Часа через два электрик Билал, маленький застенчивый азербайджанец, связал его с городом, и Архипов продиктовал стенографистке свой репортаж.
- Как создается среди бушующего моря стальной остров? - четко, с расстановкой говорил он в трубку.
Вошел буровой мастер и, сев на топчан, уставился на корреспондента.
- Прежде всего крановые суда ставят на дно стальные блоки, похожие на огромные табуретки…
- Табуретки у тещи на кухне, - внятно проворчал бурмастер. - Блоки, и все.
- Похожие на огромные табуретки, - ровно повторил Архипов.
- Вот, Билал, учись врать, - сказал бурмастер и вышел.
Волны разошлись незаметно. Сперва долго дул тугой северный ветер. К нему привыкли, почти перестали его замечать и лишь, работая, слегка отворачивали головы. Но за каких-нибудь два часа ветер поднял волны до пятиметровой высоты. На волны тоже не обращали внимания, потому что росли они постепенно: просто шли друг за другом, и каждая восьмая, или десятая, или шестнадцатая была выше любой из предыдущих. Они разбивались о сваи, и брызги, взлетев, замирали на мгновение в воздухе громадным зеленовато-белым водяным кустом.
Архипов в своем плащике сильно мерз на ветру. Все-таки от вышки он не уходил и блокнот держал наготове. Вдруг повезет - услышит какую-нибудь колоритную фразу, которая оживит суховатый репортаж.
Но люди трудились почти молча - грохот дизеля и грохот моря все равно заглушали слова. Архипов глядел на рабочих и все старался представить себе скважину - уходящую в глубь земли тысячеметровую стальную макаронину, к которой как раз сейчас прикрепляли высоченную "свечу". Потом он поймал себя на том, что смотрит почти все время на бурового мастера. В самом деле, не зря так хвалили в конторе этого парня с вздорным характером.
Конечно, в тонкостях бурения Архипов не разбирался. Но он видел, как работали люди - ловко, быстро, с тем налетом азарта, без которого труд не в радость. Видел, как охотно слушались они Федора, как сразу понимали его четкий, по-дирижерски красивый жест. Вообще мгновениями бурмастер здорово походил на дирижера, легкорукого, уверенного в умной и вдохновенной покорности оркестра.
Архипов не сразу заметил, что стало темнеть. Он поглядел на небо, и небо ему не понравилось: на севере словно смятые тучи наглухо заложили горизонт. Еще ливня не хватало…
Пришел из культбудки радист. Когда он перебегал мостик, внезапный порыв ветра прижал его к поручням.
- Что там, Билал? - спросил бурмастер.
- Ураган дают.
- Скоро?
- Через два часа.
Они о чем-то поговорили негромко - Архипов не слышал за ветром. Потом бурмастер сказал:
- Там видно будет. Ветродуи - они всегда врут…
Основание сильно раскачивалось. Архипов несколько раз подходил к поручням, глядел вниз и удивлялся: в море словно воды прибавилось. Порой волна поднималась к самому настилу. Архипов покачивал головой, причмокивал и шел обратно - боком, заслоняя лицо от ветра.
Он совсем замерз. Но страшно не было. Ведь люди работают, а они лучше знают, что опасно, а что нет. Все-таки он спросил здоровилу моториста:
- Часто у вас такое бывает?
Моторист, не расслышав, приложил ладонь к уху.
Архипов повторил.
- Осенью, зимой - всю дорогу, - сказал моторист, - Тут летом здорово - море как блюдечко.
- А можно сказать, что сейчас шторм?
Моторист понимающе покосился на блокнот:
- Точно. Даже семь баллов - и то называется шторм. Это точно, не сомневайтесь.
Архипов поблагодарил и ушел за бак с мазутом, куда ветер не доставал. Сел на какую-то ржавую трубу - плаща было не жалко, все равно уже грязный. Машинально достал блокнот и тут же спрятал: пальцы едва держали авторучку, да и записывать особенно нечего.
Но в общем Архипов был доволен. Все получилось вовсе неплохо. Вполне можно считать, что ему повезло. Летели прекрасно - никакой болтанки. И сегодня до пристани ехали на "Волге" с главным геологом. Попутная легковая - такое не часто случается…
И со штормом вышло удачно. Самый выигрышный момент для репортажа. И, главное, видишь все это собственными глазами. Не то что с чужих слов… Вообще материал может получиться…
К Архипову подошел Виталий. Крикнул:
- Пойдемте в культбудку!
- А что такое?
- Федор велел уходить с буровой.
Виталий пошел впереди, Архипов за ним.
И сразу же мокрый ветер тяжело ударил его по лицу. Архипов зажмурился на мгновение. А секунду спустя он уже ничего не понимал.
Со свистом, с ревом, с пушечным грохотом море и небо бросились на буровую. Громадная волна, накрыв настил, неслась прямо на Архипова. Он отпрянул назад, оступился и, судорожно взмахнув руками, полетел на мокрые доски. Его рывком подняли - кажется, Виталий и моторист. Волна хлестнула по ногам, до пояса обдала холодом, схлынула. А впереди уже росла и разбегалась новая, готовясь вспрыгнуть на настил…
Архипова цепко держали за рукава. Низко наклонясь вперед, почти ложась на ветер, он шел по качающемуся настилу между какими-то балками и трубами, временами даже полз. Он почти не раскрывал глаз - так бил ветер, и ничего не слышал, кроме грохота, и не знал, куда идет, и верил только в одно - в человеческие руки, держащие его.
* * *
Они сидели в культбудке на топчанах. Федор оглядел всех и еще раз машинально пересчитал про себя.
Да нет, порядок. Все тут. За ребят он не слишком и беспокоился. В первый раз, что ли… А вот корреспондент - этот сдуру мог и в море угодить. Как он шлепнулся - прямо под волну. Хорошо, Федор сзади стоял, успел поднять. Искупало бы, как миленького, или башкой о лебедку трахнуло…
То и дело волна била в основание, и Федор думал с тревогой: а что, если она еще выше поднимется? Будку бы не смело - силища какая… Нет, устоит. Домик каркасный, к основанию приварен. А главное - баки заслоняют…
Волна взорвалась прямо за спиной у Федора, и он сжался, ожидая удара, и зажмурился, а когда открыл глаза, все вокруг качалось и плыло, мелькали какие-то тени…
- А, черт! - сказал моторист и остановил лампочку, кругами ходившую под потолком.
Федор обернулся к Виталию:
- Хорошо еще, баки заслоняют, верно? А если бы с юга ураган? В щепки бы разнесло нашу голубятню.
- С юга ураганы такой силы не налетают, - сказал Виталий.
- Сваи-то выдержат - металл…
- Запас прочности тут достаточный, - согласился Виталий. - Правда, и ураганов таких лет десять не было.
Корреспондент достал авторучку и, наморщив лоб, что-то черкнул в блокноте. Федор с раздражением взглянул на него. Сидит тут, как инспектор по технике безопасности…
- Запас прочности - это все дело темное, - сказал Федор. - Под Баку три основания той осенью свалило. А тоже небось были с запасом…
- Да бросьте вы каркать, - возмутился моторист. - Уж лучше чем повеселей займемся… Давайте, хлопцы, лысых считать? Пока двадцать штук не насчитаем.
- Валяй, начинай.
Моторист начал с главного геолога. Вторым пошел начальник конторы. Потом сторож склада.
Когда очередь дошла до Федора, он сказал не без ехидства:
- А товарищ корреспондент не подойдет?
Это было несправедливо и просто грубо - Федор и сам знал, и не удивился, когда Виталий, покраснев, зло бросил:
- Когда начнем дураков считать, ты пойдешь первым номером.
И снова долго сидели молча, прислушиваясь к грохоту снаружи. Один из рабочих все пытался растопить печурку. Но подмокшие дрова так и не загорелись.
- Вот, хлопцы, я вам историю расскажу, - начал моторист. - Была у меня в Астрахани одна девчонка…
Рабочие заранее ухмылялись. Историй у Губы было множество.
- Я там в порту работал, в общежитии жил. А ребята говорят: просит, мол, девчонка одна с тобой познакомить. Хочу, говорит, посмотреть на живого одессита. Ладно, говорю, валяйте, знакомьте. Я тебе, думаю, покажу живого одессита…
Волна ударила в пол, в стену, в крышу. Лампочка вспыхнула ярко и лопнула. Радист Билал долго возился в темноте, менял лампочку.
Федор сказал ему:
- Поищи-ка главного.
Рация работала.
- Сергей Аршакович! - крикнул в трубку Федор. - Надолго эта музыка? Так и лупит в основание! Доски чуть не все сорвало.
- Что доски, ну? - сердито сказал голос в трубке. - Новые не поставим, да? Пять раз поставим. Сто раз поставим… Крепко шатает?
- Крепко! Так и ходит основание.
- Шатает - это ничего. Это ж металл. Он же пружинит, ну?
И вдруг Федор отчетливо понял, что всесильный человек по ту сторону провода так же беспомощен, как и он, Федор. Ну что он может сделать? Вертолеты уже при шести баллах не летают. Теплоход? Если и подойдет, пристать не сможет.
- Сергей Аршакович! - снова крикнул Федор. - Пока что все в порядке. Пересидим! - Он положил трубку и сказал своим: - Ничего, братцы. Живы будем - не умрем. Как, папаша? - И подмигнул корреспонденту.
Потом моторист досказал свою историю и, кстати, припомнил две другие.
- Ну и свистун ты! - восхитился Федор.
Он даже позавидовал мотористу. Ничего не скажешь, лихой парень. Громадный, черный, курчавый, как черт. Даже фамилия, будто прозвище, - Губа…
Потом Билал рассказывал по-русски азербайджанские анекдоты.
Потом Виталий вспоминал, как по туристской путевке ездил в Польшу.
А волны все били в основание.
Неожиданно погас свет. Билал тряхнул лампочку. Нет, в порядке.
Виталий ощупью выбрался в переднюю комнатушку, зажужжал фонариком.
- Проводку порвало, - сказал Федор. - Или с дизелем что.
Он с сомнением посмотрел на тщедушного электрика. Нет, не стоит. Тем более, что в проводке он и сам разберется не хуже Билала, хитрость невелика.
Он застегнул ватник и встал.
- Ты чего? - спросил моторист.
- Пойду гляну, что случилось.
Моторист положил ему руку на плечо:
- Стой, Федя. Давай-ка я. Я вроде малость потяжелее буду - не сдует.
Они прошли в переднюю комнату. Губа открыл дверь культбудки. Ветер тут же прижал его к стене. Моторист подождал, пока очередная волна не прокатилась по основанию, по остаткам дощатого настила. Тогда, пригнувшись, он кинулся по мостику к буровой.
Федор высунул голову наружу, и ветер ударил его по глазам. Все-таки несколько секунд казалось, что он видит Губу - темное пятно в темени.
Прошло с полминуты, пока следующая волна накрыла мостик. Теперь не страшно - моторист уже на буровой.
И снова вокруг загрохотало. Федор инстинктивно отшатнулся, зажмурился. А когда опять открыл глаза, замер от ужаса, от невероятности происходящего: сорокаметровая вышка медленно ложилась набок. Переходной мостик лопнул, обрубок его накренился и странно вздыбился.
Федор бросился к поручням и заорал в шумящее море, в темноту, в свист, в пену:
- Гу-у-уба! Семен! Сенька-а-а!
Новая волна сбила его с ног, протащив по остаткам настила.
Тогда мокрый, полузадохнувшийся, он добрался до культбудки, вошел и, привалясь спиной к дверному косяку, полоснул себя ладонью по горлу:
- Все. Хана. Вышку…
И показал рукой - сверху вниз.
Потом, словно чужой памятью, вспомнил, что он - мастер, должен ободрять людей, и словно чужим голосом нелепо выдавил:
- Ничего… ребята…
* * *
B культбудке посветлело - или глаза привыкли к темноте? Архипов мокрой рукой вытер мокрое лицо.
В третий раз, словно сам не верил, Федор сбивчиво рассказывал, как погиб моторист, как рухнула в море вышка. И все было понятно: вот так же рухнет и культбудка - на таких же сваях держится…
Сколько им осталось? Час? Полчаса?
Все-таки к страху нельзя привыкнуть. Нельзя было забыть, что культбудка - дощатый ящик - словно на ниточке висит над ревом и теменью, над искореженными водяными громадами.
Бурмастер велел надеть пробковые пояса. Надели. Архипов равнодушно застегнул пряжку. Что толку - ему этот пояс не поможет даже морально. Не та сказка, в которую можно верить. Захлебнуться он не помешает. Вот утонуть не даст. Так и будет носить тело по морю. Как тогда, на Камчатке, рулевого с катера. Неужели сейчас вот все и кончится?
Дикость какая-то. Самая обычная командировка. Могли послать Гусева или Быховского… Впрочем, нет. За такими вещами всегда посылают именно его, Архипова. Обычный деловой репортаж. Но он нужен наверняка. А Архипов никогда не подводил редакцию. Конечно, для таких, как мальчишка-бурмастер, все это чепуха, писанина. Разве они знают, что порой из-за не сданной в срок информации летит целая передача - труд десятка людей… С ним такого не бывало. Что говорить, он средний журналист. Но материалы всегда сдает вовремя, за это его и ценят в редакции. Талантливых журналистов больше, чем надежных. Даже сейчас, когда думать о репортаже было бессмысленно, в мозгу сами собой ворочались, укладываясь в фразы, обычные в таких случаях обороты: "Посреди бушующего моря…", "хозяева нефти…", "герои труда…"
Архипов огляделся. Нефтяники, вымокшие и замерзшие, жались друг к другу. Парень в грязнейшем ватнике неловко сидел в углу, отодвинувшись от подушки, чтобы не запачкать ее.
Обычные рабочие ребята.
Если это случится, о них, пожалуй, станут говорить как о героях. Так уж водится. Мало ли, например, ездит хороших шоферов по Алтаю? И мужчины и женщины. А вот одна разбилась - и вошла в легенду. Даже песни о ней поют. Может, и про этих ребят будут петь.
Нелепо - смерть делает человека героем.
Нелепо и неверно. Герой не тот, кто гибнет, герой - кто рискует. Как летчик-испытатель, как солдат, как морской нефтяник. Риск делает человека героем, риск, а не гибель.
Архипову вдруг пришло в голову, что и он, чего доброго, попадет в герои, если это случится. Геройски погиб на трудовом посту… Во всяком случае, зав. редакцией непременно скажет что-нибудь в этом роде - он человек с пафосом…
Чушь. Тупая случайность. Погибнуть можно и сидя в редакции - свалится люстра на голову…
Конечно, и журналист бывает героем, но только очень хороший журналист, все сердце отдающий работе.
К страху нельзя привыкнуть. И снова Архипов сжался, и закричал, и не услышал себя в реве волны. Ящик культбудки словно взлетел вверх и повис в воздухе, перед тем как рухнуть в грохочущую пропасть. И лишь минуту спустя Архипов понял, что пока все осталось на месте.
…А может, все не так, как он думал. Ведь журналист рискует и с летчиком, и с моряком, и с полярной экспедицией. Такая уж работа - всю жизнь заниматься чужими делами. При этом чужая слава к рукам не пристает. А вот чужой риск порой приходится брать и на себя. Такая уж работа…
* * *
Рация действовала. Изредка сквозь гул и щелканье до Федора долетал испуганный голос радистки. Бутова, кажется. Или та, высокая, в шляпке.
Федор пошевелил рукой, высвобождая часы. Четыре. Зойка заступает на дежурство с восьми. Вряд ли он услышит ее голос. Кончено. Не успел.
У него были девчонки - и хорошие, и не очень хорошие. Он не требовал от них многого - так проще, тогда и они не много требуют. Была Валечка, оператор с промыслов, ее потом в Красногвардейское перевели. Была Тася, лаборантка - вместе время проводили…
С Зойкой у него ничего не было. И знаком-то с ней так, с пятого на десятое. Он и не старался. Совсем еще девчонка, малолеток. Года еще не работает. Как пришла, сшила себе брючки по моде. Не хуже, мол, других. Комедия… Со всеми ребятами в приятелях. В турпоход идут или позовут на вечеринку - всегда пожалуйста. Ребята для смеха с ней советуются насчет всяких таких дел. Советует, хоть бы что. Забавная девчонка. Хорошая, маленькая только…
Ничего с ней не было. И все-таки было. Он знал, что было. Вот рассказать бы никому не смог. Что рассказывать? Как взглядывала на него иногда? Как однажды, проходя мимо, будто нечаянно тронула за руку?
Раз к ним приехала на буровую - посмотреть. Топала в своих брючках по настилу, когда спрашивала что-нибудь, клала ладошку ему на рукав и, задирая голову, таращила на вышку голубые свои глазенки.
А Федору было хорошо оттого только, что она рядом…
И от этого говорил с ней грубо, прогнал от дизеля, а когда она нагнулась потрогать старый турбобур, прикрикнул:
- Нечего цапать, не игрушка!
А она глядела на него послушно и еще помахала рукой с катера.
После Федор и сам не знал, почему злится на нее. Но злился, страшно злился и все твердил себе, что она девчонка как девчонка, к тому же сопливая и, если он захочет, через месяц, как миленькая, будет ездить с ним за город.
Но когда видел ее, снова чувствовал, что только бы быть с ней - и ничего больше не надо.
…Да, у него было много девчонок. Но теперь не важно, что их было много. Важно, что не было этой, единственной…
Что ж, он морской нефтяник. Знал, какая работа, - силком никто не тянул. В море все бывает. Конечно, когда ставят основание, думают. Но всего предусмотреть нельзя. Кому-то нужно рисковать. Тут дело добровольное. Не хочешь - не иди. Только не скули потом, что революцию и войну - геройские времена - прозевал по молодости.
Все это Федор решил давно - еще три года назад. Он и сейчас ни о чем не жалел. Просто очень хотелось жить, и страшно было ждать последней волны, и хуже всего, что смертный этот страх приходилось переживать стократно - каждая волна казалась последней.
…Если бы он успел хоть сказать Зойке, как ее любит. Только сказать. Скажет - тогда ничего не страшно. Он не умрет, пока о нем будет помнить эта девчонка. А она будет помнить. Будет. Только бы успеть сказать…
В эту минуту Федор не боялся погибнуть - боялся, что погибнет так и не сказанное слово.