- Ничего не видать, Фред. Тебе почудилось. Будь любезен, сходи разыщи капитана, спроси, долго ли нам еще плыть.
- Старый хрыч, - сказал Фред, вернувшись с капитанского мостика. - Говорит, час-другой. Я ему: так сколько часов-то? Он мне: что я, Господь Бог? Я ему: да куда уж вам. Тут он дверь-то и захлопнул.
Оставалось и вправду несколько часов - на несколько часов больше, чем я ожидал, ибо некоторое время мы, заштилевав, покоились на перекатывающихся волнах. Наконец в каюте появился Биши.
- Мы подходим к земле, - сказал он. - Матросы забегали.
На деле нам предстояла задержка - корабль заштилевал перед самым входом в гавань. Однако капитан наш с умением, достойным восхищения, поймал внезапный порыв ветра, и мы подошли к причалу. Вдоль доков вытянулась очередь изо всяческих экипажей и карет - одни были уже заняты, другие стояли в ожидании, пока их наймут. Мэри с быстротой, которая, как я вскоре обнаружил, была ей обыкновенно присуща, подошла к одному из кучеров и принялась о чем-то торговаться. Мы заранее условились, что наймем карету, которая повезет нас через Голландию и часть Германии, хоть Биши и выказывал желание ехать через Францию и Италию. Желание его, однако же, вовсе не было принято Мэри в расчет, и с кучером договорено было, что он проедет через низины Голландии, а затем направится дальше, к Кельну.
- Мне рассказывали о разгромленной Франции, - сказала Мэри, когда мы уселись в карету. - Казаки ничего не пощадили. Деревни сожжены, люди умоляют о куске хлеба. К тому же, auberges грязны. Повсюду болезни. Помилуйте, Биши, Франция не та страна, что существует в вашем воображении.
- Таких мне вовек не найти, - парировал он. - Но я живу в непрестанной надежде.
Впятером мы удобно расположились в экипаже, где имелась и лесенка, ведущая к сиденью на крыше - на случай, если кто-либо из нас предпочел бы сидеть на свежем воздухе. Лиззи с Фредом усердно разыгрывали комедию: изображая безразличие, они ни разу не заговорили между собою, не бросили друг на дружку и взгляда. Фред сидел подле меня, у окна в углу кареты, глядя на пробегавшие мимо виды; Лиззи сидела рядом с Мэри, в противоположном углу, всецело погруженная в то же занятие. Ландшафт в этой части Голландии был довольно однообразен, лишь время от времени показывались поселение или деревня, словно принадлежавшие кисти ван Рейсдала - с тою лишь разницей, что эти поселения, все как одно, были грязны, неухожены и обветшалы. Я обратил на это внимание Биши, он же предпочел с восторгом беседовать об альпийских красотах, которые нам предстояло увидеть в конце нашего путешествия.
- Человечеству необходимы величие и одиночество, - говорил он. - Не эти мирные пастбища.
- Покой - немалое преимущество, - отвечал я.
- Это покой упадка. Дух времени сменился. Нынче его носитель - тот герой, та одинокая душа, что бесстрашно глядит в лицо своей судьбе.
Тут он принялся цитировать строки из собственного стихотворения. Мы проезжали через какую-то голландскую деревушку, а он тем временем, высунувшись из окна кареты, декламировал:
Не двигаясь, не слыша и не видя,
Я вся жила присутствием его,
Он в кровь мою вошел, со мной смешался.
И он был - мной, и жизнь его - моей .
Путешествие наше продолжалось; миновав Голландию, мы наконец поехали вверх по дороге, ведущей в Кельн. Тут, ближе к Эйфельским горам, воздух становился свежее и глаз радовали новые виды, луга и леса. Мне с детской поры знакомы можжевельник и бук, однако я никогда прежде не видел их в таком изобилии; были здесь и большие обнаженные каменные пласты, что определенно свидетельствовало о приближении гор. В Кельне мы остановились передохнуть на небольшом постоялом дворе неподалеку от главной площади.
- В собор я не пойду, - объявил Биши. - Я испытываю отвращение к соборам. Они памятники страданиям и прихотям. Они дань суеверию. Места холодные, мрачные.
- Мы прогуляемся вместе по рынкам, - отвечала Мэри. - Вас ведь не расстроит вид народного процветания.
- Отнюдь. Торговля - превосходное средство для единения, к которому в один прекрасный день придет человечество. Это великое благо.
Итак, на следующее утро мы отправились на экскурсию по торговым районам Кельна, прилежащим к реке. Старые дома купцов напомнили мне о Женеве, и меня охватило горячее желание вернуться на родину. Потому, когда Биши предложил нанять судно и доплыть по Рейну до Страсбурга, я охотно согласился. Оттуда мы намеревались доехать в экипаже до самой Женевы.
Тут пригодился мой родной язык - я торговался с капитаном баржи. Главное его занятие было перевозить ткани с востока на рынки Кельна и других мест, теперь же он, доставив большой груз, намеревался возвратиться в Страсбург. Путь наш туда пролегал через Майнц и Манхайм. Мы запаслись холодной провизией и хорошенько подготовились к поездке, которая обещала занять несколько дней. Когда мы отплывали от кельнского причала, Мэри была в прекрасном расположении духа.
- Полагают, - сказала она, - что в некую отдаленную эпоху Рейн и Темза были соединены. Они образовывали единую могучую реку.
- Такова теория Томаса Бернета, - ответил Биши. - Разве возможно это доказать?
- Поэтам, Биши, доказательства не нужны. Вы сами то и дело прославляете силу воображения, интуиции.
- Верно, милая. Объявляю эту реку Темзой. Мы проплываем Оксфорд по пути к Ричмонду и Тауэру!
Нашему продвижению по Рейну ничто не мешало. Должен признаться, меня восхищали виды: вдоль некоторых участков реки тянулись обширные виноградники и пологие холмы, хранившие достоинства неяркой природы. За ними, однако, последовали суровые горы, утесы и обрывы, а среди скал и потоков возвышались замки.
- Вот неприкрытый образ тирании, - произнес, указывая на один из них, Биши. - Каждый камень полит кровью. Этот замок построен на страдании.
Пока мы плыли, Мэри сидела на носу лодки, с интересом глядя вперед.
- Дух этого места, Биши, куда дружелюбнее, чем вам представляется, - сказала она. - Он ближе к духу человечества. Разве вы не видите? Это куда гармоничнее тех горных пиков и пропастей, о которых вы столь высокого мнения! В этом ландшафте есть что-то от человеческого духа.
- Извиняюсь, мисс, да только у вас волосы распустились. - Это заговорила Лиззи, сидевшая в середине. - Коли желаете, я вам поправлю.
- Нет, Лиззи. В открытой лодке мы свободны.
- Так ведь растреплются - страсть, - отвечала девушка.
Биши рассмеялся.
- Будь любезна, Лиззи, займись-ка внешностью хозяйки. Она теперь женщина замужняя.
Я переместился на корму баржи, где установлена была небольшая деревянная скамья. Фред уселся рядом со мной и шепнул мне:
- Лиззи-то смелая какая. Ишь как с хозяйкой разговаривает.
- А в прочих делах она тоже смелая?
- Я с ней не разговариваю. Не гляжу на нее. Не беру во внимание.
- Тебе не следует быть столь робким.
- Мамаша меня насчет лондонских девушек предупреждала. Эта Лиззи - она из Бетнэл-грин.
- Откуда тебе это известно?
- Мне мистер Шелли сказал. Сказал, хозяйка ее спасла от погибели.
Дальнейших разъяснений на этот счет не требовалось.
Мы споро продвигались по Рейну. Днем мы проплыли несколько густонаселенных деревень да поля с виноградниками, которые возделывали работники. Ночью я слышал шелест ветра в деревьях; вплетались в него и далекий колокольный звон, и волчьи крики, эхом отдававшиеся в лесу. Доныне мир никогда не представлялся мне столь живым. В груди у меня словно нашла пристанище новая поэзия природы, которую превозносил Биши.
Несмотря на это, я счастлив был добраться до Страсбурга. То был конец нашего путешествия по реке и последняя дорожная веха, за которой следовал мой родной город. Ландшафт мало-помалу сделался более неровным и более величественным, полным предвестников великолепия той альпийской местности, в которую мы скоро должны были попасть. Добравшись до страсбургской рыночной площади, мы тотчас наняли карету до Женевы и вскоре оказались на дороге, ведущей в Швейцарию. Я радовался при виде родных краев, где каждая картина напоминала мне о счастливых днях моего детства. С гордостью указал я Биши, как здесь чисты и безопасны для здоровья трактиры. Он согласился и заметил также, что воздух в этой местности бодрящ.
- Он не дает захиреть душе, - сказал Биши. - Жизнь тут подобна жизни в эмпиреях.
При виде Женевы я немедленно воспрял духом, как никогда: тут я смогу возвратиться, если угодно, к изначальной невинности. Посещения тех священных мест, где лежат отец и сестра, помогут мне набраться сил, чтобы противостоять любой напасти, а прогулки по знакомым лесам восстановят мое спокойствие. Таковы, по крайней мере, были мои ожидания. Я приказал кучеру отвезти нас прямиком на виллу Диодати, где уже обосновался Байрон. Она стояла подле озера, окруженная большим, спускавшимся к воде садом. Я хорошо помнил ее с тех пор, как мальчиком бродил по окрестностям. Мы съехали с главной аллеи, обходившей озеро кругом, и с немалым трудом принялись лавировать по узким улочкам, ведшим к вилле, как вдруг рядом с нами зашагал Байрон.
- Я заметил вас с балкона, - сказал он. - Кроме вас, в страсбургской карете приехать некому.
Вскоре мы уже выскакивали из экипажа на лужайку. Байрон обнял Мэри, поприветствовав ее словами: "Bonjour, мадам Шелли!" Затем он пожал руки Биши и мне.
- Вы в своей стихии, мистер Франкенштейн. Не забудьте поклониться пенатам этого дома. Вы принесете нам удачу.
Не успел я ответить, как на дальнем конце лужайки появился Полидори. Не могу сказать, что я рад был его видеть.
- Уильям приехал, чтобы пользовать меня, - сказал Байрон, - а вместо того целыми днями читает, сидя под деревом. Я предупреждал его об опасностях, которыми чревато изучение книг, да он меня и слушать не хочет.
Повсюду вокруг меня росли дикие рододендроны, вздымались горы - все те же, какими они запомнились мне с детства. Воздух был очень тих, а поверхность озера гладка. Я знал, что в этих краях сумерки длятся недолго, и чувствовал приближение темноты и ночи.
- Этот джентльмен ждет не дождется, чтобы ему заплатили, - заметил Байрон, глядя на кучера. - Прошу вас, не томите его. Слуги отнесут ваши вещи в дом.
Вскоре мы удобно устроились на вилле. Моя комната выходила на сад и озеро, и в сгущавшейся тьме мне видны были неясные огни деревень на дальнем берегу. Откуда-то издали раздавались крики и шум, но я почти не обращал на них внимания, поддавшись чарам этого места, не в силах противиться собственным воспоминаниям о былом.
Глава 19
На следующее утро, когда мы сели завтракать, Байрон сказал:
- Слуги рассказывают, будто в озере замечено было морское чудовище. Тут налицо противоречие.
- Что за чудовище? - полюбопытствовал Биши.
- Полагаю, все чудовища на одно лицо. Я читал об огромных змеях, обитающих в глубине, но ясных описаний так и не встретил. Однако теперь я знаю, что нам делать. - Байрон положил вилку. - Вот что: мы устроим вылазку на озеро. Поохотимся на чудовище! Чем не затея!
- Благоразумно ли это? - Мэри охватило заметное смятение.
- Совершай я одни благоразумные поступки, я не совершал бы никаких. Лодка моя оснащена как подобает, если вы об этом.
- Нет; я о том, что гнаться за змеем…
- Змея, миссис Шелли, никакого нет. В этом я вполне уверен. Что до приключения, оно будет. Мы покроем себя славою, подобно аргонавтам, мы бесстрашно встретим волны, чтобы изловить существо, о котором слагают легенды. Это будет прекрасно!
Во время этого диалога я хранил молчание, но после, когда мы встали из-за стола, согласился отправиться с ними на двухпарусной лодке, которую Байрон купил в Женеве. Мэри от путешествия отказалась, предпочитая, по ее словам, наблюдать за мириадами ящериц, что обитали на южной стене сада.
- Мне более по душе чудовища миниатюрные, - сказала она.
Итак, мы пустились в плавание по глади озера, воодушевленные приподнятым настроением Байрона. Мы взяли курс на дальний берег; оттуда нашим взорам открывалась вилла Диодати, расположившаяся на фоне гор - мне этот вид был хорошо знаком, что же до Байрона с Полидори, они заявили, что очарованы им. Склоны за берегом покрывала растительность, там и тут располагались виллы и сады. За ними виднелись многочисленные хребты черных гор, позади которых возвышался сам Монблан - вершина его пряталась среди облаков. Озеро соперничало голубизною с небом, в переменчивом утреннем свете на поверхности мерцали и посверкивали несчетные блики. Я вгляделся в воду, такую прозрачную, что в глубине возможно было различить камушки и рыбешек, то и дело сбиравшихся в стайки в электрическом танце. Всюду царили чистота и ясность. Опустивши руку в воду, я на минуту оставил ее волочиться следом.
Внезапно Байрон запел - или, скорее, завыл на одной высокой ноте; от голоса его над водою разносилось эхо. Затем он расхохотался.
- Это моя албанская песнь, - сказал он. - Я выучился ей у тамошних племен. Дикие завывания, не правда ли? Глядишь, и выманят морского змея из его норы.
Мы двинулись по озеру, отходя все дальше и дальше от берега. Шелли и Полидори спорили о сравнительных достоинствах Александра Македонского и Наполеона, но тут внимание наше привлекли крики на северном берегу. На обнаженных камнях, что выдавались в воду, собралась группа людей, указывавших на середину озера. Байрон издал вопль радости или азарта, чем немало напугал меня, и взял курс в том направлении.
- Господа обыватели увидели некое чудо! - воскликнул он. - Мы обязаны разузнать, что там такое.
С гор спустилась гряда облаков, принесенная внезапным сильным ветром, из тех, что так часты в этих местах. Байрон с Биши, не обратив внимания на перемену погоды, лишь пристально глядели вперед.
- Там что-то есть! - возбужденно воскликнул Биши. - Скорее туда! Вон там.
Я увидел лишь черный блеск воды, становившейся все более бурной.
- Байрон, видите теперь?
- Вижу фигуру, - отвечал он. - Движения ее странны. Она словно корчится в воде.
- Это необычный свет, идущий от озера, - сказал я им. - Он отбрасывает незнакомые глазу тени.
Мы поплыли дальше, как вдруг налетел шквал, яростный, раскачавший лодку так, что она едва не перевернулась. Я, разумеется, слыхал об этих озерных штормах, что подымаются и стихают за несколько минут, но прежде ничего подобного не испытывал. Тут, к нашему великому удивлению, лодка начала описывать все уменьшавшиеся круги - ветер, набросившись на ее паруса, крутил ее, словно веретено. Еще более удивили меня звуки, доносившиеся из-под лодки, - словно кто-то скреб когтями по ее днищу.
- Вы слышали? - прокричал я. - Под нами что-то есть!
Вниманием остальных завладели пронзительный шум ветра и быстрое вращение лодки. Мы были беспомощны перед угрозой, которую являл собою шторм.
- Держитесь крепче! - прокричал Байрон. - Еще не кончилось!
Проявив звериную силу и проворство, он схватился за мачту и ухитрился спустить парус. Ему пришлось вцепиться в парусину, ибо лодке по-прежнему грозила опасность перевернуться. Пальцы его были пухлы, ногти обгрызены до мяса. Когда парус был спущен, вращение лодки прекратилось. Буря миновала, и нас понесло обратно к берегу. Миг внезапной сильной опасности прошел, успев довести нас всех до изнеможения. К нам подбежали несколько человек из тех, что работали на соседнем винограднике. Один из них в разговоре со мной описал, как они со спутниками заметили "ипе forme", резвившуюся в воде. Описывая ее неестественные очертания, он невольно содрогнулся от ужаса. Однако я по-прежнему упорствовал в своем мнении, что "очертания" эти были не более чем случайной игрой света и тени, принятой суеверными крестьянами за нечто другое. Вдобавок я убеждал себя в том, что звуки, доносившиеся из-под лодки, были скрежетом камней, подброшенных кверху разбушевавшимся озером.
За неожиданным шквалом последовал более сильный шторм. Когда, несколько часов спустя, мы возвратились на виллу, небо уже основательно потемнело. Мэри и Лиззи, сидевшие до этого в саду, восторгаясь облаками, возвратились с нами в дом.
- Ощущение было невероятнейшее! - рассказывал Байрон Мэри, когда мы входили в гостиную. - Лодка качалась и вертелась на воде, будто совершенно невесомая. Я чувствовал дикую мощь природы. Она капризна, словно женщина. О, как бы мне хотелось быть поглощенным ею!
- Природа есть не настроение, но действие, - сказал Полидори. - Личными намерениями она не обладает.
- Не может быть, чтобы вы и вправду в это верили, - отвечал ему Байрон. - Вы думаете, что правы, но знаете, что неправы.
- Напротив; знание и домыслы мои совпадают. А, вот и чай.
Лиззи внесла в комнату медный чайник, собираясь поставить его на огонь.
- Замечательно, - начал Байрон, - что одежда на нас целиком высохла от тепла тела. Я промок до нитки. Не иначе как внутри каждого из нас имеется печь.
- Энергия, - сказал я. - Электрическая энергия. Она бьется во всем живом. Это сила жизни.
- Не то же ли это самое, что человеческий дух? - с тенью улыбки спросил Полидори.
- О нет, не думаю. Его епархия - достоинства и нравы. Биение электричества - энергия в чистом виде. Эта сила слепа.
- Но ведь энергия может быть радостной, - возразил Биши. - Смеются же младенцы.
- Младенец живет, только и всего, - отвечал я. - У него нет ни достоинств, ни пороков. Он смеется или же плачет, подчиняясь инстинкту. Инстинкт лишен каких-либо качеств.
В этот момент раздался раскат грома. Биши засмеялся:
- Стихия, Виктор, на вашей стороне. Она рукоплещет вам. Наступает пора тьмы.
- Гром - это ведь тоже электричество, не так ли? - спросила у меня Мэри. Она, взяв тряпицу, снимала чайник с огня и наливала кипяток в другой, поменьше. - Где проходит грань меж энергией природы и электрической силой, заключенной внутри тела?
- Ее нет. По сути своей они не различаются. Энергия вселяет жизнь в любую материю. Даже камни в саду можно зарядить электричеством.
- Стало быть, оно окружает нас повсюду?
- Боюсь, что да.
- К чему бояться? - спросил Байрон. - Что страшного в первородной сущности мира?
Вокруг совсем стемнело, и Лиззи торопилась зажечь свечи. Гостиная была большая, тянулась от фасада до задней стены дома, и отдельные части ее по-прежнему оставались в тени.
- В такие вечера, как этот, - обратился к нам Байрон, - должно развлекать друг друга рассказами об эльфах и демонах. Если гроза будет с молнией, тем лучше.