Нет, не тогда, в далёком сорок восьмом, мы полюбили друг друга, то было юношеское обаяние, первая любовь. Мы сейчас, спустя почти два десятка лет, по-настоящему полюбили друг друга. Мы увидели, как нас тянет друг к другу, нам приятно быть вместе. Лена встречала меня на троллейбусной остановке, когда я возвращался с работы, и мы могли долго-долго идти домой, наслаждаясь покоем и внутренней радостью встречи. Мы смотрели одни и те же передачи по телевидению, горячо обсуждали их содержание, как бы ни спорили, приходили всегда к общему выводу о героях передач и фильмов, о самих передачах.
Особенно радостной была наша подготовка к приезду детей в отпуск. Когда они учились, каникулы по времени совпадали и у Саши, и у Тани, и наш дом вновь становился шумным и радостным. Опять одноклассники, друзья. Музыка, рассказы, бесконечные "а помнишь?"
Уехали дети, и опять мы вдвоём.
В середине восьмидесятых нежданно нагрянула беда. Лена начала быстро худеть, практически ослепла на оба глаза. Диагноз неутешительный – диабет. В марте 1990 года обширный инфаркт. В апреле 1991 года гангрена и ампутация правой ноги.
И даже будучи слабой, находясь на больничной койке, она думала обо мне и детях:
– Ну как вы там? Что ты кушаешь? Звонят ли детки? Не переживай, мы ещё поживём!
Это она мне, здоровому человеку. Это она меня успокаивает. У меня сердце на части рвалось.
Культя долго не заживает. Врачи требуют подрезать ножку повыше.
– Ну нет. Сам вылечу!
Я ежедневно по нескольку раз делаю компрессы из облепиховой смеси. Получил уже хорошие навыки сестры-сиделки.
И, о чудо! Ранка начала затягиваться. Лена, как ребёнок, радуется:
– Это ты своей заботой меня подлечил.
– Да, заботой, но и своей любовью. Живи, дорогая, ты мне нужна. Ты нам нужна.
И вот настал день, когда Лена встала на протез. Сколько слёз пролито. Её боль была моей болью. Но мы всё преодолели. Мы пошли. Помаленьку, помаленьку. Но пошли.
Однако болезнь не отступала. Лена всё больше и больше слабела. Тяжёлая болезнь сына в марте 1995 года для неё стала, видимо, последним ударом. Лена увядала.
Перед глазами стоит тот страшный августовский день. Наверное, она чувствовала близкую кончину. Раньше обычного Лена ушла в спальную комнату. Проходя мимо, а я сидел в кресле у телевизора, она тронула меня за руку. Рука была холодной. Помню её последний, очень печальный взгляд.
Утром десятого, около шести часов, Елена Ивановна тихо отошла в мир иной.
Да. Такие воспоминания не лечат.
* * *
"Что-то я совсем расклеился сегодня. Нельзя так".
Давит сердечко по-прежнему.
Он поднялся из кресла, пошёл на кухню. Прикрыл немного открытую форточку. Приготовил чай. Творожок с булочкой. Аппетита совсем нет. Однако поесть надо. Обед уже скоро, а он ещё не завтракал.
Нехотя перекусил.
Вернулся в комнату.
На столе аккуратной стопочкой лежали фотоальбомы. Владимир Алексеевич разглядывал их вчера, пересматривал фотографии всегда с удовольствием. Это несложное занятие увлекало его и успокаивало немного.
* * *
Вот сибирский альбом. Родной дом у железнодорожного вокзала. Я с братьями и сестрой у дома. Молодые, красивые, весёлые. Наш огород, хиленький заборчик. Сынок Саша был в начале двухтысячных в Бердске. Искал дом родителей, так, говорит, не нашёл даже, где приблизительно стоял домик, так всё изменилось.
А вот фотографии поездки с сыном летом 1963 года. Мы ещё в Германии жили. Рыбалка. Пока мы костёрчик с братьями налаживали, ушицу готовились сварганить, сынок на лодке, это на одной из заводей на реке Бердь было, спиннинговал, пытался щучку поймать.
Первый раз паренёк спиннинг забрасывает, ну метров на десять, пятнадцать, навыка-то нет. И нас всё пугает:
– Поймал, поймал! Тащу!
Мы посмеивались. А когда у него действительно на блесну щучка килограммовая села, мы не поверили, думали, шутит опять, а он кричит во всё горло:
– Держу, поймал!
Как он её в лодку затащил, неизвестно. Подплывает к берегу, ножки и ручки трясутся от напряжения, в глазах азарт, блеск:
– Я ещё поплыву, может, ещё поймаю щуку.
Вот отпускные фотографии. Июль 1977 года. Снова рыбалка, теперь уже на Обском море. Лена, братья Михаил с женой, Иван Алексеевич. На острове необитаемом. Вот я переодет под Робинзона. А вот и уха, настоящая сибирская уха. Запах аж сейчас чую.
Я на свадьбе у племянника Алёши. Это тоже лето 1977 года. Молодёжь вокруг. Ну, я ещё ничего. Не старый ещё. Красавец.
А вот фотографии сестры. 1930 год. Ей двадцать лет, молоденькая, хорошенькая, пухленькая такая. И вот год 2005. Ей девяносто пять стукнуло. Осунулась. Ослепла. Сынок мой с ней рядом. Его братья двоюродные рядом, Саша и Алёша. Хорошо, что они знают друг друга, далеко живут, правда, но знают, что есть братья и сёстры, а это уже очень здорово.
* * *
Опять слёзы душат. Что ж такое. Разнервничался вконец. Надо собраться. Нельзя себя распускать.
Всё, пауза, пауза!!!
Пе-ре-рыв.
Он достал успокоительные капельки, заодно и очередную порцию лекарств. Запил водой. Встал. Медленно побрёл в спальную комнату. Надо попытаться уснуть.
Лёг, закрыл глаза.
Вновь перед глазами памятное, важное, что-то очень важное.
* * *
Военкомат на днях открыточку прислал. Хорошо, что помнят, значит, не списали ещё. К юбилею Парада Победы готовятся. Это хорошо. Сколько нашего брата осталось? Единицы. Уходит народ. Что ж, время, видимо, пришло. Меня приглашают, как участника этого события, на приём в честь парада. Доживу ли?
Ну а что, есть стимул. Надо готовиться.
Шестьдесят лет прошло. Целая жизнь.
Да, целая жизнь, я ведь офицером стал в феврале 1945 года. Вот это, кстати, тоже юбилей, надо бы детишкам рассказать. Вспомнить только, когда это было. Точно, в феврале. В Томске это было. Училище наше, Днепропетровское артиллерийское, в эвакуации в Томске находилось. Много нас, младших лейтенантов, тогда выпускалось. Молодые, весёлые, все на фронт рвались, боялись, что без нас добьют гадов.
Не получилось на фронт. Сразу по выпуску в Горьковскую область направили, в Гороховецкие лагеря. Причём весь выпуск. И уже там, в артиллерийском центре, получили мы свои первые офицерские назначения. Я был направлен в 989-й краснознамённый Печенегский гаубично-артиллерийский полк РГК командиром взвода управления батареи.
Десятилетия прошли, а помню всё: и номер полка, и ребят своих, однополчан. Сибиряка Балясникова Диму, москвича Туркова Володю, Степанца из Тулы. Мои первые коллеги, сослуживцы. Что интересно, в полку большая часть офицеров была москвичами. У некоторых отцы большими руководителями были. У Борьки Кутузова отец в иностранном отделе наркомата обороны служил, у Пегушева батя – начальник автомобильного управления наркомата. Во какие знакомства были у меня. Где они сейчас, мои ребята? Наверное, умерли уж.
Приняв взвод, я занимался подготовкой разведчиков и связистов для маршевой батареи. Уверен был, что успею ещё повоевать. И когда в ночь на 9 мая полк был поднят по тревоге, мы поняли – едем на фронт.
Наконец-то!
И только по пути к Москве нам объявили о капитуляции немцев. Радости не было границ. Все ликовали. Это не передать словами.
В тридцати километрах от Москвы, в местечке Щемилово, полк расположился лагерем. Здесь мы и узнали, что по приказу Верховного главнокомандующего наш полк будет участвовать в Параде Победы.
Началась долгая и кропотливая подготовка. В основном готовили машины и гаубицы, так как личный состав на параде должен был находиться в кузовах, а орудия цеплялись к автомобилям.
Получили новенькие студебеккеры, правда, кузова пришлось менять. Американцы ставили металлические, из-за чего вместимость их была небольшой. И уже на Горьковском автозаводе были установлены деревянные кузова.
К параду готовились главным образом водители. Это были настоящие профессионалы. За плечами у них тысячи километров фронтовых дорог, это колоссальный опыт. Несколько раз выезжали на Манежную площадь в Москву, на тренировки.
Задача моя была несложной, надо было вовремя скомандовать равнение на главную трибуну.
В ночь перед парадом спалось неважно. Волнение, ожидание. Помню, очень хотелось увидеть Сталина, да не только мне, всем участникам.
Ночь накануне парада выдалась довольно холодной. Шел мелкий такой, противный, моросящий дождь. Задолго до начала машины полка выстроились в колонну. И вот наконец отмашка дана.
То, что было дальше, было как сон. Трибуны, ярким пятном фашистские знамёна у Мавзолея, сам Мавзолей. Мне показалось, что я увидел Его. Того самого, на которого, как на икону, смотрела и молилась долгие годы вся страна. Сталина. Хотя что там можно было увидеть? Для нас парад длился всего две минуты.
Две!!! Но какие. Я их не забуду никогда, эти две минуты. Память о тех мгновениях и какой-то особый восторг живы, они со мной. Для меня это был один из счастливейших дней в жизни.
Да, почти шестьдесят лет минуло, как одно мгновение. Вот и вся жизнь так вот, как одно мгновение…
* * *
Раздался телефонный звонок, по его звуку понятно было – межгород. Саша, наверное.
– Сынок, здравствуй. Что-то ты неделю молчал, не звонил. Знаешь, я ведь скучаю. Не смог в январе приехать, так на двадцать третье приезжай.
Они поговорили о домашних делах, о Сашиных дочерях, о внуках. О погоде, о настроении, о здоровье. Договорились встретиться на День защитника Отечества, двадцать третьего февраля.
Разве по телефону наговоришься? Вот когда сын приезжает, это два дня только одних разговоров. Причём в этом оба ненасытны. О доме, о детишках, об армии, о друзьях, о международных делах, о разном. Оба изголодались по взаимному общению. Оба понимали друг друга.
Это как праздник.
А когда уезжал Саня, его любимая шутка:
– А поговорить?
Поговорить, конечно, есть о чём. Опять в госпитале лежал, опять с сердцем проблемы. В мамку пошёл, слабоват телом. С другой стороны, понять можно. С двадцати трёх лет во власти. Постоянная ответственность за людей, за службу. Переезды, смена обстановки. Украина, Литва, Иркутск, Москва, Псковская область. Да ещё эта перестройка, чтоб ей неладно было. Вот и сдал малость. Но ничего, шутит, бодрится. Молодец. Ладно, приедет, поговорим.
* * *
Начинало темнеть. Зимой уже в четыре часа вечера дома полумрак. Включил свет.
Ну что, пойдём на кухню. Надо бы пообедать. Наверно, супчик съем, и достаточно. Куриный. Дочка принесла. Эх, что бы я без неё делал. Постирает и погладит. Приходит часто. Приготовит поесть. Молодец. У неё своих два мужика. Но ничего, справляется. Молодец.
Разогрел в микроволновке суп. С видимым усилием съел несколько ложек. Разогрел чайник. С печеньицем попил чайку. Всё.
Перешёл в комнату. Сел в кресло. Закрыл глаза.
Передохнём.
* * *
Опять воспоминания.
Гомель. Друзья, товарищи. Немного их было, но это действительно были настоящие друзья.
Семён Иванович Александров. Сколько же мы с ним знакомы? С 1963 года. Да, более сорока лет. Сыновей в один год отправили в военное училище. Вместе радовались их успехам. Переживали вместе за дочерей, мою Татьянку и его Любочку. Все праздники вместе.
Горевали, похоронив жён тоже вместе. И особенно сблизились после смерти его жены Раисы Ивановны и сына Жени.
Похоронил я своего друга.
Ушли из жизни друзья и сослуживцы, Василий Васильевич Босовиков, Николай Зубарев, Сахновы. Один-одинёшенек остался в городе, который на долгие годы стал родным, где прожила семья сорок лет, почти половину моей жизни. Тяжело было уезжать, но оставаться было значительно тяжелее. Один. Дети живут своей жизнью. Друзья ушли из жизни. Похоронил Елену Ивановну. Пришлось уехать.
* * *
Он медленно поднялся из кресла. Какая-то предательская слабость во всём теле. И перед глазами всё плывёт.
Потянулся рукой к телефону, набрал номер дочери.
– Танечка, доченька, плохо мне что-то, вызови скорую.
– Папочка, всё сделаю, я сейчас прибегу к тебе. Ты только дверь открой. Сможешь? Всё, я звоню.
Через десять минут приехала скорая помощь. Шумно вошла крепкая женщина лет сорока.
– Ну, что случилось? Не вставайте, не вставайте. Померяем давление. Плохо. А что принимали? Как утром себя чувствовали?
Дежурные вопросы. Врач и сама на них ответы знает, уже не впервые по его адресу приезжает. Зачастила неотложка к нему в последнее время.
Худо, особенно по вечерам. Уже не только рука, всё тело справа трясётся. Давление запредельное. Аппетита нет. Настроение паршивое. Единственное остаётся – к врачам обращаться. А что делать? В больницу не берут, лежал уже, и не один раз. Не лечат там. Что толку там лежать, поесть и дома можно, повкуснее хоть будет. Дома и кровать получше, удобнее и привычнее.
Врач поликлиники тоже хоть и приходит регулярно, но посоветовать толком ничего не может, да и лекарств по этой трясучей болячке подходящих нет.
Они всё как оценивают? Возраст, года его прошли. Не жилец. Уже старик, не жилец.
Но почему именно его эта трясучка ест и ест, почему именно его? Да, восемьдесят четыре уже, летом восемьдесят пять будет. Память хорошая. Ноги, руки, голова – всё цело. Так неужто нет лекарств вылечить человека?
Дочка пришла.
– Здравствуй, Танечка. Вот пришлось опять врачей побеспокоить. Проходи, проходи.
Врач сделала укол, что-то советовала принять из лекарств, что-то завтра купить в аптеке. Надо завтра и врача на дом вызвать.
Всё. Скорая уехала.
– Папуля, ну как ты себя чувствуешь? Что ты хочешь? Может, чайку?
Если бы она знала, что уже само её присутствие – это самое сильное лекарство. Легче мне стало, значительно легче. Но не может ведь она жить постоянно со мной, а я не могу к ней переехать, обузой быть боюсь, вот такая вот, как Ельцин говорил, загогулина.
– Я у тебя сегодня переночую. И не возражай даже!
Посидела рядом, рассказала о домашних делах. Вроде бы и отвлёкся. Действительно, получше стало.
– Доченька, я тебя очень прошу, иди домой, дома дел невпроворот, иди, доченька, спасибо тебе. Извини, что тревожу по пустякам.
– Папа, перестань.
Посидев ещё полчасика, дочь пошла домой. Хорошо, что живёт рядом. Десять минут – и дома.
Сердечко понемногу отходило. Стало как-то спокойнее.
Звонок:
– Папа, я дома. Ну как ты?
– Всё хорошо. Спасибо ещё раз, доченька, спасибо. Ты мне утречком позвони, ладно?
– Спокойной ночи, папочка. Целую тебя.
Он медленно поднялся из кресла. Часа два, наверно, сидел здесь. Пошёл в спальню, снял верхнюю одежду, прилёг на кровать.
На стене, напротив кровати, фотография Лены. Молодая, улыбается. С букетом цветов. Это её любимая фотография, этой фотке уже за шестьдесят, но это действительно лучшая из всех её фотографий. Леночка улыбается своей нежной, ласковой, доброй улыбкой. Как бы зовёт к себе.
Скоро, скоро, родная. Скоро я приду к тебе.
Он закрыл глаза. Какое-то незнакомое тепло прошло по телу. Голова закружилась, закружилась. Как опьянел. Что это? Какое-то новое ощущение. Хотелось открыть глаза, но веки тяжёлые, не открываются. Руки потяжелели, стали неподъёмными. Воронка, воронка перед глазами. Люди, предметы, какие-то очертания. Всё, постепенно ускоряясь, закружилось.
И сразу покой.
Покой и расслабленность во всём теле.
* * *
Он прожил большую жизнь. Восемьдесят четыре года. В августе был бы юбилей. Не дожил до него.
Умер достойно. Спокойно, тихо.
Мир лишился хорошего, сильного и доброго человека. А где-то, наверно, зарождалась новая жизнь. Жизнь нового маленького кричащего комочка, который, дай бог, станет хорошим человеком.
Собеседники
Сегодня особый праздник, праздник Победы, а значит – парад, шествие "Бессмертного полка", массовые гуляния людей. В этот день уже к восьми утра мы с женой были на площади и даже смогли найти местечко на гостевых трибунах, здесь всё было прекрасно видно. Зрелище чрезвычайно волнующее. По телевизору видится всё как-то не так, хотя и там смотреть шествие людей с портретами родных без переживаний невозможно, но здесь совсем другое дело, здесь ты вживую всё видишь, сам участвуешь в этом действе.
Потрясающе.
По окончании торжеств на площади города мы прошлись по парку, набережной, вновь по парковой зоне. Везде музыка, улыбки, радостные лица людей, смех детворы. Нынче к девятнадцати часам, к ужину, должны были подъехать дети с внучатами, соседи. А потому супруга отправилась домой, праздничный стол готовить, ну а я решил ещё пройтись по набережной, побыть в этот праздничный день среди отдыхающих горожан и гостей Евпатории. "Ты к ужину не опоздай, загуляешь один тут", – усмехнулась жена. А это значит, добро дано, и я направился к морю.
Побродив, решил немного передохнуть на лавочке. И вот я соседствую с седовласым почтенным гражданином.
– День добрый. Участвовали в шествии? – обращаюсь к нему. – Как вам сегодняшние мероприятия на площади?
– Здравствуйте. Нет, не пришлось. Домашние уехали, а одному как-то не очень удобно. Посмотреть посмотрел, конечно, впечатлён. Всё, что происходило на площади, просто за душу берёт, да и не меня только, равнодушных я не видел. Очень волнующее зрелище.
Лавочка наша стояла в тени, чуть вдали от пешеходной зоны, в этом месте как-то меньше были слышны звуки музыки, да и публика всё больше к весеннему солнышку стремилась. Так что здесь вполне комфортно можно было передохнуть, всё вполне располагало к беседе.
Сосед мой продолжил:
– Вы знаете, в прежние времена в День Победы на площадях всё больше звон был слышен. Мерный ритмичный перезвон медалей фронтовиков. Шаг, а дальше некий шелест и звон медалей, ещё шаг – и снова перезвон, шаг и перезвон. Не помните? Звон мерный, сильный, ритмичный.
Я с интересом глянул на собеседника. И ведь верно подмечено, действительно, так всё и было. Шаг – и перезвон. Так и выглядело празднование Дня Победы лет эдак двадцать пять – тридцать назад, парад и шествие ветеранов-фронтовиков.
– Да, вы правы, так всё и было. Однако время неумолимо. Бежит себе и бежит, вот уж больше семидесяти лет после Победы, мало осталось фронтовиков. Но они с нами, и мы сегодня это с вами видим, не слышен звон медалей, но вон портретов сколько, море портретов, а значит, фронтовики с нами, люди помнят своих родных, добром поминают их в эти майские дни.