прежде не видал открытого моря.
- Мы небось острова увидим и все такое прочее, - говорил он.
- В этой части моря их весьма мало, - отвечал я.
- Так, значит, там одно только море, голое и плоское, что твоя равнина?
- Боюсь, что так.
- А какая там глубина, сэр?
- Представления не имею, Фред. Спроси у капитана, когда окажемся на борту.
- Хватит там глубины для китов?
- Не знаю.
- Вот бы мне посчастливилось выследить такого! Я видал в газете, как один такой целый корабль перевернул. - Он говорил о случае, что произошел одиннадцатью месяцами ранее, когда "Финлэй Каттер" был уничтожен разъяренным китом. - Простите великодушно, мистер Франкенштейн. Я не к тому, что там опасность какая имеется.
Он собрал наш багаж и, свистнув носильщику, побеседовал с ним с глазу на глаз и уговорил его переправить вещи на набережную, где был пришвартован наш корабль. "Лотэр" оказался судном беспалубным. В конце концов, после долгой толкотни, мы разместились в двух маленьких, неудобных каютах.
- Места маловато, - сказал Фред.
- Мы тут ненадолго.
- Меньше этого окошка поди во всем мире нету.
- Мне кажется, по-английски так не говорят. Для него существует особое морское название. Иллюминатор.
- Оно, сэр, из стекла, и в него толком не разглядеть ничего. Окно - оно и есть окно.
Капитан, неприветливый малый по имени Медоуз, едва потрудился остановиться, проходя по коридору между каютами.
- Отплываем, - сказал он. - Без промедления. Ветер свеж.
Не прошло и часу, как мы, пустившись в плавание, оказались в открытом море. Фред едва сдерживал возбуждение.
- Ну и бурное же оно, сэр. У меня нутро так и падает об пол, а после горлом подымается.
- Ты бы сел, Фред. Тебе нехорошо станет.
- Мне, сэр? Нет. Я в отцовой повозке ездил. Лондонские улицы хуже любого моря. Глядите, сэр! Вон там. Это же кит - ну да, он самый.
Взглянувши в иллюминатор, я ничего не разглядел в брызгах.
- Да как же вы не видите - вон оно, существо это, за нами плывет! То высунет голову из воды, то обратно сунет.
Я посмотрел снова и на краткое мгновение решил было, что увидел нечто, но тут оно опять скрылось под волнами.
- Это, Фред, был кусок древесины. Доска.
В каюту к нам вошел Биши.
- Мэри нездорова, - сказал он. - Она хочет остаться вдвоем с Лиззи. Я дал ей порошка, но волны слишком высоки.
- Высоки, да в то же время низки, - сказал Фред. - Пила - другого слова не подберешь.
- Но мы как будто бы движемся вперед. Посидите с нами, Биши.
- Хорошо. Будем рассказывать старые сказки о морских приключениях. Оживлять в памяти путешествия в Виргинию и на Барбадос. Взывать к сапфирному океану!
Биши обладал замечательной способностью возвышаться над обстоятельствами. Мы сидели в прыгающей каюте, и он развлекал нас с Фредом рассказами о морских путешествиях, которые читал в детстве. С живостью продекламировал он те строчки из "Одиссеи", где Одиссей плывет по узкому проливу между Сциллой и Харибдой, о том, как в море "вода клокотала, словно в котле на огромном огне. И обильная пена кверху взлетала, к вершинам обоих утесов" . То был его собственный перевод - я уверен, экспромт.
Внезапно в дверь каюты постучали, и перед нами появилась Лиззи. Она присела в неглубоком реверансе.
- Пришла доложиться вам, мистер Шелли, что хозяйке куда лучше. Она вашего общества желает. Вы бы к ней зашли на чуть-чуть.
- Иду, Лиззи! Ты и обернуться не успеешь, как я уж буду там. - И он, поспешно распрощавшись со мною, удалился.
Мы с Фредом остались сидеть в молчании. Фред насвистывал, глядя в иллюминатор.
- Да перестань же ты, Фред! У меня голова болит от этого шума.
- А вот и кит этот опять.
- Не ошибаешься ли ты? Сомневаюсь, чтобы китам часто приходилось заплывать в эти воды.
- Где вода, сэр, там и кит. Да вы взгляните.
Я подошел к иллюминатору.