Всего-то неделю прожил в отряде, а уже через силу уехал, оторвался на день. Хоть и непонятные они все, кроме Степана: и Сан Саныч со своей тетрадкой, и Витя - дурачится больше всех, смеется, играет на гитаре, а потом вдруг замрет, и глаза как стеклянные. Разговоры - сколь Борька ни вслушивался - непонятные, и ссорятся не понять на чем. Как болгары, что на Иртыше лес валят - слова-то все знакомые, а про что - не разберешь.
Почему Алене не нравится Степан, такой сильный и надежный, пусть грубоватый, но прямой, а нравится командир, тонконогий и нудный, как малярийный комар? Недавно пристал к Борьке, стал допрашивать, собирается ли он, мол, первого сентября в школу идти. Борька врать-то не привык, на реке оно без пользы, тут просто: накрыли - беги, догнали - не спросят. Мучился, насилу придумал, что школа на ремонте до двадцатого.
До двадцатого три недели. Двадцатого отряд уезжает. Еще три недели можно жить…
Мимо проплыл брюхом кверху косяк мертвой рыбы. И еще один - лодка врезалась в середину, разбила надвое. Борька сбросил гарь, выудил из воды рыбину, посмотрел, кинул обратно. Тревожно огляделся: рыба покачивалась на волне у берега, лежала на заплеске, уже высохшая, обклеванная птицей, а из-за луки тянулся по течению серебристый ручеек - плотва, нельма, щуки. Борька рванул вперед.
За лукой уткнулась носом в берег ТБСка. Два мужика, стоя по колено в рыбе, сгоняли ее в воду лопатами. Еще двое покуривали на баке, в теньке. Борька запрыгнул на палубу.
- Вы чо это делаете, а? Чо делаете?
- Не видишь? - мрачно ответил один, продолжая работать лопатой. Остальные на Борьку даже не взглянули.
- Да вы ж… вы ж реку губите! Зачем ловили-то, чтоб обратно бросить?
- Ты куда шел, земляк? - спросил мужик с бака.
- В Сургут.
- Ну и двигай дальше.
- Я двину! Двину! - бессильно закричал Борька, - Я на вас колчаков напущу, они вам так двинут!
- Орать-то! - завелся и мужик. - Оратор! Орать каждый горазд. Ты колчака на тех напусти, кто план шлет, а тару не дает! Второй раз сбросили - думашь, охота даром работать? Всякий малек жизни учить будет. Сами на реке кормимся!
- А чо делать-то? - растерянно спросил Борька.
- А шо делать? - спокойно сказал второй мужик с бака, видимо, старшой. - У вичору снова ставить будем. А потом опять сбросим. Сидай сюда, остудись. Малосолу хочешь?
Перед мужиками лежал распластанный по хребту и пересыпанный крупной желтой бузой осетр. Борька посмотрел на палубу, полную снулой рыбы, что-то соображал.
- Протухла уже?
- Отдает чуток.
- А сырок здесь есть? Нельма?
- Та шо в сеть попало, то есть.
- Возьму немного?
- Та всю забери, я тебе расцелую.
Борька закатал бродни, ступил в рыбу, стал выбирать…
Он вышел от Михалины, хитро ухмыляясь, пересчитывая деньги. Зубами хвалилася, да ершом подавилася. Не замечая брызжущего слюной кобеля, направился к магазину.
За прилавком опять стояла остроскулая Верка. Не дожидаясь вопросов, она принялась выкладывать соль, чай, сахар.
- Духи французские есть?
- Чего? - чуть не свалилась под прилавок Верка.
- Ну, духи такие. В красивом пузырьке.
- Духи в пузырьке, - фыркнула девчонка. - Это флакон называется, глупенький. Между прочим, сорок пять рублей.
- Без сопливых знаю. Ну-ка, покажь.
Ошеломленная девчонка поставила на прилавок коробку с духами. Не удержалась, ревниво спросила:
- Кому это?
- Кому надо. Другую дай, у этой целлофан отлип.
Верка протянула другую коробку, вызывающе вздохнула:
- Кто бы мне подарил…
- Найди такого дурака, - Борька шикарно бросил деньги на прилавок.
Девчонка, видно, до этого самого мгновения не верила, что Борька покупает духи всерьез.
- Ты бы лучше ботинки новые купил, - тихо сказала она. - Опять в классе смеяться будут.
- Кто? Кто смеется? - вскинулся Борька.
- А ты думашь, не видит никто, как ты их пластырем клеишь и чернилами красишь…
- Ну и смейтесь! Смейтесь, обхохочитесь все, хоть надорвитесь! Плевал я на вас на всех, поняла! - и Борька выбежал, хлопнув дверью.
На той же улице, что и в прошлый раз, Борька встретил белобрысую "капитаншу". Белобрысая в берете и черной форменке шла к реке, наверное, спешила на тренировку. Она перебежала на другую сторону улицы и, поотстав, прячась за спинами прохожих, двинулась следом за ним.
Борька сквозь землю готов был провалиться, до того непривычно и неуютно ощущал себя вот таким, торжественным: с чисто вымытой у Юры физиономией, аккуратно зачесанной, влажной еще шевелюрой и с букетом в руке.
Перед дверью он остановился, придерживая пачку писем, вытащил из кармана духи. Из квартиры слышались звуки застолья. Борька еще раз провел пятерней по вихрам и вошел. Тут же вернулся, позвонил и встал в дверях.
- А это кто опаздывает? - весело пропела мать, выглядывая из комнаты. В открытую дверь на полную мощность выплеснулся гомон, звон вилок, музыка, голос Феликса:
- Кто это? Штрафную ему!
Мать торопливо захлопнула за собой дверь, улыбка сошла с лица.
- Чего тебе? - злым шепотом спросила она. - Чего приперся-то? Неделю нет, а когда не надо - вот он, явился!
- Это… с днем рождения тебя, мам, - Борька неуклюже как деревянный шагнул к ней и протянул подарки.
Мать схватила не глядя - и будто на стену налетела, замерла. Медленно подняла глаза на Борьку. У нее вдруг крупно задергались, запрыгали губы.
- Это… это тебе, мам… - дрогнувшим голосом пояснил Борька.
Мать все так же молча, не отрываясь, смотрела на него. Борьке показалось, что вот сейчас она заплачет и… Из комнаты высунулся Феликс, увидел Борьку, понимающе протянул: "А-а…" - и исчез.
Мать вздрогнула, быстро спрятала цветы и духи в подзеркальник.
- Иди скорей!.. Да сапоги сыми, не топчи! - Она, подталкивая в спину, провела Борьку на кухню.
- Кто пришел-то, хозяйка? Именинница!
- Сейчас, сейчас! Кушайте! - пропела мать в сторону комнаты. Выгребла на тарелку из кастрюли остатки салата, воткнула ложку. Огляделась в кухне. - Что еще осталось-то?
- Мам… - тихо позвал Борька.
- Курица вот.
- Мам… Посиди со мной, - попросил Борька.
- Ну что? Что ты от меня хочешь?.. - мать села рядом. - Ну ведь хорошо живем. Нормально живем. Если б не твоя лодка… Ты вспомни, как мы с отцом жили. Ты про меня подумай! Ведь я одичала с вами! Волком завыла! Вы на реке - я одна. Я всю жизнь одна была. Я тоже человек. Я хочу жить как все живут. Я устала быть одна. Я не хочу смотреть в голые стены… А теперь все хорошо… Семья… Дом… Ну отдай ты ему лодку, христа ради! Будем все вместе. Нормально жить будем, как все…
- Хозяйка!
- Иду!.. - крикнула мать. - Ешь пока. Потом приду - чаю попьем, - она ушла в комнату и плотно притворила дверь.
- А почему у нас тарелки пустые? - донесся ее голос. - Холодец вот…
Борька сидел в полутемной кухне - свет пробивался только сквозь матовую дверь комнаты. Положил в рот ложку салата, стал жевать. По щекам поползли крупные слезы. И чем громче и веселее звучали голоса в комнате, тем ниже наклонялся над столом Борька и все никак не мог прожевать, давился слезами и салатом.
В комнате с новой силой грянула музыка - видно, приступили к танцам, послышался громкий смех матери, и Борька рванулся в коридор, всхлипывая, затыкая рот кулаком, натянул бродни и побежал вниз по лестнице.
Из-за угла дома наперерез ему вышли двое "капитанов". Борька вслепую наткнулся на них, поднял голову.
- Какая встреча! - сказал флагман. - Чего невеселый? Не узнаешь старых друзей?
За плечами у них радостно улыбалась белобрысая.
Борька оглянулся - сзади стояли еще двое.
- Ну, поговорим, наконец, пират? - ласково спросил флагман.
Он толкнул Борьку в грудь, сзади поставили подножку. Белобрысая, раскрасневшаяся, с азартно блестящими глазами, прыгала вокруг, тоже лезла в драку - дотянуться, ударить…
Борька Ввалился в рубку растрепанный, грязный. В углу рта у него запеклась кровь, под глазом набухал громадный синяк. Юра замер над верстаком, со стамеской в руке, протяжно свистнул:
- Кто это тебя?
- Мотор где? - Борька бестолково тыкался во все углы. - Утоплю, гадов!
- Стой! Сядь, - Юра силком усадил его на рундук. - Поймали все-таки?
- Всех утоплю как щенков! Четверо на одного, гады! - цедил Борька, не разжимая разбитого рта, мотал головой, лихорадочно блестел глазами. - Мотор мой где? Ключ дай!
Юра намочил полотенце, протянул Борьке.
- Вытри физию. Остынь. Не дам я тебе ключ.
Борька, прижав полотенце к лицу, застонал - не столько от боли, сколько от бессильной злобы.
- Вот чаю сейчас поставим. - Юра включил плитку.
- Все одно - утоплю! - глухо сказал Борька сквозь полотенце.
- Брось, Борька, - Юра сел рядом, помолчал. - Они ж тебя в школе достанут. Это на реке ты король, а что ты в городе - один против всех?
- Не останусь я в городе. - Борька опустил полотенце, мрачно смотрел в пол. - Уеду я.
- Куда? У тебя документов даже нет.
- Чо ж я, не человек без бумажки?
- Маленький ты еще, понимашь. Никуда не денешься. Снимут на первой станции, вернут к матери. На учет еще поставят. Только хуже будет.
- Уеду. Не могу больше.
- Переживи зиму. Потерпи чуток. Закончишь восьмой - езжай, куда захочешь, хоть в речное, хоть в мореходку. Зиму только перетерпи, Борька, недолго осталось.
- Ладно. Дай ключ. К ребятам пойду.
- Может, заночуешь? - недоверчиво спросил Юра.
- Ждут они… Письма вот везу…
Юра смотрел с палубы, как удаляется Борька от города. Лодки в темноте уже не было видно - таял вдалеке белый бурун за кормой.
Тяжелая, маслянистая вода лениво перекатывала лунный свет. Угрюмо темнела посреди реки плоская громада острова. Над дверью яхт-клуба горел тусклый фонарь под жестяным абажуром. Тренер и флагман загоняли в клуб резвящуюся малышню. Пацаненок в трусах и майке, часто перебирая ногами, указывал на дощатый "скворечник". Флагман подтолкнул его в спину: быстрей…
Борька наблюдал за ними от дальнего берега, покусывая тонкую веточку, жевал, выплевывал за борт.
Когда окна клуба погасли, толкнулся от берега и на гребях подошел к Подкове.
Бесшумно работая одним веслом, спустился вдоль острова к ухвостью, здесь вытащил лодку на заплесок. Невдалеке горел костерок, вокруг сидели вахтенные: двое малышей и флагман. Борька подкрался ближе.
- …и тогда черный человек открыл дверь и стал подниматься по лестнице, - страшным голосом вещал флагман. Лицо его багрово подсвечивал снизу костер. Малыши, замерев от ужаса, слушали, крепко держась друг за друга. - Все спали в доме, и никто не слышал шагов черного человека…
Борька, пригнувшись, проскользнул мимо. Яхты белели у пирса, чуть покачивая мачтами. Выход из бухты перегораживала цепь, запертая на большой висячий замок. Борька потихоньку стал раскачивать железный штырь, к которому крепилась цепь, напрягся и выдернул его из земли. Цепь, громко плеснув, ушла в воду.
Борька затаился. Прятаться здесь было негде.
- Что там? - флагман привстал. - Сергуня, посмотри.
- А почему я? - заканючил Сергуня. - Пускай Вовчик идет.
- А чо я? - возмутился Вовчик. - Тебе сказали, ты и иди.
- Юнга Сергеев, - повысил голос флагман. - Приказываю проверить пирс!
- Есть! - Сергуня обреченно поднялся и направился к пирсу. Ему явно не хотелось одному идти в темноту. Чем дальше уходил он от костра, тем медленнее и осторожнее ступал. Не доходя пирса, остановился, приподнялся на цыпочки, вглядываясь в темень, и тотчас сломя голову помчался обратно, будто за ним гнался черный человек.
- Щука, должно, играт, - доложил он и пристроился рядом с приятелем.
Борька сбросил с кнехта конец тренерского "Нептуна" и оттолкнул катер от причала. Тот беззвучно заскользил по черной воде. Одну за другой Борька освобождал яхты. Течение захватывало бухточку, яхты медленно двигались к выходу, кружились на месте, потом устремлялись в реку и исчезали в темноте.
- Смотри! - взвизгнул вдруг у костра кто-то из вахтенных, и Борька бросился прочь от пирса, проламываясь напрямик сквозь кусты.
- Полундра! - не своим голосом завопил флагман. - Свистать всех наверх!!
Над островом взвыл ревун, в окнах клуба зажегся свет, из распахнутой двери вылетали "капитаны" в трусах и тельниках. Вспыхнул на фонаре клуба прожектор, нашарил уходящие от острова яхты. "Капитаны" прыгали в воду, плыли следом, кто-то греб на спасательных плотиках, кто-то поднимал паруса на оставшихся у пирса "Кадетах" и "Оптимистах".
Истошно взревел толкач, забурлил винтами на "полном назад", кренясь, пошел вбок, уворачиваясь от "Летучего голландца"…
Прожектор выхватил из темноты изо всех сил гребущего Борьку. Он бросил весла, встал в лодке, приставил руки рупором:
- Эге-гей! Спокойной ночи, лягушатники!
Когда Борька добрался до лагеря, стройотрядовцы уже устало тянулись с просеки к костру. Степан шел рядом с командиром, ожесточенно доказывал что-то.
- Нет, - скучно ответил командир. - Все получат поровну.
- Почему?!
- Потому что у нас стройотряд.
- Только не надо вот этой совдеповской демагогии! Надоело! Почему я за этих цуциков пахать должен, у кого руки не к тому месту! Вам забава, а я на жратву зарабатываю!
- Слушай, - командир вздохнул и остановился, - Ну, хочешь, мы с ребятами скинемся?
- Что? - тихо, угрожающе спросил Степан.
- Ну-у… я понимаю, что у тебя тяжелое материальное положение. Давай, мы с ребятами скинемся и тебе поможем?
- Я хочу получить то, что я заработал, - раздельно сказал Степан сквозь зубы. - А объедков с генеральского стола мне не надо!
Командир подошел вплотную к нему:
- Ох, не будь я командир…
- Ох, не будь ты командир… - в тон ему ответил Степан.
- Ладно, хватит, - Витя встал между ними. - Только этого не хватало для полного счастья!
- Что ж ты зациклился, Степан? - сказал Сан Саныч. - У меня двое короедов - я тоже забавляюсь? Или Ирка - с больной матерью?
- Я тебя официально предупреждаю, Смирнов, - сухо сказал командир. - Не на шабашку приехал…
Борька растерянно смотрел на них.
- Трудовой привет, - наконец неуверенно сказал он.
- Абориген! Кормилец вернулся! - Стройотрядовцы, стряхивая напряжение от неожиданного конфликта, радостно бросились к Борьке.
- Сигареты вот. Кому тетрадь, - Борька раздавал заказы.
- А письма есть?
- А то! - Он поднял над головой пачку писем, помахал. - Когда это я с пустыми руками был? "Красносельцеву Виктору!"
- Это я, я! - проталкивался вперед Витя.
- Куда? Куда? - Борька спрятал письмо за спину. - Думашь, за красивые глаза отдам? Пляши!
Витя под хохот ребят отбил, как умел, чечетку, отставил сапог и залихватски хлопнул по голенищу:
- Ап!..
Вечером он подошел к Борьке, который возился с застучавшим на обратном пути движком, присел на корточки.
- Спасибо за письмо. В отряде, как в армии, письма - вещь необходимая.
- А то! - сказал Борька на всякий случай. Сам он никогда в жизни писем не получал.
Витя помолчал, наблюдая за проворными Борькиными пальцами.
- Сколько их было? - вдруг спросил он.
Борька отвернулся, потрогал синяк, нехотя буркнул:
- Четверо.
- Да-а… Это серьезно. Ну-ка, встань, - Витя поднялся и выставил вперед ладонь. - Бей. Да не бойся, от души бей, как этих бы четверых!.. Ну, еще! Еще!
Борька, ожесточенно сопя, изо всех сил молотил кулаками в его широкую ладонь.
- От уха замахиваешься, - сказал Витя. - Запомни: побеждает не тот, кто сильней, а тот, кто быстрее. А теперь смотри внимательно. Бей меня в плечо…
Он небрежно, будто от комара отмахиваясь, отвел чуть в сторону бьющую руку, схватил за рукав и легонько дернул на себя, продолжая Борькино движение.
Борька растянулся на земле.
- Понял? Надо только чуть-чуть помочь ему самому упасть. На досуге займемся.
- Здорово! - Борька отряхивался, с восхищением глядя на невозмутимого Витю. - А ты где служил?
- На юге.
- На границе?
- Еще южнее.
- А-а… - не сразу догадался Борька.
- Ага, - Витя подмигнул ему и пошел к палаткам.
- А медаль у тебя есть? - крикнул Борька вдогонку.
- Есть.
- Какая?
- Золотая. За десять классов.
Борька проверял сеть, выпутывал из ячеи рыбу. Степан сзади курил, развалясь на сиденье с веслом на коленях.
- Чего ты со старшим сцепился?
- Да-а… - Степан плюнул в воду. - Устроили коммунистическую уравниловку. Я на бульдозере один на две бригады пашу, а эти цуцики гайку по-человечески закрутить не могут. За сто верст перлись - песни у костра петь… Им что, они в кооперативах, у мамы с папой под крылышком. А мне деньги нужны, деньги! У меня стипендия сорок, предки на пенсии… Ты знаешь, что такое - в Москве без денег? Ты не человек! Ноль! Тьфу! Пустое место! Каждый цуцик сквозь тебя смотрит… Скинутся они… Я вам скинусь!.. Знаешь, - вдруг тоскливо сказал Степан, - я когда в универ поступил - нормально поступил, без блата - я в последнюю ночь дома лежал, ворочался, заснуть не мог. Все, думаю, вырвался - сейчас приеду в Москву, и такая жизнь начнется! Такая жизнь! Удивительная! Как в сказке… А ничего не началось… Это издалека все сказкой кажется… - он замолчал.
- Слева гребни разок.
Степан зажал папиросу в зубах, щурясь от дыма, махнул веслом и опять развалился нога на ногу.
- Слышь, Абориген. Ты говорил, здесь можно на муксуне прилично заработать?
- Но.
- Ты места эти знаешь? Где муксун идет?
- Пески-то! Вслепую пройду.
- Так, может, попробуем, а? На двоих?.
Борька наколол палец об ерша, сунул в рот.
- У меня трехстенки нет, - сказал он погодя.
- Так возьми у кого-нибудь. Говорил же - все тебя знают. Можешь?
- Могу, - ответил Борька без всякой охоты и замолчал, перебирая свою худую сеть.
- Ну так что? - нетерпеливо спросил Степан.
- Колчака понагнали со всей Оби. Хорошо, если свой накроет - сеть отымет. А если вартовский или мансийский - пойдет шаманить: где права? документы на лодку?.. Я ж ее со стоянки угнал, когда Феликс продать хотел. Она ж на мать записана, по наследству…
- Дурак ты, Абориген! Трояки собираешь, а тут за ночь можно на твою мореходку заработать… Кто не рискует, тот не пьет шампанского! Пил шампанское?
- Не.
- Ну вот… Струсил, что ли?
- Чо мне трусить-то… Просто…
- А заливал-то! Заливал! Первый рыбак на Оби! Я уж и правда поверил, - Степан махнул рукой и отвернулся.
- Я - струсил? - завелся Борька. - Я заливал? Да ты чо? Да пойдем хоть завтра!
- Нет, я не напрашиваюсь… Не хочешь - не надо…
- Завтра за сетью сгоняю. Струсил! Да ты думай, чо говоришь-то! - не мог успокоиться Борька.
Юра нехотя отдал ему свою трехстенку.
- Зря ты все ж таки, - сказал он. - Колчаки теперь на водометах. Не уйдешь на "Вихре".