5
Покуда отдирал половицу, Федул с Анюткой помалкивали; лишь переглядывались и сопели. Отодрал - нету!! Одни опилки лежат: старые, твердые, вонючие. Вот беда. Вдруг суматошный Утятев порыхлил опил, разгреб - и вытащил патронташ! Вскинул зачем-то в руке, отложил в сторону.
- Похоже, товаришшы, что мы на верных путях. Это-то штука гнилая, негодная… пущай пока лежит. Отойди, сказал! Не мешать мне туто!
Снова ломиком затюкал. Да Анютку с Федулом разве теперь удержишь? - роют опил, разгребают. Первым Пузиков кожаный чулок с золотом обнаружил: эдакую длинную колбаску. Потряс, а рублики оттуда: блямк-блямк-блямк! - западали.
- Чшш-ш-шшь… - заметался по кабинету хозяин. - Тише! Услышат, не дай-то Бог!
И - тоже руки в опил! Все перерыли - нашли еще патронташ и три чулка.
Патронташи Утятев сразу под стол бросил: "Наплевать на эту трухлятину! Завтра выкину…". Но краем глаза успел-таки глянуть, что в них такое тяжелое заначено. А, серебряные монетки мигают. И то ладно, и то хлеб. Надо убрать подальше, чтобы эти простолюдины их курочить не кинулись.
Да тем не до патронташиков: сидят на полу, червонцы считают. Считали, считали - никак с Федуловым числом не сходится: то сто девяносто семь, то восемь, а то и девять. Начнут снова считать - опять то же самое.
- Ну вы, счетоводы! - не выдержал Утятев. - Да-ко я возьмусь.
И стал раскладывать червонцы ровными стопочками. Разложив, пересчитал, еще раз…
- Как хотите, а двух червонцев до двухсот недостача. Это как понимать прикажете?
- Ой-ей-ей, вот беда-то! - загоревал Федул. Анютка стояла в углу и пускала слюни. Утятев царапнул ее глазами и загнусил тоненько:
- Открой-ко рот, любеззная…
Уборщица ожесточенно замотала кудряшками. Тогда с пола поднялся Федул и, весь как-то распухая на глазах, стал надвигаться на возлюбленную:
- А ну! Раскрывай пасссть…
- Уй! - визгнула баба. Изо рта: плякт! плякт! - выпали два червонца, запрыгали по полу. Мужики успокоились. - Вот так-то… - добродушно дудел Федул, садясь на корточки возле денег. А Утятев даже против прежнего повеселел: ручки запотирал, зафыркал:
- Ну… Делить теперь надо. К сведенью неграмотных, если имеются: нет возможности двести ровным счетом на троих рассчитать.
- К-как… как нет? - зашебутились Пузиков с уборщицей.
- А вот так. Остаток получается.
- Ну, и… што теперь? - с угрозой спросил Федул.
Утятев неприязненно глянул на него, передернул плечиками:
- А я почем знаю! Хотя, как я понимаю, гражданка, - он показал на Анютку, - покрасть червонцы-то хотела! Так вот: ежли мы на нее наложим теперь пеню в размере недостачи, каковую она причинила, то-есть двух рубликов, присовокупив их к своей выручке - куда как хорошо получится!
- И сойдется? - сглотнул наследник.
- Пр-рекрассным обр-разом-сс.
- Дак што думать-то тогда? - повеселел Федул.
- А вам, гражданка, - Утятев развел руками, - придется, знать-то, в ущерб войти, потому как - не жентельменский ваш поступок, так я понимаю…
Анютка заскулила, сгорбилась. Федул размахнулся, и - хлопнул ее тяжкой ладонью по спине. Она икнула и примолкла.
- Да ты, Анют, не это… Не переживай, слышь! Подумашь, деньги, х-ха! Баба молодая ишо, одинокая - хватит тебе.
Анютка подняла на него глаза. Шмыгнула носом, улыбнулась:
- Спасибочки тебе, Махмет. Што они мне, деньги-те? Я и сама золотая - верно? Пойдем-ко давай домой.
- Ступайте, ступайте скорее! - засуетился Утятев. - Я хоть приберусь тут маненько, скоро сторож придет!
- А куды червонцы-то девать? - скребнул шею Федул.
- В карманы, в карманы, куда же еще?
- Да не… Порвутся, поди. А ей - в подол, што ли?
- Ох, горе с вами! - Утятев вынул из стола газеты, сунул Пузикову с Анюткой. Скрутили кульки, ссыпали в них золотые. Утятев быстренько выпроводил их, закрылся, дрожа от радости: какой доход на голову пал! Золото, серебро - сколь его, интересно? И принялся пластать патронташи.
6
А Федул с Анюткой, прижимая к груди добычу, согнувшись, как тати, прокрались к выходу, и - вынырнули на улицу. Федул остановился, посопел:
- Ну, Анна-батьковна! Это… прощевай пока.
- Да ты што-о! - всполохнулась Анютка. - Махметко… Уходишь от меня рази?
- Да понимашь… Надо бы мне поспешать. Тюлю купить, да што да… - уже на ходу крикнул он. И - помчался на вокзал.
Анютка же поплелась домой. В избе посидела, поплакала… Отсчитала из заветного кулечка пять монет и двинула в магазин, к продавщице, с которой у нее был как бы б л а т. И та - хоть бы хны! - отсчитала ей ни много ни мало - двести рублев! Одними пятерками. Анютка аж приседала на радостях, идя от магазина. Шутка ли. Да она таких денег за один раз и на руках-то не держала! Как во сне добрела до своей избушки. И - опомнилась: што это я! Кинулась обратно в магазин, купила бутылку "Перцовки" и понеслась с нею к своему дружку, попу Демидке.
Он, по правде сказать, и не поп никакой был. Просто так его звали в городке, где он слыл религиозным деятелем. Когда-то учился в семинарии, откуда был позорно изгнан. Скитался с тех пор по церквям: то псаломщиком, то дьячком, а то и вовсе сторожем. Но отовсюду был изгоняем по причине ненасытного любострастия. Горько глядели с амвонов священники, как: "Шу-шу-шу…" - летало между прихожанками, пылали щеки, вздрагивали губы, - когда в храме появлялся щуплый, невнятно гребущий кривыми ногами Демидко. Теперь числился старостой при местной церквушке, пастыри которой, изумленные Демидкиными подвигами, уже тянули длани к церковной кружке, дабы выцапнуть ее единым махом у окаянного. Демидко роптал и грозился впасть в раскол. Проживал он в косенькой избушке на пару с плешивым кобельком Тютькой, таким же развратным и глупым, как хозяин.
Демидко просунул голову между косяком и дверью:
- Х-хто ета? Анна? Заходи, раба.
"Тверезой теперь", - подумала Анютка: пьяный Демидко изъяснялся исключительно матом. Вошла в избу, уронив горшок в сенях. Свет у попа давно отключили по причине неуплаты, и дома, как и на улице, были сумерки. Сам Демидко шастал в какой-то холщевой, спадающей до полу серой хламиде. Протопал на середину избы, подхехекнул и гаркнул, обнажив острые гнилые зубы:
- А ведь я, Анна, токо чичас свою сто шиисят семую жэньшыну отымел! Бласловясь, хе…
- Ух! Страстный какой! - взвизгнула Анютка. Поп бочком-бочком подскочил к ней, ткнул в бок: "Хххх…". Увидал бутылку, выхватил: "Ето што? Зелье? Грешница…". Отколупал зубами пробку, запрокинул голову, наставил горлышко в лохматую пасть: "Брлль… брлль…". Передохнул, кивнул на бутылку:
- Сама купила?
- Да! Сама! - гордо выкрикнула Анютка. - Я тебе счас не кто-нибудь: есть денежки-то!
- О?! Откудова?
- А оттудова! Я теперь, если хошь знать, богатая стану девка! - захвастала уборщица. - У меня их… во! - и выхватила из чулка папушу с пятерками.
- Так. Што теперя?
- А я почем знаю? - пригорюнилась вдруг Анютка.
Попишко зачесал голову: какая-то дума ожгла темечко. Подскочил к табуретке в углу избы, заблестел оттуда глазками. Стал сразу мягкий, уютный. Повернул к бабе покрытое болотным пухом лицо; прозрачно обозначились глазные лужицы. Посопел маленько, и:
- А вот скажи ты мне, Анют: пошто меня бабы так любят? Ай я мед им?
Анютка похихикала, жеманно дернула плечиками. Демидко затряс длинным, похожим на сухой сучок пальцем:
- Не-е! Не так ты думашь, однако. Не за тем оне меня привечают. Ты, грят, - духовит больно, Демидушко! Лесом от тебя шибает - спасу нет. И так это с тобой приятно - быдто на лесной полянке весной балуешься. Вот они-и, дела-то! И знашь - верно они говорят. Я ведь до-олго в лесах сидел, на всю жись пропитался ими. Веру свою обрести хотел, да што да… Дак вот: одного раба Божия тогда встрел. Не будет, грит, счастья человеку, пока он хоть медну полушку имеет! Нету в душе мира у ево. Ты вон, покуда денег-то не было, и горя не знала, поди, - с веточки на веточку, как снегирек: прыг-прыг! А теперя - о-о-о… Тяжко тебе, знать-то!
- Тя-ажко… - вздохнула Анютка. - Скушно мне, попина… Ты… што задумал-то?
- Жгать! - гаркнул поп. - Жгать все чичас жо!
- Да! Жгать! - кручинилась баба. - Мои деньги-то, а ты - жгать. Свои жги давай.
- А я свои все пожгал! - ликовал Демидко. - У меня теперь и богачества-то - во! - он ткнул в балахон, - да Тютька! Ты выпей, выпей-ко давай! - и выплеснул остатки "Перцовки" в алюминиевую кружку.
Анютка выпила, икнула, выбросила в сторону правую руку:
- Давай! Жги, зараза!
Шлепнула на стол деньги.
- От! От! - сепетил поп. - Радостная ты жэньшына. Уважаю. Привечу тебя, раба.
Он заметался по избе, зажигая свечки. Самую толстую водрузил перед крохотною божничкой. Запалил, грохнулся на колени и стал бить поклоны, прихихикивая:
- Гли, боушко! Возрадуйся! Любо, любо будет тебе чичас, да и мне-то, в душаку мать… легшать начнет, поди!
Он поднялся, озираясь. Увидал Анютку - постоял, словно соображая, откуда она взялась. Возглаголал:
- Рраздевайсь!!
Анютка стянула через голову платье и осталась в грязной ситцевой рубахе и в длинных, до острых коленок, панталонах. Но поп уже опять не видел ее: что-то бормоча, он тянулся с пятеркою к свечке. Бумажка вспыхнула… пепел поплыл вверх. Демидко обжег пальцы, отбросил купюру. Она сгорела на полу крохотным костерком. А он совал уже в свечку другие деньги, растащив их веером. Анютка сидела не шевелясь, и очарованно глядела на огонь.
… Когда сожжена была последняя бумажка, безумие охватило их. Вскочили, запрыгали по избе, ловя плавающий в воздухе пепел и размазывая по лицу. Поп дико гоготал и ревел:
- М-милосе-э-ррдия две-эри отве-эррзи-и!!..
Топотал ногами, орал в угол:
- Тютькя-а! Ай, убью, н-насекомый! Отыдьте все! В раскол ухож-жу-у!..
Весело скалился Тютька: любо, хоть и голодно было жить ему здесь…
С измазанными пеплом, жирными, потными лицами, походили они на диковинных козлоногов. Ухали, кружились в узком пространстве, спотыкаясь о скамейки.
- Ух, ожгу! Ух, ожгу! - орал поп.
- Ооууу!.. Аууу!.. - скакала Анютка.
6
Долго ли, коротко ли шло после время, - а минул год. Куда Утятев девал золото? Мы не знаем. А только - сидел на прежнем месте, названивал в телефоны.
Федул купил тюлю. Работал в ремесленном же, завхозом.
А Анютка?
Анютка завела гулевана - дедку Степана. Дедко жил один: вдовый, дети отделились от него. Был он старец сухой, жилистый; ходил - аж поскрипывал. Но - иоложав был не по возрасту. По женской линии бедокурил еще - хоть куда! Скупой, жадный, - ему Анюткино богатство больно по сердцу показалось. И - покучивали они, бывало, на ее денежки. Однако двухсот рублей, про которые поведал ему как-то пьяный Данилко, простить бабе не мог. Чуть она взъерепенится, как он: "Цыц, поджигательница!" - возглашает.
А деньги-то: звяк! звяк! - монетка к монетке, червонец к червонцу… Глядь - уж и нет ни шиша! Не заметили, куда и девались: ушли, знать-то, в несытые дедкину да Анюткину глотки. Схватилась как-то бабенка, а не то что бутылку - и хлеба купить не на что. Ой, беда! Уж так привыкла вольно жить, и о деньгах не думать.
Что делать теперь? Не работать же, в самом деле, идти. И Степан, как деньги кончаться стали, косо на нее запоглядывал; кругом беда!
Ужесточилась тогда Анютка. Знала, куда старый скаред деньгу прячет, - вот и отхватила оттуда как-то ночью целых шестьдесят рубликов! Утянуть-то утянула, да сразу и заподумывала: знала, что не сегодня-завтра обнаружит Степанушко пропажу. Ой! Что тогда? Вдруг в милицию заявит, скупердяй несчастный? Чуть подумала о том - потемнело в глазах. И на скорых ногах полетела к знакомому дому, откуда год назад богатая выскочила. Спотыкаясь о ступеньки, вспрыгнула на второй этаж; в утятевский кабинет - шасть! Управляющий насупился, брыльями подвигал:
- Кто такая, по какому вопросу?
- А ты не узнал? Вот я тебе спомню! Не узнал он, ишь… - с ходу насела Анютка.
- А! Уборщицей у нас работала - верно? Н-ну и что-с?
- Ништо! Давай мне, татарин, деньги!
- Ккк… К-хху!.. Хгмм. Я, во-первых, не татарин. К вашему, как говорится, сожалению. Во-вторых: если с вами при расчете вышло недоразумение, следует обратиться в бухгалтерию. Вот так.
- Да ты што? - ошалела Анютка. - Не помнишь рази… богачество здесь нашли! Давай, татарин, деньги!
- Па-апрашу покинуть кабинет, - гукал Утятев. - Я не па-азволю. Я ответственный товарищ… вы мешаете! Не забывайтесь, гражданин.
- О-о… Забываюся я! А ты не забылся, окоянной? Штобы чичас деньги мне были, а то - фьюйть!
- Чего - фьюйть? - полушепотом спросил Утятев.
- А то! Не знашь быдто! - продолжала бушевать Анютка. - Живо у меня!..
Утятев встал. И - полушепотом:
- Сколь надо?
- Половину давай! - приосанилась Анютка.
- Как… какую половину?
- А своей-то доли!
- Не много ли хошь? - рассвирепел Утятев. Обхватил ее сзади, и стал толкать из кабинета. Анютка сопела, извивалась, плевала на стены. Выдохнула:
- Ну, хоть треть тогда, што ли…
- Ни хрена не дам! - пыхтел Утятев. - Ни грошика. Ступай, ступай - ишь, обнаглела, повадилась! Марш отседова, не то вызову кой-кого, пускай разберутся! Не знаю я тебя, гражданка. В первый, можно сказать, раз вижу. Хотя нет, - уборщицей работала, как же! Ходи, ходи…
Анютка кубарем скатилась вниз. На улице постояла возле дверей, пошмыгала, и - припустила в милицию. "Где она, правда-то? - думала дорогою. - Всегда не у простого человека, а у богатого. Вон он, богатей, - сидит себе, в ус не дует. А я, нещасная… Нет, я ее, правду-то, найду! Пускай мне по суду деньги отдает".
Первым, кого она увидала в райотделе, был дедко Степан. Сидел, уперев подбородок в суковатый батог. Увидав любовницу, заурчал грозно:
- Што, шалопутка, прижала хвост-от? Я т-тебе!..
- Ты пошто здесь? - пискнула Анютка.
- Пото! Вопрос с тобой решать стану. Воровка, поджигательница!
Сорвался навстречу дежурному. Анютка затаилась в уголке.
- Из какой суммы гражданка Поганкина похитила у вас шестьдесят рублей? - спрашивал дежурный.
- Из суммы семьсот двадцать рублев, - проскрипел дедко.
- И долго вы копили эту сумму?
- Как не долго! Полтора, считай, года.
- Ну и ну-у, - удивился капитан. - У вас и пенсия-то вся - шестьдесят. А жили на что?
- Дак у нее, у змеи-то… были деньги! На них и жил.
- Чудеса-а… Так ведь она уж год как не работает?
- Ну и што? А клад-от?
- Э… какой клад?
- А ты - и не знашь быдто! - задразнился дедко. - Клад-от с золотом они нашли прошлой год - дак это тебе не деньги рази?
Дежурный, по-рачьи пуча глаза, стал медленно подниматься со стула. Цапнул трубку телефона. Почти мгновенно в дежурку засунулся опер из уголовного розыска, потянул деда за рукав:
- Пойдем-ко давай со мной…
За дело взялся следователь Тягучих: мужик крутой и цепкий. Первым он вызвал дедку. Тот зашел в кабинет, постукал по стенкам батожком, огляделся, зачем-то несколько раз топнул сапогом, и сказал удовлетворенно:
- Хм. Подоконник-от по-другому покрасили. Раньше понежнее был, вроде. И стол другой. И стулья вместо табуреток.
- Что? Чего? - удивился Тягучих.
Дедко уселся на стул, засопел и пустил слезу:
- Дак ведь я в етом кабинете второй, считай, раз место имею! Молодость спомнил, вот… В девятьсот двенадцатом годе меня сюды на пролетке городовые привозили, когда за кулачную историю два года давали. Ну, и теперь… пешком, вот…
- Теперь - дело другое, - осторожно сказал следователь. - Теперь вы - потерпевший. Если, конечно…
- Да один черт! - всхлипнул дед. - Все равно помирать скоро!
- Ну, помирать… Зачем же? Пока живите… Но мне - только правду, понятно? Иначе…
Старик зарыдал.
Следующим на очереди был Демидко.
С любопытством оглядел следовательский тесный кабинет, крякнул и сразу перешел на шепот:
- Слышь-ко! Возьми меня к себе, потайным!
- Каким еще потайным? - засердился Тягучих.
- Ну, шныри-то! - моргал поп. - Сведенья достают. Я тебе все преступленья распинкертоню.
- Нет у меня никаких потайных. В уголовный розыск ступай, а сюда - не по адресу.
Демидко с сожалением развел руками:
- Не судьба, знать-то. А то бы я чмчас…
Про оргию с сожжением рассказывал смачно, облизывался.
Анютка раскололась сразу. Тихо плакала, внимательно подглядывая за следователем. Посреди рассказа спохватывалась вдруг: "Я верно говорю?"
Установить, кому принадлежал дом до революции, не стоило труда. Стали искать Федула. Когда за ним, наконец, пришли, он не особенно удивился, - стал спокойно собирать котомку, на ходу давая жене распоряжения на ближайшие годы. На допросах говорил правду.
Труднее всего пришлось с Утятевым. Ничего не помогало: ни очные ставки, ни допросы. Толмил свое: "Нет и нет! Ничего не знаю. Видом не видывал, слыхом не слыхивал". На опознаниях крутил головой: "Нет, не встречал этих товарищей. Хотя… жэньшына вот - уборщицей у нас работала, вроде! А так - нет…".
Наконец следователь, у которого на почве утятевского упрямства началась бесонница, запросил санкцию на арест. Очутившись в тюрьме, Утятев унывать не стал и сразу принялся писать жалобы.
- За правду посадили! - со вздохом признавался сокамерникам. - Вот она, правда-та матка - не в цене, вишь…
И был суд.
Тогда строго было! Нашел, не нашел сокрытое - все равно оно не твое, отдай!
Отвесили по году всем троим. Распорхнулись они, как воробьи, по разным сторонам, и никогда уж больше не встретились.
А деньги?
Ну, насчет Анютки - там все ясно. У Федула отобрали остатки золота и обратили в государственный доход. У Утятева же деньги не нашли, как ни старались. Ушлый оказался мужик! В заключении в ларек устроился - ходил, посвистывал! Освободился, и - мотнул сразу на Украину. Дом построил; дачу, машину купил. А Федул поехал домой, в Сибирь. Опять в ремесленном стал работать. Не больно, правда, денежно жил, - да тут уж и ребятишки подрастать стали, и - кто в техникум, кто на производство, кто в тюрьму… Не горюй, Федул Григорьич, они тебе на свои тюлю купят! Вот насчет Анютки - неясно как-то. Пропала, без следа исчезла, как и не было вовсе. Говорили, что видели ее в Омутнинске, посудомойкой в столовой, - да и то точно сказать не могут: то ли она, то ли нет. Дед с попом… да стоит ли о них толковать!
Вот такая история.