Ему дали двадцатилитровую канистру. Офицер залез в грузовик последним. Перед этим он что-то спросил у Клод, но та вместо ответа помотала головой - она так и стояла в накинутой на плечи немецкой гимнастерке, которую придерживала обеими руками на груди. Тогда офицер сказал Дени:
- Ты, ты приедешь в Мюнхен один день. Понимаешь? Семья. Очень красиво.
Грузовик с включенными фарами тронулся с места и съехал на обочину дороги, чтобы развернуться. Клод и Дени, стоя рядом, долго еще провожали взглядом пучки ярких лучей, мечущихся среди полей. Дени был уверен, что немцев скоро остановят, либо свои, либо партизаны-маки, и в любом случае, рассвета им не видать.
На следующий день пришли американцы.
Клод была сердита на Дени за то, что он взял продукты у немецких дезертиров. Она представить не могла, что он так поступит. Она сказала, что в какой-то момент почувствовала родство с солдатами-беглецами: они тоже нацепили одежду, на которую не имели права. Клод говорила:
- Не могу объяснить. Но это плохо, что мы пошли на такой обмен, это некрасиво, это нас порочит…
- Ничего не понимаю, - говорил Дени, - не понимаю, о чем ты.
Он принес аккумулятор из машины, спрятанной в амбаре, и поставил его заряжаться. Они не могли найти ключ зажигания, и Дени целый день бился, чтобы разобраться, как завести мотор, соединив провода, а уж если он хотел что-то понять, то в конце концов добивался своего.
Двадцати литров бензина едва хватило на неделю. Сначала они ездили по дороге перед домом, потом осмелели и доехали до Монфокона, там был асфальт. Они по очереди садились за руль, и тот, кто оказывался пассажиром, тут же начинал командовать другому:
- Жми на правую педаль! Да нет, на правую! На правую! Не гони, а то перевернемся! Подожди, теперь понятно, сейчас я тебе покажу.
Дени просто с ума сошел от этой машины.
- Ты любишь ее больше, чем меня, - говорила Клод. - В один прекрасный день я нарочно врежусь в дерево.
Происходил обмен и с американцами, и с кавалеристами из Северной Африки, которые поочередно волнами пересекали местность. Так что канистра то и дело пополнялась.
Однажды они даже доехали до Пюи - в объезд, чтобы не заезжать в Виларгье - и вернулись целыми и невредимыми. Потом Клод узнала, что снова начали реквизировать автомобили. Пришлось закатить игрушку в амбар и пересесть на велосипеды.
С наступлением ночи Клод, бывало, не могла найти Дени в доме. Он сидел за рулем неподвижного "Шенара", подперев голову руками, спокойный, о чем-то мечтая, такое же дитя, как и прежде, и ей приходилось просить, чтобы он ее подвез, если, конечно, ему по пути.
К концу августа по всей стране проходили празднества. В каждой деревне устраивали балы, красное вино текло рекой по деревянным прилавкам, сооруженным на площадях. Дени и Клод два или три раза ходили в соседние деревни, где их никто не знал.
Как-то в воскресенье они отправились в Нимер, поселок, находившийся в нескольких километрах от Виларгье, и еще не очень умело, но радостно танцевали там среди ликующей толпы. На столике в кафе чуть гнусавил старый патефон. Громкоговорители, разносившие музыку по площади, порой не могли заглушить крики и смех.
Перед этим они смотрели в кафе американский довоенный фильм с Доном Амичи и Лореттой Янг. История одного индейца, полюбившего белую девушку. В конце его убивают за кражу лошади. Но на самом деле он не крал, он просто хотел быстрее добраться и привезти врача для больного ребенка. Все зрители плакали.
После танцев, потные и запыхавшиеся, они отправились выпить по стаканчику сидра. Сквозь толпу жестикулирующих людей пробирались к прилавку, сооруженному из деревянных ящиков и грубо сбитых досок. Повсюду висели флаги и Лотарингские кресты.
- Два сидра, - сказал Дени.
Женщины, продававшие напитки, его не слышали, и пришлось кричать.
- Два сидра, мадам! - повторил Дени.
Он повернулся к Клод. Та внезапно побледнела. Дени огляделся и понял, почему. Сын булочника из Виларгье стоял в нескольких метрах от них и разговаривал с двумя молодыми людьми. Он размахивал руками, и было видно, как его лицо наливается кровью.
Он посмотрел на влюбленных с иронической ухмылкой, и Дени заметил, что в какой-то момент он подтолкнул локтем приятелей.
- Какой идиот! - прошептал Дени. - Мы ведь свободные люди?
- Да, дорогой, это все неважно.
- Пойдем отсюда?
- Нет, обидно уходить. Давай продолжим наши уроки танцев.
Дени почувствовал, как рука Клод ищет его руку, и увидел, что к ее лицу возвращаются краски. Он снова повернулся к стойке.
- Два сидра для сестрицы, - раздался голос рядом с ними.
Взрыв хохота - и сын булочника, черноволосый и румяный, поднял руку.
- Два сидра для сестрицы, - повторил он.
- Вот, пожалуйста, - сказала женщина за стойкой.
И она подала сидр в двух стаканах. Дени протянул один своей любовнице, и они выпили, глядя друг на друга. Сын булочника протолкался к ним через толпу.
- Не откажите мне в следующем танце, мадемуазель, - сказал он чуть приглушенным голосом.
Теперь он был бледен, и Дени заметил, что его колотит дрожь.
Сестра Клотильда разгладила руками юбку, влажную на бедрах, и, не переставая улыбаться, посмотрела прямо в глаза наглецу.
- Если хотите, - сказала она, - почему бы нет?
Дени сделал жест, чтобы удержать ее, но она уже увлекла крестьянского парня к группе танцующих. Снова заиграла хриплая музыка. С новым, очень неприятным для себя чувством Дени увидел, как Клод ныряет в объятия своего кавалера.
- Он выиграл пари, - произнес чей-то голос неподалеку.
Дени резко обернулся. Двое других парней стояли рядом и в упор смотрели на него. Они были празднично одеты, в петлицах слишком коротких пиджаков торчали большие красные цветки.
- Все в порядке? - спросил один.
- Более-менее, - ответил Дени. - Хочешь сфотографировать меня на память?
Оба отвели взгляд. Дени отошел и облокотился о разукрашенный деревянный столб. Он чувствовал, как в нем нарастает злоба - и против них, и против нее. Танец длился бесконечно, и он подошел к площадке. Дени увидел, как сын булочника обнимает Клод за талию. Он что-то говорил, танцуя, а она улыбалась. Когда музыка стихла, остальные пары остались на своих местах, ожидая следующего танца, но Клод и ее кавалер пошли по направлению к нему. По дороге она пригладила волосы.
"У нее изумительная походка, - сказал себе Дени, - такой талии ни у кого нет, очаровательное лицо, она высокая и красивая, и в своих легких сандалиях движется, как фея. У нее самые замечательные на свете волосы. Видит Бог, она очень хороша".
Дени почти ненавидел ее.
Кавалер шел впереди, вытирая лицо полосатым платком. У него был усталый вид и выглядел он старше, чем раньше. А ведь ему, должно быть, не больше двадцати. Он был крепок, но неуклюж, и Дени не сомневался, что взял бы верх, приведись им драться.
- Что, долго? - спросила Клод, подойдя к Дени, блузка у нее на груди была приоткрыта.
- Застегнись, - сухо сказал Дени.
Она не хотела замечать его плохого настроения. Застегнула верхние пуговки, взяла его за руку, повернулась к сыну булочника. Тот смотрел на них, стоящих друг против друга, и вся его ирония куда-то улетучилась.
- Извините за то, что было, - сказал он, - я глупо себя вел, понимаете… Я не хотел… Но я…
- Не имеет значения, - сказала Клод. - Это неважно. Мы танцуем одинаково плохо.
Парень раскачивался на носках, держа в руке носовой платок, волосы закрывали его уши. Он так вспотел, что стал почти фиолетовым.
- Спасибо, - сказал он после мучительной паузы.
Он посмотрел на Дени, отошел и исчез в толпе.
Клод увлекла Дени за собой.
- Злишься? - спросила она, стараясь придать лицу взволнованное выражение.
Он сказал, что нет, не злится. Она взяла его за руку и сильно сжала.
- Давай продолжим, - сказала она, - давай продолжим вдвоем. Только ты и я.
Клод была веселой весь остаток дня. Словно ничего не произошло.
Они возвращались домой на велосипедах, медленно ехали рядом в наступающей темноте. Остановились в лесу на полпути. Клод устала, ей было жарко. Они зашли в лес, в тень елей. Легли среди папоротников. Дени смотрел, как Клод закрывает глаза, потягивается. На ее блузке и юбке остались влажные пятна пота.
- Ты вся мокрая, - сказал он. - Ты нормально себя чувствуешь?
- Да, а ты?
- Ведь я с тобой.
Он поднял ее юбку, стал гладить нежную кожу на бедрах. Она смеялась, потом перестала. Теперь он расстегивал одну за другой пуговки на ее блузке. Она сказала странным голосом: "Замолчи", хотя он ничего не говорил. Папоротники возвышались над ними, закрывали их от всего мира. Над этой бездонной нежностью простирался только огромный лоскут уже потемневшего неба.
На следующий день они узнали, что сын булочника из Виларгье видел, как они вошли в лес и ласкали друг друга.
XXIII
Настоятельница приехала в субботу в середине сентября. Перед этим она дважды писала, но ее письма оставались без ответа. Отвечать было нечего. Они ждали весь день, она приехала вечером - прямая, как палка, вся в белом, она шла по тропинке, а ее чемодан нес мальчик примерно одного с Дени возраста. Настоятельница остановилась возле дома и отослала мальчика. Дала ему купюру. Он ушел, посвистывая, но сначала долго разглядывал влюбленных, неподвижно стоявших на пороге. Настоятельница подняла свой чемодан и подошла к двери. Сестра Клотильда крепко сжимала руку Дени.
- Добрый вечер, - сказала настоятельница.
- Добрый вечер, матушка, - сказала девушка.
Она выпустила руку Дени, но он молчал.
- Добрый вечер, мой мальчик, - не сдавалась настоятельница.
Дени ничего не ответил.
Сестра Клотильда взяла чемодан и пропустила настоятельницу в дом. Платье ее запылилось. Она выглядела усталой. Сестра Клотильда была в своей летней юбке, но настоятельница не сделала ей никакого замечания. Дени увидел, что и у той, и у другой одинаковые серебряные кольца на левой руке. Клод и настоятельница вошли в его любимую комнату, в их комнату, а сам Дени отправился в сторону леса.
Он шел между деревьев и окунал пальцы в проступившую на коре смолу. Потом лег на траву, на сосновые иголки. Дени чувствовал, как смола застывает на его ногтях - засунул в рот указательный палец и начал сосать его. Медленно наступал вечер. По его рубашке карабкался майский жук. Дени сбросил его на землю и смотрел, как тот исчезает в траве. Потом поднял глаза и увидел, что небо над деревней потемнело. Над горами сияло еще желтое солнце. Дени снова положил палец в рот и закрыл глаза.
Настоятельница сидела на низком диване и внимательно разглядывала девушку, молча стоявшую у окна.
- Где мальчик? - спросила она.
- Ушел в лес, - сказала сестра Клотильда усталым голосом. - Ему не хочется сейчас находиться здесь.
- Тогда мы сможем спокойно поболтать, - сказала настоятельница.
Она скрестила руки и поднялась. Подошла к девушке, стоявшей спиной к ней, против света.
- Иди, сядь рядом со мной, - сказала она ей. - Тебя будет лучше видно.
Сестра Клотильда повернулась, посмотрела прямо в лицо настоятельнице. Та впервые заметила, как она красива, какие глубокие у нее глаза.
- А может быть, мы сначала пообедаем? - сказала девушка с вьющимися волосами. - Можем поговорить завтра. Вы, должно быть, страшно устали после такого путешествия.
- Я устала, - сказала настоятельница, - да, устала и чувствую себя отвратительно, но хочу, чтобы сегодня же вечером все определилось. Завтра я увезу тебя и увезу его. Есть поезд около двенадцати дня. В любом случае, я не могу отсутствовать долго. Вот так. Ты должна понять меня и послушаться.
- Не могу.
- Нет, можешь! - сказала настоятельница, обняв ее за плечи. - Ты слышишь, другого выхода нет. Только этот поезд, и на нем мы уедем втроем, он - к родителям, ты - к нам.
Затем она захотела подняться наверх. Спросила, где комната Дени.
- У нас общая комната, - сказала девушка.
Настоятельница открыла дверь их комнаты. До сих пор она сдерживалась, но, увидев кровать, на глазах изменилась - словно бы ссохлась, сгорбилась, постарела. Она повернулась к сестре Клотильде и в отчаянии подняла руку, чтобы дать ей пощечину, но девушка удержала ее, схватив за запястье.
- Умоляю вас, - сказала сестра Клотильда. - Я вас умоляю.
Настоятельница втолкнула ее в комнату. Сестра Клотильда села на кровать и заплакала. После долгого молчания настоятельница подошла к ней и сказала:
- Перестань, это не поможет. Посмотри на меня.
Сестра Клотильда подняла голову и посмотрела на нее.
- Это началось уже в пансионе?
- Да.
- Когда?
- Не помню. Я боялась, я знала, что это случится, но ничего не могла поделать. Я пыталась…
- Когда? - повторила настоятельница.
- У Мадлен.
- Как это мерзко!
Она тряхнула девушку за плечи, еще раз и еще, потом внезапно схватилась за сердце и опустилась на кровать. Через несколько секунд настоятельница с трудом, прерывисто произнесла:
- Это я во всем виновата. Я не обращала на тебя внимания. Ты была у меня под присмотром, а я тебя не защитила. Ты нуждалась во мне, а я ничего не поняла, ничего! Это я виновата.
- Никто не виноват.
- Ты вернешься со мной, - сказала настоятельница.
- Не могу.
- Чего ты не можешь? Ты могла лгать! Ты могла улыбаться во время этого… этого…
Ей не удалось подобрать подходящее обидное слово.
- А это? Это ты могла? - Настоятельница схватила морщинистой рукой покрывало, словно хотела сорвать его с кровати. - А это? - Она потянула блузку сестры Клотильды. - Чего ты не можешь? А что еще ты сможешь? Смотреть в глаза своим родителям? Его родителям? Ему, ему в глаза? Ты его растлила, ты его убиваешь и можешь смотреть на него?
Сестра Клотильда снова заплакала.
- Прошу вас, не говорите так.
- Чего я не должна говорить? Что ты воспользовалась его незрелостью и его неведением? Я была у его родителей. Ему четырнадцать лет.
А потом случилось что-то странное - девушка навсегда это запомнила. Она плакала. Слеза упала ей на юбку, но материя была накрахмалена, и слеза, как жемчужина, скатилась вниз и застыла на колене. Тогда настоятельница дотронулась до слезы указательным пальцем и размазала ее по коже.
Они долго разговаривали. Настоятельница говорила: "Ты не понимаешь". Сестра Клотильда говорила: "Вы не понимаете". Настоятельница вспоминала грозного и неумолимого Бога, девушку, почти ребенка, которая лежала ничком, раскинув руки, на полу часовни. Она много раз повторяла: "Ты возлюбленная Господа, на всю свою жизнь, на веки веков". Сестра Клотильда так сказала о Дени:
- Я не хочу причинять ему боль. Вы не поймете. Я хочу остаться с ним. Хочу, чтобы нас оставили в покое. Я верую в Бога, а Он знает, какие мы на самом деле, и Он понимает, Он заодно с нами, я уверена, Он заодно.
- Ты богохульствуешь, - сказала настоятельница. - Ты сошла с ума. Говоришь, сама не знаешь что. В тебя вселился дьявол. Бог может только гневаться на тебя.
За окном уже наступила ночь.
В какое-то мгновение девушка взяла настоятельницу за плечи и встряхнула ее так же, как та трясла ее. И крикнула:
- Я люблю его, вы что, не понимаете?! Люблю его одного, я не хочу расставаться с ним!
- Придется, - сказала настоятельница. - Если я вас не увезу, ты думаешь, много времени потребуется, чтобы его изолировать? Ты думаешь, много времени потребуется, чтобы изолировать тебя?
Девушка отпустила ее. Отстранилась. Она с ужасом смотрела на пожилую женщину, тщетно пытаясь вспомнить, кто это, - теперь эта женщина казалась ей такой же чужой, как и все остальные в этом мире.
- Ему четырнадцать лет, - сказала настоятельница. - Даже по людским законам то, что ты сделала, имеет название, люди накажут тебя за это.
Так все и произошло. Настоятельница говорила и говорила, повторяла одни и те же слова, одни и те же фразы, склонялась над ней, когда она кидалась лицом в подушку, тщетно стараясь думать о Дени: Дени в машине в глубине амбара, Дени в ее жарких ночных объятиях, Дени, подросший за лето, измеряет свой рост портновским метром и горделиво смеется, потому что перерос ее на десять сантиметров. Четырнадцать лет и два месяца.
- Ради ребенка, каким он был до этого безумия, - говорила настоятельница, - ради ребенка, каким ты была, будем молчать, забудем все. Клянусь тебе, что все останется между нами, мной и тобой, твоей исповедницей. Клянусь тебе, что никогда об этом не вспомню.
Именно так все и произошло.
Сестра Клотильда осталась в своей юбке и блузке. Она больше не плакала. Они стояли с настоятельницей возле дома, и настоятельница сказала:
- Теперь пойди поговори с ним.
Сначала сестра Клотильда пошла к лесу, позвала Дени, но его там уже не было. Она пересекла двор и вошла в амбар. Он сидел за рулем "Шенара", в темноте, с непроницаемым лицом, и даже не повернулся в ее сторону. Когда сестра Клотильда подошла к нему совсем близко, то увидела, что поверх своей рубашки Дени надел гимнастерку, которую ей дал немецкий офицер. Это было ребячливо, это было ужасно.
- Зачем ты это надел?
- Потому что.
Она открыла дверцу, села возле Дени. Хотя он по-прежнему на нее не смотрел, он все понял, он всегда все хорошо понимал.
После паузы сестра Клотильда сказала ему:
- Ты не можешь сходить в деревню? У нас мало хлеба.
Дени утвердительно кивнул.
- Мы возвращаемся, Дени.
Он утвердительно кивнул.
- Знаешь, ты должен мне помочь.
Он утвердительно кивнул. А потом повернулся и смотрел на нее всего секунду. Она ожидала, что увидит в его глазах грусть, а может быть, и злость - и это было, но как-то смазано. Однако было там и другое-то, что заставило ее вспомнить об их первой встрече, когда она повернулась к нему в пустой больничной палате и наконец увидела его. И если судьба не предопределена, значит, все это не имеет смысла.
Дени открыл дверцу, вышел из машины, сделал несколько шагов по направлению к воротам амбара, потом остановился, посмотрел на нее сквозь грязное ветровое стекло и вернулся. Подойдя, он сказал ей нежно:
- Это ерунда. Так даже лучше.