Серега взорлил! Давал интервью там, здесь; в газетах, журналах. Торчал в телевизоре, излагая литературное кредо и мнения по разным сторонам общественной жизни. Устраивал фестивали, карнавалы, конкурсы выделителей. В-общем, оказался вдруг нарасхват - и здесь, и за бугром.
Кошкодоев-младший тяжело переживал это. Что же, можно понять: годы идут, а желанного вклада в Большую Литературу нет как нет.
По этому поводу устроен был семейный совет. Думали, кумекали… Престарелый дедушка-генерал прошамкал:
- Может, ему гомосеки подойдут? Внедрим, по оперативным каналам…
Однако мать не согласилась: вдруг эти противные педерасты обратят мальчика в свою веру? Конечно, за литературную славу и такая цена не слишком высока, но - говорят, в этом мире кипят столь жестокие страсти, что могут и убить, и изувечить, и что угодно.
Лесбиянки? Но дано ли мужчине постигнуть тонкости их отношений?
Скотоложество? Однако если человеческие отношения, что о них не говори, процесс все-таки естественный, гомосексуализм в любом виде - его можно, в-общем, натянуть на полуестественное, то тут - полная тень…
Дедушка кряхтел, слабо пукал и плакал: ему было жаль внука.
Мертвецы? Давно отработанные дела.
Что же, что же еще?..
- Нет, скотоложество - в нем что-то есть… - сказал вдруг Вадим Ильич. - Это, если хотите, фольклорная тема, и вытекает из старинных глубин. Жил-жил с лягушкой, глядь - а она Василиса Премудрая. Половой акт с лягушкой, или с мышью, или с Жар-Птицей - тут новый взгляд, необычность ощущений… Почему надо обязательно отражать естественные вещи? Чем неестественнее - тем больше интерес.
- Но папа! - грустно сказал сын. - Мне кажется, эта тема достаточно уже отражена. У Элки Фускиной есть кассета: "Любовь с животными", мы смотрели не раз. Что же тут нового?
- Э, брат! Ты не путай, это соврешенно разные вещи: литература и кино. Там важен видеоряд, а в Литературе - движения души, тончайшие нюансы чувств.
Судили-рядили - и решили так: мать через знакомую, доцента-биолога, ищет выходы на Центральный зоопарк. Там мальчику дают необходимые консультации, устраивают возможность наблюдать процесс спаривания биологических особей, ну, а потом… Сам уж пусть выбирает себе необходимых партнеров или партнерш; разумеется, все это возможно лишь при условии оформленной страховки и соблюдения правил безопасности. Совсем необязательно, например, заниматься копуляцией с медведями или волками, змеями: они опасны, это известно. Поведение обезьяны - непредсказуемо. Значит, придется идти традиционным путем: ослики, ламы, гуанако, козы. Что ж, и здесь могут быть открытия, новизна ощущений. А жирафы, верблюды, гиппопотамы; слон, наконец! Это уже открывало прямую дорогу в Большую Литературу. Потеснись, Серега!
БАЛЕТ ГОРБАТЫХ
Кошкодоев закрыл машинку, откинулся на спинку стула. Дневная норма была выполнена. Такое правило: "Nullа diеs sinе linеа", - он завел себе давно, и, по возможности, не отступал от него. Теперь была усталость, такая приятная расслабленность.
- Нет на свете мук сильнее муки слова. Н-да-с! - сказал он, потянувшись.
Перечитал написанное.
"… - И, однако, это не помешало вам положить на свой счет кругленькую сумму?..
- Не слишком ли глубоко ты роешь, Старый Крот?! - вскричал банкир громовым голосом.
Частный сыщик Фомичев помолчал.
- Я согласен на многое закрыть глаза, - сказал, наконец, он, - если вы поможете мне вскрыть истинную роль КГБ в этой операции…".
"Иди, с-сэка-а! - Хряк толкнул Карзубого в спину. И тут же схватил за шиворот, останавливая. - Во, гля, отец! Базарит - маляву с зоны припер. Э?
Глаза старого вора в законе полуприкрылись пленкой, как у стервятника.
- Откуль? - спросил он. - От кого?
- С Ныроба, с одиннадцатой откинулся. Малява от Фокича.
- Давай.
Он прочитал, и сделал знак Хряку. Тот ударил. Последнее, что слышал Карзубый - хриплый голос телохранителя:
- Ну вот тебе и миздец".
"За окном лагерного барака вызолотилась полоска зари. Вася Бурый, мотающий вторую ходку за грабеж, поднял с койки свое могучее тело и отправился в туалет. Вернувшись, лег снова - но заснуть почему-то не мог. Вспомнилась вдруг баба Галька, падчерицы-близняшки… Бурый встал, подошел к одной из коек, сдернул одеяло. Разбуженный вскинулся, замотал головой. Повинуясь знаку, пошлепал в тамбур и стянул трусы…".
"Депутат Государственной Думы Степан Кычкин, известный в определенных кругах как Степа Фуфло, сидел в своей роскошной квартире и ждал посетителя…".
О'кей. О'кей. Сойдет. За третий сорт. Шутка, шутка. За первый, конечно. И много-много денюжек детишкам принесла.
На душе стало легко и свободно. День продолжался.
Итак, первый визит - в партию реформ. Это важно, это - долг, в первую очередь, перед Литературой.
Дело в том, что буквально перед самой поездкой, когда в издательстве успешно подходили к концу переговоры об издании нового романа "Вампиры с Альдебарана", главный редактор вдруг сказал:
- Что касается суммы… сказать честно, мы пока не готовы ее определить. Давайте потолкуем о ней, когда вы вернетесь из своего путешествия. Сами отдохнете, со свежей головой, ха-ха… и мы, в свою очередь…
- Я вот о чем хотел бы вас попросить, - сказал издатель после паузы. - Там, в этом городе, Емелинске… Откуда название, кстати?
- Он раньше назывался Варвариным, - охотно объяснил Кошкодоев. - По имени фрейлины, фаворитки Екатерины Второй. Подарила той, так сказать, город в честь каких-то именин… А после революции большевики… в честь Емельяна Пугачева… он, дескать, его воевал (так, кстати, и не взял, - только в окрестностях пожег и пограбил-таки изрядно…). Теперь идет возврат к старым названиям - так что быть ему, видимо, снова Варвариным.
- Да, так вот: в этом городе живет и трудится наш старый друг и соратник: Николай Ипатьевич Кучемоин, видный деятель партии народно-радикальных реформ. Вы не согласились бы заглянуть? Передать привет, и вообще…
- Что вообще? - насторожился Вадим Ильич.
- Где-то выступить, где-то упомянуть, где-то словечко замолвить… Партия ведь хорошая, истинно народная - да увидите, они ознакомят с программой! Нет, если не хотите - ради Бога, - так, просьба…
Просьба… Битые, тертые, крученые мужики, вроде Кошкодоева, знали цену таким просьбам: не сделаешь - и сразу по приезду окажется, что и бумаги-то на издание нет, и с типографией полный швах, и - сами понимаете, какие времена! - придется отложить вашу рукопись, нет никаких возможностей…
- Я готов! - ответил он.
* * *
Город увешан был красочными плакатами, афишами: здесь явно готовились к великому событию. Вадиму Ильичу не было нужды останавливаться и читать их: они висели в вестибюле гостиницы.
БАЛЕТ ГОРБАТЫХ!!!
ВЕЛИЧАЙШЕЕ
ЗРЕЛИЩЕ ВЕКА!!!
ВЕСЬ МИР
ЗАМЕР В ВОСХИЩЕНИИ!!!
Кошкодоев как-то видал этот балет по телевизору - н-да, это действительно было зрелище… Но сами танцы прерывались выступлениями ведущих эстетов страны: критиков, музыковедов, писателей - и они доказывали наперебой, какое это новое, революционное, взрывное явление в мировом искусстве, должное вознести человечество на новую ступень познания и развития.
Балет тот возник недавно, но успел уже поколесить по шарику - с весьма умеренным, впрочем, успехом. Старческая Европа, падкая до извращений, принимала, в-общем, благосклонно. Простодушная Америка сразу шмякнула в главной газете: "Если мне хочется поглазеть, как танцуют уроды - почему я должен идти не в цирк, не в клуб компричикосов, а в Метрополитен-опера?" Русские обиделись, запахло международным скандалом.
Теперь театр путешествовал по разным градам и весям. В местной газетке Вадим Ильич прочел интервью с главным постановщиком; на фотографии тот был упитан, хитроглаз, и отнюдь не горбат. Говорил что-то привычное о радостях встреч на родной земле, о новом слове в искусстве, о творческих свершениях и замыслах. "Чистый Серега Федулин! - подумал инженер человеческих душ. - Погоняй, вали, ребята!..".
Офис партии реформистов-радикалов располагался в редакции областной газеты - бывшей партийной, теперь - народной. Писатель поднялся на седьмой этаж, толкнул незапертую дверь - и оказался в просторном кабинете; тут привычно, буквою "Т", стояли столы. За самым большим, развернутым фронтом к двери, сидел человек с добрым круглым лицом и усталым, как бы припепленным от забот о народе взглядом. Редко-редко, на мгновение, пепел как бы смывался, вспыхивал лиловый зрак - тогда гость господина вздрагивал и спешил убраться подальше. На стене висела обычная партийная символика: слева - свастика, справа - православный крест, сверху - красное знамя с серпом и молотом. Кошкодоев поежился: с каждым из этих знаков у него были отношения отнюдь не простые.
- Господин Кучемоин? - тонко выкрикнул он.
- Заходите! - секретарь партии вскочил и легко затопал навстречу. - Вадим Ильич? Поверьте, не нахожу места после вашего звонка: сам Большой Маэстро, кто бы мог подумать! Литература, это, э… последняя наша надежда и опора! Ваш фильм… этот… "Час смерти придется уточнить"… вся область, буквально, восхищалась и плакала навзрыд; впрочем, мощь вашего таланта известна! Да, да, я не сочиняю, вот и ваш коллега не даст соврать: верно, Мефодий Исаакович?
Сидящий за боковым столом сделал судорожный протестующий жест, и партиец поправился:
- Мефодий Иванович, Иванович, извините! - подмигнул: - Ну стесняется человек своего отчества, что вы хотите! Говорит, что всю жизнь провел среди русских людей, и по складу ума природный русак. Что тут возразишь!
А тот уже совал детективщику и фантасту потную ладонь:
- Ягодинов! Ну, как там матушка-Москва? Как там мой лучший друг Юрочка Сварной?
Так вот ты кто.
С поэтом Сварным Кошкодоев жил в одном подъезде. И тот рассказывал, какую шутку проделал с ним некий провинциал, посетивший столицу в недобрый для него, Сварного, час.
В те поры он еще только шел в свой прорыв - неистово, безоглядно: новая рифма, образы, форма - на унылой акватории стихотворного соцреализма возник мощный смерч, закрутилась воронка. Закопошилась, загудела поэтическая биомасса, уловив угрозу привычным позициям. Эта шелупонь удивительно быстро организуется между собою, и всегда в негодяйных целях. Замелькали в печати письма, рубрики, подборки… Затравленный Сварной спасался с семьею от них в трущобной каморке на Малой Серпуховке, не выходя из запоев. Однажды друг-кирюха и притащил к нему провинциала, Ягодинова - сказал, что тот давно хочет познакомиться, и все уши прожужжал. Растроганный Юрка занял денег, и принялся поить брата-поэта, толкуя попутно, что лишь за нею, провинцией, будущее, а не за прогнившею столицей. "От вас пойдет возрождение России!" - шумел он. Долго пили, пока гость не исчез из пьяного марева. А через месяц в "Литературке" появилась ягодиновская статья, - о том, что поэзия Сварного не соответствует великим партийным идеалам, выходит за рамки социалистического реализма, и подходить к ее изданию следует с особой осторожностью!
- Я его пои-ил! Я его корми-ил! - запоздало плакался Юрка в своей трущобе.
- Ну так как там наша литература, как наши властители дум? - широко улыбаясь и прихлопывая знаменитость по плечу, вопрошал хозяин кабинета.
- Кто конкретно вас интересует?
- Ну, это… Евтушенко там, Боков, Долматовский…
- Долматовский умер (Кучемоин всплеснул руками: ах, батюшки, а мы и не знали!); Боков - не знаю, никогда не был с ним знаком; Евтушенко…
- Женька Евтушенко сволочь, - Ягодинов затряс сальной вислой мордой, изображая крайнее негодование. - Надо отобрать у него и квартиру, и дачу, и машину, и все барахло, вплоть до одежды. И распределить между поэтами, скромным трудом приумножающими дитературу. Пусть они не так заметные - зато сплоченные, преданные. Я ставил этот вопрос в поэме-приветствии тридцать второму чрезвычайному пленуму. Очевидная же вещь! Но кто-то упорно не желает прислушаться. Ох, полетят головы, засверкают топоры, запылают костры!..
Он еще что-то пыхтел, однако заезжий писатель уже не обращал на него внимания: он встрепенулся и сделал стойку, узрив ЯВЛЕНИЕ.
В кабинет входила женщина.
И какая!
"Она была пленительна и красива, как мелодия Брамса". (Д. Х. Чейз, "Гроб из Гонконга".)
- Привет, Кучемоин! - крикнула Лизоля бывшему мужу. - Принес кроссовки?
- Кхы… - тот заулыбался, снова замахал руками. - Ты не представляешь, Лиз, какая у нас нынче радость, какая встреча! Сам господин Кошкодоев, понимаешь?..
- А! "Час смерти!..". - глаза опытной кинодамы прожгли детективщика и фантаста. - Как же, как же… Мефодий Иваныч, здрассьте… Читала, читала письмо Солженицына к вам. Ах, он просто прелесть!..
Поэт осклабился жирною пастью. Он был знаменит еще тем, что писал письма известным людям, и такую частную переписку публиковал в местной прессе.
Но как изменился Кучемоин! Ведь только-только, мягко ступая, он кружил подле писателя, трогал за локоть, подрагивал веками, наводя на мысль о нетрадиционных сексуальных ориентациях, - но вдруг так глянул на Лизолин бюст, так хищно блеснул белок. Если бисексуал - то очень крутого замеса. Только такие должны ходить в лидерах любых партий. "Надо поддержать парня, - подумал Вадим Ильич. - Однако шутишь… девочку я тебе не отдам…".
- Сейчас у меня важная встреча в галерее… Но если вечером… Почему бы не пообщаться?..
Хм. Конечно, не Васичка Лановой, не Сережка Шакуров, - но все же, все же…
- Нет, - сказала она. - Нет.
- Ах, Лизка! - вскричал партийный лидер. - Ты совсем сошла с ума - с этим вашим Гуру, с этими радениями… Вернись на землю, вглядись пристально в жизнь! Впитай в себя народную боль, - но впитай и радость! Пока можешь - черпай ее ладонями из чаши бытия!
"Ну, нахватался мужик! - удивилась Конычева. - Чешет как по-писаному, даже не запнется. А давно ли жил в общаге, бегал в худой одежонке, у знакомых до получки трояки сшибал?.. Что значит работать над собой". И еще мелькнула мысль, что этот человек вполне мог бы заменить ее по старой профессии, режиссера массовых зрелищ. Чтобы крикнул слово - и масса присела, выкрикнул другое - люди выбросили белые флажки в правой руке, сделал жест - одни опрокинулись на руки других, третьи - приникли лицом к траве…
- Нет, - сказала она. - Нет.
ФОРМУЛА ЛЮБВИ - С Н N
(выведена австрийским физиологом Герхардтом Кронбахом)
Хранительница галерейных фондов Алла Витальевна Мизяева - Аллочка, разумеется, для близких и знакомых - была женщиной со сложной личной жизнью. Хотя, хотя… да для кого она не сложна в тридцать два года! Хватает всего и на работе, и в семье, и на прочих фронтах. Любовь, конечно… С одной стороны, допустим, муж, кропотливый и заботливый старший преподаватель технологии неорганических веществ, тихий лирик с уклоном в изощренную эротику; с другой - грубый, абсолютно невозможный по своей грубости миленок Валера Здун, майор внутренних войск. Много раз говорила себе: все, хватит, сколько можно унижать женщину! - однако стоило лишь услыхать по телефону: "Ну что, стерва, побарахтаемся?.." - или увидать его, стройного, в зеленой форме, в заломленной над стриженой шишкастой башкою фуражке, - и голосок ломался, пощипывало небо: ах, Валерка, негодник, наездник неугомонный!
Теперь Валерка должен был со дня на день появиться с каких-то восточных фронтов, - и у Аллочки холодком овевало сердце: ну сколько же может здоровая, все на месте и при ней, женщина, обходиться без настоящего мужчины? Нет уже никакого терпежа. Только бы не убили, шишкастенького… Тогда - гроб, в гробу простреленный воин, накрытый знаменем, подушечка с наградами, караул в парадной форме, медь, серебро, мощные звуки полкового оркестра, залп холостыми, птицы над кладбищем. Нет, не надо!..
Она скуксилась, сдернула трубку с трещащего телефона.
- Але-оу?..
- Это я, писатель Кошкодоев. Через пятнадцать-двадцать минут я появлюсь в галерее. Какой у вас нежный, чистый голос! С нетерпением жду встречи. А вы, Алла Витальевна?
Какой игривый! Хранительница хмыкнула, пожала плечиками. Что ж, знаем и таких. Тоже не бином Ньютона.