И вновь им повезло. Первым на их пути было старообрядное становище поморов. В поселении было семь строений. Пустили их хозяева, накормили, одёжку старую дали. Поутру старик, видать, старейшина, посоветовал не заходить в богатые хутора и указал, как идти к их соседнему землячеству, что в полутора десятках километров в сторону фронта. А ещё посоветовал на худой конец, если поймают, ни в коем случае не признаваться, что они беглецы, в крайнем случае – "говорите, что вы бывшие советские пленные, их много было на строительстве военного аэродрома рядом тут, будьте осторожны. Да поможет вам Бог". С этим напутствием Глеб и его спутник ушли. Несколько дней пробирались они к фронту, но фронт всё отдалялся, уходил на восток, и уже непонятно было, что ждёт их впереди. И вот на пятый день побега сдали их в одном из хуторов. Утром у сеновала, где они ночевали, стояли полицейские. Их привезли в каталажку как раз того города, рядом с которым строился в мирное время аэродром. Так что их версия, подсказанная на первом хуторе, прошла, да ещё двое местных селян, понимая безвыходность беглецов, подтвердили, что действительно видели этих бедолаг грузившими в телеги камни и грунт на аэродромной площадке. Больше их не проверяли. В лагерь теперь их не определяли, а передали в хуторские хозяйства помощниками. Хутора, а впрочем, все сельские подворья, обязаны были поставлять немецкой армии продукты питания, так что такие помощники крестьянам были нужны. Хлопцы, уже сдружившиеся в общей беде, расстались.
Почти год провёл Глеб в услужении. Бежать было некуда. Зима пришла в этом 1941 году рано, холодная была зима, да и тяжкая. Подъём в четыре утра, надо накормить скотину, привести в порядок помещения для скота, а дальше, как хозяева встали, делать всё, что скажут. Дел в самостоятельном хозяйстве много, и воду принеси, и дрова наколи, ну и так далее. Да ещё, узнав, что Глеб был до войны учителем, хозяин своих отпрысков малолетних дал ему на обучение, а за это более вкусные объедки со стола ему перепадали. К лету 1942 года ситуация в районе стала меняться. Пошли слухи о партизанах, их мести предателям. Вот и хозяин его насторожился: зачем ему работника держать? Вот нагрянут из леса вояки и расстреляют его за эксплуатацию пленного. Боязно, своя-то шкура дороже. Рассказал хозяин Глебу о партизанах и примерно указал, где их можно искать. Поутру пленник ушёл в лес, а его бывший хозяин доложил в полицию через три дня, что сбежал его работник. На том дело и закончилось.
Через пару дней скитаний по лесу нашёл-таки Глеб партизан. С лесами местными он был уже неплохо знаком, и встретить партизан здесь, на западе Белоруссии, ему труда особого не составляло, тем более что в 1942 году партизанское движение находилось в активной фазе формирования. Немцы в лес сунуть нос боялись и не считали пока целесообразным, да и полицаи туда без надобности не лезли.
Отряд, который он встретил, состоял из двадцати пяти человек. Возглавлял его чекист, ленинградский инженер по фамилии Громов. Приняли Попова в отряд практически сразу, не проверяя особо, так как сомнений не вызывала его учёба в пограншколе и участие в битве под Гдовом. Глеб хорошо знал местные края, за два года неплохо с ними познакомился, а потому поручено ему было возглавить разведку в отряде.
Работа была достаточно сложной, ибо здесь, в краях, которые ещё совсем недавно не входили в состав Советского Союза, налаживать связи с местным населением было очень тяжко. Но он старался, помогал ему и опыт учительства, всё же грамотных по тем временам немного здесь было. К 1943 году, когда на всей территории Белоруссии немцам стало жарко – взрывались склады, подрывались поезда, пылали обозы с провиантом, а партизанское движение охватило уже всю Беларусь и стало хорошо управляемым и организованным, немцы и приняли решение задавить партизанщину. Из Германии и даже с фронтов в самые горячие точки направлялись карательные подразделения. Тяжело стало отбиваться от немчуры.
Осенью 1943 года команда Громова попала в окружение. Выдавив партизан из леса на поля, туда, где стояли заградительные отряды, немцы расстреляли партизан. Только пятеро, в том числе и Глеб Попов, прорвались в леса. После двух суток скитаний вышли они на партизанский отряд крупного соединения в районе Вилейки, где и продолжили борьбу с немцами. Глеб Николаевич вновь возглавил разведку, а после укрупнения отряда стал заместителем командира по разведке. Воевал он достойно, умело, в свои двадцать три года был авторитетен и весьма уважаем. Здесь произошли очень значимые для Глеба события – он был принят в партию и награждён медалью "За отвагу" и позднее орденом Отечественной войны II степени.
В июле 1944 года Западную Белоруссию освободили советские войска. Глеб Николаевич был на распутье: ехать ли на родину, служить ли в армии в дальнейшем? Призвать его вполне могли, боевой опыт был, возраст вполне позволял. Но всё решилось в один момент в городском комитете партии в Поставах. После продолжительной беседы у первого секретаря Глеб Попов был направлен в местное НКВД следователем. "Район и город ты знаешь, люди тебе доверяют, боевого опыта не занимать, пока будешь работать здесь. Жильё подберём. А что касается учительства, никуда всё это от тебя не уйдёт. Пока надо на Родину работать. Успехов тебе". Что тут скажешь против? Партия велит? Значит, так и надо.
Начались будни следователя. Работы было по горло, отдыхать времени совсем не было. Воевал он с воровством, грабежами, насилием, отлавливал беспризорников. Одним словом, вся нечисть человеческая была у него перед глазами. Тяжело всё это было видеть, и не только видеть, но и воевать со всем этим. Глеб понимал – труд этот нужный, но временный, для него временный, тянуло его в школу, к школярам тянуло, к коллегам-учителям. Эта тяга привела его к 1-й городской школе. Стал он в ней завсегдатаем, а собственно, даже не завсегдатаем, а шефом, так сказать, попечителем её. Бывал здесь на собраниях, встречался с трудными ребятами, подружился с учителями. А в отделе вновь заговорили о нём как об учителе. Ему приятно было слышать.
Учитель! Звучит прекрасно.
Рос он и в звании. К 1948 году, тридцати лет ещё не было, стал он старшим лейтенантом.
Тем временем в милиции шла серьёзная реорганизация. В 1946-м преобразуется уголовный розыск, в 1947-м появляется Управление по борьбе с хищениями социалистической собственности и спекуляцией. С 1948 года появляются следственные отделы. И вот давнее соперничество органов МВД и МГБ вылилось в то, что МГБ вновь поглотило милицию, подчинив её себе, как это уже было в 1930 году. Немедля пошла и чистка рядов милиции. Многие тогда вылетели за ворота отделов и управлений. Глеб также попал под эту раздачу. Вспомнили ему и плен, и партизанство, и не законченную в пограншколе учебу, всё вспомнили.
Это был 1949 год.
Что делать? Надо уходить. Хорошо, что из партии не вышвырнули.
Однако куда податься?
Он учитель, вот где его всегда ждут. Глеб Николаевич едет в Юньки, сельский совет здесь небольшой, чуть более сорока поселений. От района тоже рукой подать, и жильё предложили: он ведь теперь семейный. В 1948-м женился, жена, грудничок-мальчишка на руках, о них заботиться теперь следует.
В Юньках проработал он недолго, вновь вызывают, теперь уже в районный комитет партии. Предложили теперь директором поработать, но не школы, а всего совхоза, некого ставить, надо поднимать район. "Человека найдём, отпустим. А пока – надо!"
Что же, дело новое, но раз требует партия, придётся подчиниться. Энергии у молодого учителя хоть отбавляй, знания есть, люди ему верят. Кто не знаком со следаком, хоть и бывшим? Все его знают. Придётся идти трудиться. Одно он попросил у секретаря райкома: "Как только замену найдёте, отпустите в школу учительствовать". Обещание дали, не задумываясь.
Этот небольшой срок руководства совхозом вылился в пять беспокойных и очень трудных лет. Пять лет. Каждый день заботы, хорошо бы, чтобы это были типовые заботы, но каждый день был не похож на другой. Всё надо было решать самому. А ведь за развитие хозяйства спрашивали, и строго спрашивали. И на райкоме чистили, и из центра разные начальники приезжали ругать да критиковать. Всё было на его шкуре, и не только на шкуре, вся его жизнь зарубками на сердце оборачивалась. Только в 1954 году вспомнили, что нет у Глеба Николаевича надлежащего образования, и освободили от должности.
Покидал он Юньки с двояким чувством. Во-первых, за прошедшие пять лет ему удалось многое сделать, и труды эти можно было пощупать, да и посмотреть. База для техники, клуб, рабочая столовка, жильё чуть ли не удвоилось, ну и так далее. Жаль уходить. С другой стороны, он уходит к любимому делу, в школу, уходит опять преподавать, и это здорово.
А может, вновь ненадолго? Может, опять партия призовёт? Скажет "надо"!
Что же, раз надо, значит, надо! А пока он идёт в школу, пока идёт просто учителем.
Понимал ли он тогда, в свои тридцать четыре года, что школа – это уже для него навсегда, учитель – это его крест, его горесть и печаль, его радость и удача, жизнь его, жизнь на долгие годы, целых сорок отпущенных ему Богом лет? Наверное, понимал и осознавал, гордился этим, наверное, и страшился этого. Но так было надо.
Глеб Николаевич был человеком своего времени. Ничего в его жизни особо значимого и не было, ничего вроде и героического он не совершал. Он просто жил нормальной, достойной уважения жизнью, он честно и добросовестно служил людям.
Человек не вечен, к сожалению. Вот и ему, Учителю, было отпущено Господом семьдесят пять лет. Сделать за эти годы он успел многое, при жизни он и не успел заметить этого, но люди видели, ценили и замечали всё. Они знали, любили и уважали его. Когда хоронили Учителя, проститься вышел весь город. И это было главным признанием силы и авторитета его жизни, а может, и святости её.
* * *
Покоится Учитель на скромном городском кладбище, могилка его выделяется особо. Нет, выделяется не богатством чёрного мрамора или изяществом оградки, нет. Просто ухожена могила всегда. Здесь круглый год живые цветы, тропинка к последнему его пристанищу хорошо протоптана: значит, заходят к нему люди, чтут этого замечательного человека. Вот и мы его вспомнили. Вспомнили его улыбку, его тяжеловатую походку, всегда по-военному прямую спину, всё вспомнили и доброе слово о нём сказали.
Иванов
"На нас, Ивановых, вся страна держится". Эту фразу я впервые услышал почти полста лет назад. Среди абитуриентов, поступавших вместе со мной в военное училище, было три молодых человека с фамилией Иванов: Саня, Володька и Валерка. Так вот, на шутливую реплику кого-то из абитуры: "Не слишком ли вас, Ивановых, много на сотню курсантов?" – именно Валера Иванов ответил: "На нас, Ивановых, вся страна держится". Через пару лет к нам на курс был назначен курсовым офицером ещё один Иванов, народ всё шутил: "На усиление к ним, к Ивановым", – это был капитан Иванов Станислав Васильевич.
По-разному сложились судьбы Ивановых. Александр Павлович исчез из поля зрения сокурсников сразу после выпуска из училища, где он, что он – неизвестно. Владимир Иванович умер, к сожалению, сразил его сердечный приступ в девяностых. Станислав Васильевич по возрасту к восьмидесяти подкрадывается, в Риге живёт, перезваниваемся изредка. А Валерий Сергеевич Иванов в Подмосковье. Жив, здоров, трудится. О нём, об этом удивительном человеке, человеке сложной и интересной судьбы, и будет мой рассказ.
Год 1967, лето, город Рига.
На щупленького, малого росточка круглолицего паренька немногие на курсе обратили внимание. Бывший школяр – он и есть бывший школяр, куда интереснее были суворовцы, или кадеты по-простому. Подтянутые, стройные. Форма на них сидела по-особому ладно, красавцы, любо посмотреть. Вот эти парни как раз и были в центре внимания первокурсников. Смотрелись в нашем коллективе и бывшие солдаты, у этих за плечами годы службы. Эти уж коли скомандуют: "Напра-во!!!", так уж точно понятно, что право – это где правая рука, а не левая. Заметны были рижане, они в училище вроде как дома, и то правда, дом действительно рядом. Спортсмены, гитаристы, завсегдатаи курилок, те также на первых ролях на курсе. А вот Валерку Иванова не замечали мы. Не выделялся он ни ростом, ни силой, не курил и даже не ругался.
Не замечали мы его, и всё тут.
Но это на первых порах незаметен он был. А вот ближе к сессии, когда притирка прошла, многое изменилось. Увидели мы, что наш Валера силён в науках, а ведь вроде как вечернюю школу завершил. Оказалось, Валера единственный, кто на курсе в свои девятнадцать был квалифицированным рабочим. Слесарь пятого разряда – это в рабочей профессии вроде как по нынешним временам большой специалист. В футбол гонял он очень прилично, оказалось, что он выпускник ДЮСШ, имел первый взрослый разряд. А когда КВНы в училище заработали, и здесь он впереди был. Пел замечательно, юморил прилично. Когда он всё успевал? Он ещё и женатиком был, пока первым и единственным на нашем курсе. В выходной, в увольнение все на танцульки да по компаниям, а он домой, к молодой жене, в портфельчик бросит пару конспектов, что-нибудь вкусненькое любимой в училищном буфете купит и бегом домой. А ещё Валера Иванов прибыл к нам кандидатом в члены партии. Единственным коммунистом был он среди нас. Одним словом, этот с первого взгляда невзрачный юноша в нашем коллективе стал вполне уважаемым лидером.
Пять лет учёбы – много это или мало? Кажется, те же двадцать четыре часа в сутках, и не более, и в минуте шестьдесят секунд всего, а промчались эти годы, как мгновения.
И вот мы, лейтенанты, на плацу, со знаменем училища прощаемся, это уже последнее построение. Среди нас и лейтенант Иванов, командир учебного отделения, бессменный секретарь партийной организации курса, отличник учёбы. По учебным баллам он в первой десятке.
Впереди самостоятельная служба, полк, карьера офицера.
Готовили нас специалистами, военными инженерами стартовых батарей, вооружённых ракетами 8К63. Готовили, прямо скажем, очень добротно. За годы учёбы каждый слушатель не просто из-за плеча видел работу номеров расчётов комплекса, но и сам практически выполнял обязанности каждого номера батареи, включая командира.
Назначение лейтенант получил в Шяуляйскую ракетную дивизию, в полк, который тогда дислоцировался недалеко от Плунге, небольшого литовского городка. Должность в предписании была указана: оператор машины подготовки стартовой батареи. По штатному расписанию это должность старшего лейтенанта. Командир полка после беседы с молодым офицером принял решение назначить Иванова на ступень выше, на капитанскую должность, начальником второго стартового отделения батареи. Конечно, решение это не было спонтанным, выпускник первого разряда и должен был быть использован в соответствии со своими знаниями и подготовкой.
– Давай, лейтенант, трудись. Через месяц должен сдать на допуск к несению боевого дежурства. Ясно?
Что же тут неясного, командир приказал, будем стараться.
Сдал на допуск он уже через неделю, чем несказанно удивил своих коллег по службе и руководство полка. Через ещё две недели он был допущен до несения боевого дежурства в должности начальника боевого дежурного расчёта пуска, то есть он уже мог самостоятельно управлять стартовой батареей в боевой обстановке. Такой прыти в службе молодого лейтенанта никто в полку не ожидал.
Чуть менее года прошло, а Иванов уже заместитель командира батареи. Лейтенант, за год прошедший три ступени в карьерном росте, – это довольно редкий для ракетных войск случай. Но так было, это не миф, это история.
Спустя три месяца лейтенант Иванов Валерий Сергеевич назначен на должность командира стартовой батареи, а через полгода досрочно получает звание старшего лейтенанта.
Позвольте, отвлекусь немного.
В соединениях Ракетных войск стратегического назначения командир стартовой батареи являлся главной и определяющей фигурой. Как на проверке, а читай, в боевой обстановке, сработает батарея, такова и оценка полка, соединения и так далее. Всё очень просто. Это определяло, соответственно, и отношение к командиру батареи.
Во времена, когда мы начинали офицерскую службу, это был 1972 год, комбатами были матёрые, опытные офицеры. Как правило, майоры по званию, редко капитаны. Само назначение на должность предполагало исключительную готовность офицера к руководству коллективом, и звание майора присваивалось практически вместе с назначением на должность. Комбат обязательно имел высшее образование, как правило, это был военный инженер. Комбат обязательно был коммунистом. Беспартийные на эту должность просто не рассматривались. И каким бы ты замечательным специалистом ни был, не являясь членом партии, командиром батареи тебе не стать. Наверно, в те времена это было правильным. Комбатом, наконец, работать было престижно. Все карьерные перемещения на очередную ступеньку вверх для любого командира рассматривались только так – был ли он командиром стартовой батареи. Но должность комбата была не только престижна, она, как иногда говорили, была "расстрельной". Случись ЧП в батарее, первым под раздачу идёт комбат, высекут его по самое не хочу, может, лично он и вовсе не виноват, но достаётся ему первому и по полной программе.
Так что комбат – это исключительная ответственность буквально во всём.
И вот Валера комбат. Три года командовал он батареей. Всякое было. Были взыскания, в том числе и по партийной линии. Были выволочки от командования. А кто не ругал старлея? Даже если и не за что, всё одно:
"Получи, комбат!" В умывальнике грязно? Комбат виновен. Противогазы неправильно уложены? Ату его! Батарея плохо спела на плацу? Получи, комбат. За многое спрашивали. Да что там говорить, за всё. Но вот как принял Иванов отличной батарею, так она и продолжала на отлично работать на всех проверках, а это главный критерий оценки командира. Выдержал испытания старший лейтенант, заматерел, окреп. Неоднократно представлялся на выдвижение, но что-то тормозилось, что-то было не так. Может, кадровикам, в бумагах рывшимся, возраст его был не по душе, молод ещё, или какому начальнику службы уж слишком гонористым он казался, всё могло быть, но об этом комбат не думал, он просто пахал и пахал. Дни и ночи в батарее, дни и ночи с людьми.
Может, так и пахал бы он до пенсии, если бы не командир дивизии. Лично присутствовал генерал на одной из проверок батареи и был приятно удивлён слаженностью боевого расчёта, а побеседовав с Валерием Сергеевичем, понял – перед ним зрелый, хорошо подготовленный и перспективный командир.
В 1976 году старшего лейтенанта Иванова назначают заместителем командира ракетного дивизиона. Дивизион стоял под Елгавой.