- Существует некая преступная группировка, которая решила антиквариата этого Маркоффа лишить. Двое нам уже известны: это дамочка, с которой наш герой случайно познакомился и не менее случайно переспал. Имя второго записано в банковских реестрах. И имя это - Александр Маркофф. Возможно, участников и больше.
- Что? Маркофф? Ничего не понимаю. Ты же сам только что сказал…
- Александр Маркофф-2. Не сам американец, а самозванец, назвавшийся его именем. Преступник снял ячейку на заказ. Не простую, а с конкретным номером, ты сейчас узнаешь с каким. Назвался он Александр Маркофф. Ну, может быть, Александр Марков или Маркофф Алексей, чтобы законспирироваться немного. Скорее всего, существует сообщник банковский клерк. Он просто пешка, которой заплатили много денег, чтобы он закрыл глаза на однофамильцев Марковых. А может быть, обошлись без него. Это детали.
Перед этими ребятами встала задача украсть то, что невозможно украсть. Вынуть копье из футляра в закрытой банковской ячейке, за семью степенями защиты. И сделать это не открывая ячейки. Футляр, кстати, очень пикантная подробность. Если бы пропал и он, было бы не так эффектно, меньше мистики. А тут, очень кстати, возникает подозрение, что сам Маркофф его каким-то образом в сейф не положил, а в рукав засунул.
Естественно, всевозможные магические штучки мы тоже в счет не берем. Не рассматриваем и единственное разумное предположение: копье сделано из материала, который внешне похож на золото, но за несколько часов или суток исчезает, превращаясь в газ. Мы договорились: копье настоящее, Маркофф не виновен.
Теперь к делу. Вот как поступают наши приятели-мошенники. Во-первых, они узнают номер ячейки, куда американец поместил свою драгоценность. Как они это делают, представления не имею. Или банковский клерк им помогает, или прямым визуальным контактом. Номер наверняка выбит на ключике…
Полежаев согласно кивнул головой.
- Может быть, Маркофф ходил в бассейн, сауну или просто они следили за ним в мощный бинокль и разглядели номерок.
Итак, они знают номер ячейки с копьем. Сразу же лже-Маркофф отправляется в банк и берет напрокат ячейку. Но не лишь бы какую, а с определенным номером. Так сказать, "блатную" ячейку, как номера машины, под заказ. Мотивирует он необычную просьбу тем, что этот номер приносит ему счастье. Или просто просит разрешить самостоятельно выбрать номер ячейки, потому что никому и ничему не доверяет. Дело техники. Ну а если существует клерк-сообщник, так все вообще становится элементарно, просто попросил его, да и все.
Дамочка, назовем ее Наташей, знакомится с американцем в ночном клубе. Разумеется, совершенно "случайно". У женщин это очень хорошо получается, тем более, я думаю, дамочка она видная. Затем Наташа, сама невинность, соглашается подняться к Маркоффу в номер полюбоваться на его коллекцию редких бабочек, ну, и проводит с американцем ночь. Она, несомненно, подмешивает ему снотворного. Небольшую дозу, чтобы он не догадался, такую дозу, от которой на утро просыпаешься как всегда, а не с треском в голове, как от сильного похмелья. Когда Маркофф засыпает после любовных утех, помноженных на снотворное, гражданка подменивает ключ. Вместо ключа от ячейки с копьем она вешает на шею спящего любовничка ключ от ячейки, которую снял ее сообщник.
- Ничего не понимаю. Зачем это им все надо?
- Терпение, усатый. Перехожу к главному. Как ты сам выражаешься, к фрагменту в центре картины, без которого непонятно, что нарисовано.
- Я так никогда не выражался.
- Выражался. Так вот, суть всего этого кидалова - в номере ячейки. И в особенностях человека больше доверять тому, что видят глаза, чем тому, что хранит память. Слушай внимательно. Номер ячейки…
Резкий свист микрофона не дал Полежаеву расслышать номер. Небольшая рок-группа копошилась вокруг маленькой сцены, настраивая аппаратуру.
- Раз-два-три… - низким грудным голосом сказала в микрофон солистка с накрашенными черной помадой губами и черными же ногтями.
- Какой номер? - вскрикнул Полежаев, которого лишили самого главного. - Я не расслышал!
- А какой номер был у ячейки Маркоффа?
Усач нахмурился.
- Я вообще-то в числах не очень… Ноль точно был, что-то такое после, и на конце пять. Шестерка там тоже была, кажется…
- Ну, так посмотри, у тебя же в кармане.
- Точно!
Полежаев расстегнул карман своей немодной толстовки и достал из него клочок бумаги. Развернул. На клочке крупными цифрами было написано: 0865.
- 0865, - прочитал Полежаев.
- Этот?
- Конечно!
- Переверни.
- Что перевернуть? А… с другой стороны, ты имеешь в виду?
Полежаев перевернул бумажку и прочитал: 0685.
- Ну и…? Какой из двух?
- Ээээ… Так они что же, сняли ячейку с похожим номером, что ли?
- Вот именно. Положили туда идентичный пустой футляр и подменили на шее Маркоффа ключ. Когда пришел день забирать копье, американец посмотрел на номерок на ключе (который ни на секунду с груди не снимал) и полез не в тот сейф. На его месте любой поступил бы так же. Ключ на месте, ячейка открылась, футляр на месте. Когда ты видишь 0865, ты забываешь про 0685, и наоборот.
- Так значит, копье…
- Так и лежит в ячейке 0685. Когда шумиха уляжется, да хотя бы и через полгода, ложный Маркофф придет и заберет его. Скорее всего, никому не пришла на ум мысль, что весь сыр-бор с пропажей разгорелся из-за того, что перепугана ячейка. Слишком просто это. А они рядом. Вот смотри…
Степан взял фотографию и ткнул пальцем в ячейки с номерами 0865 и 0685. Обе действительно находились в метре одна от другой с разницей в три ряда.
- Это необходимое условие, чтобы Маркофф ничего не заподозрил. Если бы ячейки находились на разных концах хранилища, фокус, естественно, не удался бы. Я поэтому и спросил тебя, что там, в хранилище, есть кроме сейфов. Если бы там, например, стол стоял, прикрученный к полу как раз напротив ячейки, Маркофф мог бы спохватиться. А тут… Когда сам хозяин убежден, что ячейка эта - его собственная, то у остальных не должно возникать подозрений. Тем более, повторюсь, футляр в ней. Служащий видел, как клиент помещал его внутрь и закрывал на ключ.
- Постой… Что-то здесь не склеивается… У клерка ключ будет не от той ячейки! Там же нужно два ключа.
- Может быть, второй ключ одинаковый для всех ячеек? Или когда клиент является забирать свои ценности, он показывает клерку ключ, и тот просто подбирает соответствующий… Не знаю, проверяй. В таком ограблении масса ненадежных элементов. Шансы на успех не так уж и велики. Например, служащий может быть профессионалом со стажем и запросто заподозрить неладное. Или обнаружится, что в компьютере "сожительствуют" два гражданина Маркоффа с похожими ячейками. Но! Гена, ты оцени, как изящно. Затрат никаких! Ну, почти никаких. Разве что Наташа в отеле отработала и за ячейку они заплатили. Так это разве затраты! А главное, Гена: риска никакого. Ты можешь себе представить, как элегантно: гоп-стоп с нулевым риском! Все их преступление состоит в том, что они сняли банковский сейф и положили туда пустой футляр. Ничего противозаконного. На это все имеют право. А что ключ подменили - так попробуй докажи, что это они, а не в банке что-то там напутали. Кстати, если ты их хочешь посадить, придется тебе подождать, когда они придут забирать копье. Чтобы с поличным. Да и то будет нелегко. Скажут хулиганы в сейф железяку подсунули, и все тут.
- Да уж, да уж… - потрясенный Полежаев собрал усы в охапку, что с ним случалось в моменты крайнего возбуждения. - Будет хуже, будет!
- Сергеевич, возможно, они эту комбинацию уже много раз проделывали. Особенно она хороша, когда речь идет о конфиденциальных бумагах или криминальном имуществе. В этом случае клиент вообще не захочет оповещать ментов. Ему останется лить горькие слезы перед пустым сейфом. Вот такие пироги.
- Да, ловко, ничего не скажешь. Обман зрения, так сказать. Ну и ты хорош… Думаю, так оно и есть. С меня пиво. И рыба. Девушка, можно нам еще по одной? Да что там пиво! Я вообще у тебя в неоплатном долгу.
Полежаев полез в карман и достал оттуда телефон.
- Алло? Кузнецов? Слушай, есть серьезное предположение, что копье наше застряло не в 0685, а в… постой, или наоборот…?
Полежаев покрутил в своей руке бумажку, Степан улыбнулся в пиво.
- Кузнецов, мы в какой ячейке-то ищем? Ну вот… а копье, значит, лежит, наоборот, в 0865. Спроси у экспертов, есть ли возможность ее открыть, чтобы не заблокировать. Ломать нельзя ни в коем случае. Иначе мы перцев наших с поличным не возьмем. Принято? Ну, тогда отбой. Ну что, Степа, вздрогнем?
После многочисленных вздрагиваний приятели встретили полночь в аду ночного клуба в том самом приподнятом состоянии духа, когда им стало решительно наплевать, как называется этот клуб, как они в него попали и сколько стоит коктейль зеленого цвета.
Перед Степаном вытанцовывала негритянка, азартно подныривая под невидимую перекладину. В сумерках танцпола Степану казалось, что он танцует с женщиной-невидимкой. Развернувшись к Степану спиной, она принялась бешено вращать задом - своим главным козырем.
Степан даже подзабыл о важности предстоящего момента, пока вдруг не встрепенулся, как будто в голове у него за минуту до звонка будильника включился будильник внутренний. Поднеся часы к самым глазам и не переставая подбрыкивать ногой не в такт музыке, он с трудом навел на циферблат резкость. Флуоресцентные стрелки показывали без двадцати полночь.
- Так, Гена, мы где? - заорал Степан, высмотрев в месиве танцующих Полежаева.
Тот лихо вытанцовывал, приклеившись к полной дамочке. Дамочка надменно кривила губки, делая вид, что усатый кавалер ее не касается, и смотрела как бы в сторону, хотя бюст был направлен прямо на Полежаева, как две боеголовки ближнего радиуса действия.
Усы будущего подполковника меняли цвет вместе с огнями дискотеки, майка с дерзкой надписью "Ужгород 94" намокла под мышками. Полежаев был в отличной форме.
- Мы где, Гена? - дернул его Степан за руку.
- На танцах! - пискнул Полежаев в ответ.
Чтобы поддержать слабый голосок усатого танцора, диджей юлознул пластинкой, переходя к следующей композиции.
- А я думал, в кино.
- Что?
- Видеокамера, говорю, где? Ка! ме! ра!
- В машине! В ма! ши! не!
- Ну, так пойдем! Пой! дем!
- Куда? Мне и здесь хорошо! Хо! ро…
Степан грубо схватил непослушного Усача и потащил к выходу. Полежаев лишь успел помахать партнерше по танцу рукой. Та передернулась и повернула голову в другую сторону, как будто все, что здесь происходит, ее не касалось и не касается.
- Мы же договорились, Сергеевич. - Друзья были на выходе. - Я сейчас буду исчезать с лица земли.
- Да никуда ты не исчезнешь, Степан! Дурь это все собачья, ты меня извини. Очнись! Обломал мне весь кайф. Она уже была согласна.
После вакханалии клуба на улице дышалось великолепно. Обыденное восприятие реальности медленно, но верно заняло свое место, сфокусировавшись на привычных вещах. Тишина темного сквера казалась первозданной, свежесть остывающей зелени радовала нос, подсвеченное городскими огнями небо было до такой степени хорошо, что то, что осталось там, внизу, сразу начало казаться нереальностью, назойливым адом, сгинувшим в прошлое безвозвратно.
Друзья забрались в "Пассат" Степана.
- Может, такси возьмем? - разом протрезвел Полежаев, с намеком на состояние приятеля.
- Да ладно… Покажешь свои корки, если что. Как-нибудь доедем. У меня есть идея, если уж, как ты говоришь, я тебе кайф обломал. Поехали к Вилене!
- К к…ому? - икнул пассажир.
- Да к соседке моей пухленькой, которая тебе нравится. Там у нее и догнаться есть чем, и покушать. Почти дома, все как-то спокойнее.
- А что, Степан, нахожу план интересным, б…удет хуже.
Степан завел мотор, и друзья покатили по проспекту.
- Ты не гони только, Степа.
- Да я еле ползу… Ты снимай давай, без десяти двенадцать. Зря, что ли, за новой батареей ходили.
- Степа, а это надо? Я тебя и так прекрасно вижу… Никуда ты не исчезнешь. Не дам я тебе никуда исчезнуть. Ты меня еще к Вилене должен доставить, да и вообще… Хочешь, за руку тебя возьму? А девяносто по городу - это все ж таки называется гнать.
- Снимай, тебе говорю. Я еще здесь?
- Вот ты докопался… - Полежаев включил камеру и навел объектив на Степана. - Не знаю, ты ли это, не ты ли? Сидит, блин, шумахер какой-то за рулем, не гони, говорю!
Полежаев перевел съемку на щиток управления. Взял крупным планом электронные часы на табло: без трех минут двенадцать. Дал обзорный кадр: мелькающие за окном припаркованные машины, неподвижные то ли столбы в наклейках, то ли голосующие проститутки, вновь перевел на водителя. Степан с напряжением смотрел вперед на дорогу. Полежаев показал зеркало заднего вида. Зум резко приблизил глаза приятеля. Редкие встречные машины ослепляли их на мгновение, и глаза Степана щурились.
- …И пару баб, пару баб, пару баб… - неожиданно затянул Полежаев. - Это из этого матершинника, как его, из Шнура. Чтобы съемку немного оживить. Где тут у тебя музыка?
- Очень уместно. Ты, Полежаев…
Степан не договорил. Очередная машина ослепила его как-то странно. Достигнув самой яркой точки, свет фар не исчез и не переместился, а продолжал настырно светить Степану прямо в глаза, как будто встречная машина неслась прямо на "Пассат" и сворачивать не собиралась.
- Что за черт…
Степан выставил перед глазами ладонь.
- Ты чего? - услышал он голос Полежаева, но не писклявый как обычно, а полный, низкий, как будто до этого приятель всегда дурачился или общался на утроенной скорости. - Никто вроде не светит.
Свет усилился еще, и Степан успел подумать, что никакие это не фары, если даже через ладонь светят, а больше похоже на солнце, да и выдержать такой силы свет он не в состоянии, а потом закричал Полежаеву:
- Снима-а-ай!
Город
Круглое белое солнце качалось из стороны в сторону - Дмитрий Сергеевич Лазарев (Цезарь) полз через пустыню.
Песок жегся в дырах штанов путника, редкие колючки кусались, большие черные птицы то собирались в небе над ползущим, то в раздумье разлетались восвояси. Круглое солнце качалось, Дмитрий Сергеевич полз через пустыню.
Где, когда, а главное, какого черта началось это движение через пустыню, Цезарь давно забыл и, если бы не воспоминание о найденном городе, ползти бы перестал. Но воспоминание было: дрожащие в знойном мареве невесомые башенки, золотые ажурные ворота, тоже невесомые, дрожащие, то вспыхивающие, то гаснущие, как струны арфы, и, конечно, хрустальный многоярусный фонтан, как будто застывший в стеклянном воздухе, кудрявый от свежих серебряных брызг и с радугой посередине.
Впрочем, откопать Дмитрий Сергеевичу удалось лишь крохотный фрагмент стены да обломок золотой инкрустированной пики ворот. Да золотой обломок пики ворот. Да обломок пики ворот. Пики…
Ворот… Дмитрий Сергеевич потрогал себя за карман и горестно замер. Ставшая привычной тяжесть исчезла - обломка не было!
"Я потерял его, - горестно понял Дмитрий Сергеевич, - Потерял в дырку кармана!"
- В дырку! - беззвучно заревел он пыльной глоткой, и птицы одобрительно заголосили сверху.
Огненные песчинки, попав в трещины на губах, создали ложное ощущение свежести. Обрадовавшись этому маленькому обстоятельству, Дмитрий Сергеевич закрыл глаза, уткнулся лицом в песок и сразу же увидел две кровавые кляксы, оказавшиеся обыкновенными красными снежинками. "Вот бы пошел снег, - подумал он, чувствуя, как песок под лицом холодеет. - Когда человек замерзает, ему становится тепло. В пустыне все наоборот. Все совсем наоборот. Наоборот… Ах, город!"
Город, долг перед обществом, а в особенности маленькая красная книжечка, вшитая во внутренний карман гимнастерки, со слегка пожелтевшей фотографией вождя, вложенной между четвертой и пятой страничками и жирно перечеркнутой траурной линией по правому нижнему углу (так что совсем не стало видно трубки), - всё это толкало Дмитрия Сергеевича ползти дальше, и, превозмогая слабость, он пополз.
Круглое белое солнце качалось из стороны в сторону - Дмитрий Сергеевич Лазарев (Цезарь) полз через пустыню. Песок жегся, колючки кусались, большие черные птицы то собирались в небе над ползущим, то в раздумье разлетались.
Так прошло еще некоторое время, то ли час, а то ли день…
"Зачем, ну зачем я ползу, если совершенно бесполезно? - вскричал Цезарь про себя. - Песок жжется в дырах моих штанов, колючки рвут мою кожу, а в небе над моей головой кружат в ожидании опасные черные птицы!"
Дмитрий Сергеевич опять остановился и уткнулся облупленным носом в песок. Тело сделалось легким и независимым, красные снежинки растаяли, и город появился опять, на этот раз свежий, ясный, явно умытый дождем. Подул ветерок, сдул с фонтана радугу, принес свежесть. Не открывая глаз, Дмитрий Сергеевич улыбнулся ему, отчего губа больно лопнула в новом месте.
"Что перед смертью плохо, - само собой пришло на ум Дмитрию Сергеевичу, - так это то, что не получается подумать о чем-нибудь хорошем в будущем. Обычно это помогает, когда на душе погано. А тут зацепиться не за что, потому что будущего нет. А хочется: ну хорошо, ну ладно, вот я сейчас, значит, это, умру, и это очень и очень даже плохо, ужасно и вообще отвратительно, зато на следующей неделе, когда я сделаю доклад о найденном городе… А следующей недели нет и не будет. Вообще ничего больше нет. Из карты можно было сделать шапку!"
В действительности у Дмитрия Сергеевича была карта этой пустыни, которую ему, как и всем участникам эксперимента, зачем-то выдали. Там-то он и пометил место, где отыскался Город, крестиком. Но так как Дмитрий Сергеевич не знал своего собственного местоположения, то крестик был совершенно бесполезен, а карта лежала в кармане, ни к чему. К тому же, кроме крестика, на карте почти ничего не было - в этой пустыне с населенными пунктами было очень плохо. Даже хуже, чем с закопанными городами.
Да, из карты получился бы отличный головной убор, тем более что Дмитрий Сергеевич умел сворачивать из газеты три вида панамы и даже кепку с козырьком. Теперь, когда он почти умер и делать кепку с козырьком было поздно, оставалось лишь сожалеть, что основная пригодность карты - определение географического местонахождения - затмила маленькую практичную пригодность. А ведь пока Дмитрий Сергеевич был еще свеж, кепка могла его почти спасти.
А еще у Дмитрия Сергеевича был кулон на цепочке, кажется очень важный, который ни в коем случае нельзя снимать. Но, во-первых, почему кулон важный и его нельзя снимать, Дмитрий Сергеевич забыл, а во-вторых, ничего наподобие спасительной кепки из него не сделаешь. А в-третьих, кулон, так же как и золотой обломок пики, потерялся.
Большие черные птицы спустились пониже и возбужденно перекаркивались в небе, наблюдая, как маленькую черную фигурку внизу понемногу присыпает песочек.
Самой же фигурке, маленькой, как дохлый червячок, было сейчас очень хорошо, прохладно, и только красная книжечка, прямо где сердце, жглась все сильнее и сильнее. Когда жжение стало нестерпимым, Дмитрий Сергеевич сказал себе, что нужно сделать последнее в жизни усилие, поднять голову и открыть глаза.