– Фу! Конечно же нет. Одни слова и букеты. Но я, дура, дала ему какой-то аванс. Через год он приехал в Москву. За мной. Забрать меня. Ну и тебя, естественно. Забрать нас с тобой.
– И что ты решила? – шепотом спросила Наташа.
– Выгляни в окно! – захохотала Анна Викторовна. – Мы где? В Москве! Теперь поняла, что я решила? Догадалась?
– А почему?
– Я любила твоего отца, – вздохнула Анна Викторовна. – А ты разве не любила папу? Разве ты хотела бы стать русской падчерицей?
– Но ради будущего, ради моего будущего… Ты могла. Ты должна была!
– Какого еще будущего? – Анна Викторовна снова засмеялась. – Москва – столица мира! Гагарин в космосе! Скоро будет коммунизм! Разве сравнишь с этим тухлым Западом? Даже смешно.
– Особенно сейчас, – сказала Наташа. – Обхохочешься.
– Извини, не рассчитала, – сказала Анна Викторовна, утирая слезы. – Но я папу твоего любила, извини еще раз…
Деятель культуры. В таком-то году был в Москве. Наташа его вычислила. Примерно. С большой вероятностью. Писатель из тех, кого в СССР называли прогрессивными.
После смерти матери она поехала-таки в Англию. Дом-музей в пригороде. Открыто по вторникам и четвергам. Седая леди поясняла: вот кабинет, вот библиотека, вот любимая трубка. Кроме Наташи, других посетителей не было.
– Здесь он написал свой знаменитый роман "Польская падчерица", – говорила леди. – Содержание: английский писатель знакомится в Лондоне с польской актрисой. Приезжает в Варшаву и привозит ее с дочерью к себе. Вся книга о том, как маленькая полька становится англичанкой. Роман написан в 1955 году.
– В каком году? – вскрикнула Наташа.
– В пятьдесят пятом.
– А в шестьдесят третьем он ездил в СССР?
– Ездил, конечно! – сказала леди. – На презентацию перевода этого романа.
– Я не читала, – сказала Наташа вдруг по-русски: – А мама, наверное, читала.
– Przepraszam, ne rozumiem, – сказала леди.
ПРАВДА О ПРАВАХ ЧЕЛОВЕКА
В конце семидесятых американский президент Картер стал бороться за права человека в СССР. Вот однажды мы сидели со слушателями Дипломатической академии, где я тогда служил, и обсуждали эту ситуацию.
Один товарищ выпил водки, съел четвертушку лимона и сказал:
"Я вам все расскажу про права человека. Сам видел. Этим летом. Я стажером был в нашем консульстве. – Он назвал чудесный скандинавский город. – Красота, уют, покой. И вдруг прибегает мужик. Наш. Русский. Советский, в смысле. Весь задыхается, слова сказать не может. Я его чаем напоил, успокоил. Не волнуйтесь, мы вам поможем. Думал, турист паспорт потерял или моряка проститутки обокрали. Нет, все хуже. Мужик – директор эстрадного ансамбля. Они тут на гастролях. И один трубач, стервец, выбрал свободу. Пошел в полицию и сдался. Убежища просит.
Так. Я сразу вице-консулу звоню. Он приезжает. Так, говорит. Плохи наши дела. Ваш ансамбль, товарищ, больше за рубеж не выпустят. Мне выговор. А тебе, мне то есть, – пояснил рассказчик, – хана выездной карьере. Будешь на Смоленской сидеть и бумажки перекладывать. Надо что-то делать. Надо решать вопрос…
Отправили мы этого эстрадного директора в гостиницу. Пошли в кладовку. Взяли ящик водки "Посольская". И еще бутылку коньяка "Юбилейный". Загрузили в машину. Поехали. Я за рулем, он рядом. Приехали в полицейпрезидиум. Встречает нас такая красная рожа, два метра в высоту. О, Ханс! О, Петья! Целуются они с нашим вице-консулом. Спускаемся во дворик. Ханс, дай ключ от багажника. Перегружаем ящик "Посольской". А бутылку марочного коньяка – в руки. Для дам-ссс!
И говорит вице-консул ихнему полицейскому начальнику:
– Понимаешь, Ханс, я этого трубача где-то даже понимаю. У вас тут сплошной шоколад со сливками. А у нас буераки и сплошной дефицит.
– Ну, ну? – говорит Ханс по-ихнему.
– Но, дорогой мой друг Ханс, – продолжает вице-консул. – Но у меня будут большие неприятности. А у этого приятного молодого человека вообще конец карьеры. Никогда он больше не приедет в ваш прекрасный город, никогда не выпьет с тобой стопку водки.
– Ну, ну, – говорит Ханс.
– Помоги нам, Ханс, – говорит вице-консул. – Я тебя прошу. Заметано?
– Ну, ну! – говорит Ханс.
Обнялись они еще раз. Мы уехали. А через полчаса ихние полицейские привезли нам этого трубача. В наручниках. Ну, наручники мы попросили с него снять, провели политбеседу и даже обещали маме не говорить.
Так что брехня все это про права человека на Западе. Такие же менты, как у нас".
ТРАДИЦИОНАЛИСТ
В одну из скандинавских столиц приехал в порядке обмена молодой советский ученый Саша Круглов. В тамошний университет, на полгода. На кафедре, куда его приписали, он познакомился с девушкой по имени Грета.
У нее была длинная и редкая фамилия. То ли Росмерсхольм, то ли Понтоппидан, точно не помню. Она очень этим гордилась и показывала Саше телефонный справочник – сплошные Хансены и Йенсены, десятками страниц. А она одна такая.
Они понравились друг другу и решили пожениться. Саша ей однажды утром сделал предложение, и она согласилась.
– Хорошо, – говорит, – спасибо, я верю, что у нас все будет хорошо. Если ты серьезно, то пойдем распишемся.
– Я совершенно серьезно, – сказал Саша. – Но у нас есть такая традиция. Надо испросить родительского благословения. То есть сказать маме с папой. Познакомить их со своей избранницей. Ну, хотя бы письмо написать. А когда они ответят согласием, тогда можно и расписываться.
– А вдруг они не согласятся?
– Что ты! Это чистая формальность! – сказал Саша. – Традиция, я же говорю.
– Ладно, – сказала Грета. – Хорошо.
Саша написал письмо домой, какая Грета добрая, красивая и умная. Бросил конверт в ящик и стал ждать ответа. А буквально через четыре дня его вызвали в посольство.
– Приятная новость из Москвы, – сказал ему советник по культуре. – Ваш институт получил важнейший государственный заказ. Сформирована новая лаборатория. Вы назначены заместителем заведующего.
– Ух ты! – сказал Саша. – Спасибо!
– Не за что, – сказал советник. – Я тут ни при чем. Самолет через три часа. Сергей Сергеич и Нина Матвеевна помогут вам собраться. Они ждут внизу, в машине. Вот ваш билет.
Сергей Сергеич был шофер посла, а Нина Матвеевна – его жена, завхоз.
– Мне надо позвонить одной знакомой, – сказал Саша.
Советник пододвинул к нему телефон.
Но Греты не было на работе. Дома – тоже.
В Москве оказалось, что с новой лабораторией пока надо подождать.
Саша Круглов пошел в иностранный отдел.
– Наверное, я должен вернуться, продолжать стажировку?
Ему вежливо объяснили: нет, не должен. Никто никому ничего не должен.
Саша позвонил Грете. Она страшно обиделась. Решила, что ему родители запретили на ней жениться, и он послушался.
– Fucking traditionalist! – сказала она и повесила трубку.
Он вернулся в этот город всего через десять лет. Но Грету не нашел, несмотря на редкую фамилию. Наверное, вышла замуж за какого-нибудь Хансена. Или Йенсена.
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ЖИЗНИ
– Кто там? – спросила Надежда Ильинична в домофон.
Там горестно молчали. Она почти догадалась, но спросила еще раз:
– Кто там?
– Надя, это Михаил.
Она нажала клавишу. Потом открыла дверь квартиры. Он почти не изменился. На нем был серый плащ, свитер под горло. В руке небольшой чемодан – видно, что тяжелый. От него пахло одеколоном. Одеколон приличный, но пахло слишком сильно.
– Я могу войти? – сказал он.
– Заходи, – ответила она. – Но не надолго.
– Вот как? – Такой робкий и ссутуленный, он вдруг сверкнул глазами. – А ты говорила, что будешь ждать меня всю жизнь.
Надежда Ильинична сначала решила расхохотаться, но потом серьезно сказала:
– Я и ждала тебя всю жизнь. Потом жизнь кончилась. А я осталась. Так что лучше иди, откуда пришел.
– Может, хоть чаем напоишь?
– Это будет слишком жестоко. К тебе. Все. До свидания.
Он переложил чемодан в другую руку, повернулся, шагнул к лифту, потом обернулся.
– Что? – спросила она.
– Надя, ты извини меня, ради бога… мне очень нужно в одно место.
Она посторонилась, пропуская его в квартиру.
Чемодан он поставил у вешалки. Снял плащ, бросил сверху. Одеколоном запахло еще сильнее. Наверное, брызгал поверх свитера.
Надежда Ильинична села на табурет в прихожей.
Он долго там возился, шаркал, несколько раз спускал воду, громко переводил дух. Ей надоело это слушать, она прошла в комнату, включила телевизор. Посмотрела на часы. Господи, сколько можно торчать в сортире? Сквозь телевизор услышала какой-то звук. Вышла в коридор. Дверь сортира была приоткрыта, он высунул голову и звал ее:
– Надя, куда ты пропала? Ради бога, дай какую-нибудь тряпку…
– Там тряпки за унитазом, – сказала она.
– Надя, – снова позвал он. – Дай мне пластиковый пакет. Я тряпку туда положу и потом выброшу, хорошо?
– Хорошо, – кротко сказала она.
Пошла в кухню. Потом, отвернувшись, сунула пакет в дверную щель.
Он вышел. Пакет с тряпкой запихал в карман плаща.
– Вымой руки, – сказала она.
– Да, да, конечно, – сказал он и вернулся в ванную. – Какое полотенце можно?
– Желтое, – сказала она.
Раздался ключ в двери.
– Познакомьтесь, – сказала Надежда Ильинична. – Мой муж. А это дядя Миша, моей мамы двоюродный брат. Из Тулы.
– Сергей, очень приятно, – сказал муж. – Вы… у нас остановитесь?
– Нет, нет, что вы! Я буквально на минуту.
– Может, чаю? – облегченно заулыбался муж. – Или рюмочку?
– Нет, нет, спасибо! До свидания. Пока, Надечка! – Он набросил плащ, подхватил чемодан, быстро чмокнул ее в щеку и выбежал прочь.
– Что за дядя? – спросил муж.
– Мамин двоюродный, я же сказала. Старичок со странностями. Заезжает раз в год, наверное. Так, проведать.
– Что-то я первый раз о нем слышу, – сказал муж.
– Мы же с тобой только полгода женаты, – засмеялась Надежда Ильинична и обняла его. – Ну, привет! Как дела, как день прошел? – И поцеловала.
ФИКТИВНО, ТО ЕСТЬ ПОНАРОШКУ
Один мой знакомый женился и переехал к жене. Ей от родителей досталась очень хорошая квартира. Дело было задолго до всякой приватизации, и квартиру можно было только получить. По очереди, на работе или в наследство. Ну, или построить кооператив. Насчет наследства была такая тонкость: надо было быть прописанным в этой квартире. Иначе человек не имел никакого права там жить после смерти родителей.
Вот. Он женился, переехал к жене, а от своих родителей выписался.
Живут они, поживают. Ребенок родился. И тут у этого моего знакомого внезапно умирает мать. Старик-отец остается один в неплохой двухкомнатной квартире почти в самом центре города. Ну, конечно, молодые его утешают, навещают, приносят еду и лекарства. И соображают: а ведь если он, боже упаси, помрет, то его квартира пропадет. Уйдет в распоряжение государства.
А это никуда не годится. Ведь ребенок вырастет, и ему совсем не помешает своя жилплощадь. Тем более такая хорошая, почти что в центре. И потом, старик-отец работал за эту квартиру всю жизнь, инженером на номерном заводе. А теперь, значит, псу под хвост?
Надо там срочно прописаться. Но как? Да никак. Выход один: оформить фиктивный развод. Что и было сделано. Во имя благополучия семьи и особенно ребенка. Шестилетнему ребенку все объяснили буквально на пальцах.
Ну, этот мой знакомый прописался к отцу. Но жить продолжал на старой квартире, естественно. С женой и ребенком. Хотя иногда ночевал у отца. Комнату там себе оборудовал. Кое-какие книжки перевез. Ну, и по мелочи: рубашки, брюки, носки. Белье. Любимую пепельницу.
И как-то так получилось, что в течение года он совсем туда переехал. Тем временем старик-отец сильно расхворался, и за ним нужно было присматривать. Так что этот мой приятель целых три месяца, наверное, дома не был. То есть дома у жены с ребенком. То есть он уже сам не понимал, где его дом. Вернее, понимал, но не хотел признаваться.
Потом старик-отец умер. Но этот мой знакомый не торопился переезжать обратно. Хотя сам себе говорил, что вот-вот. И к жене заходил довольно часто.
Вот однажды он зашел, помог ребенку по математике (потому что уже прошло восемь лет с того времени), а потом сел смотреть футбол. Жена столик накрыла перед телевизором. Допоздна сидел, до часу ночи. Она говорит:
– Куда ты пойдешь, уже метро не ходит. Не чужие все-таки.
Он остался. Легли в одну постель.
Очень было хорошо, почти как в молодости.
Но снова не поженились.
ПИСАТЕЛЬ И СОВРЕМЕННОСТЬ
За что я особенно люблю современную литературу, так это за то, что ее можно не читать. Да, да, именно! Или читать на пробу.
Вот такой довольно обычный в моей жизни диалог:
– Вы читали последний роман писателя N?
– Если это на самом деле последний, я непременно прочту.
– Нет, я серьезно!
– Я тоже. Читал одну его повесть, и мне понятно, что такое писатель N. Я, так сказать, в курсе. Чтобы узнать вкус гамбургера, не обязательно быть постоянным посетителем "Макдоналдса". Пожевал, выплюнул и дальше пошел.
А лучше просто послать на фиг. Почему это я обязан читать неизвестно кого неизвестно зачем? Что я, профессор кафедры критики Литературного института? Ах, все читают? Ну, пусть они прочитают, а я на досуге их порасспрошу. Если будет желание. А можем просто поговорить о знакомых.
"Знаете, сын такого-то женился на племяннице такого-то". – "Даа?! Но ведь она…" – "А, вот то-то же!" Тоже тема для беседы; не надо умственного снобизма.
Но попробуйте представить себе такой разговор о классиках:
– Зачем мне читать "Братьев Карамазовых"? – с меня "Скверного анекдота" достаточно, сыт я вашим Достоевским. "Войну и мир" я пролистал, получил общее впечатление, неплохо, хотя, конечно, очень, ну просто о-очень длинно, какое-то неуважение к читателю! Ну, ясное дело, граф – мы для него быдло.
Скажут: да ты, брат, мало что невежда, ты еще и хам.
КОНТИНУУМ
Я просто не знал, что такое бывает! Никогда такого не читал! Гениально! Просто другого слова нет. Ну, конечно, насчет "гениально" это, может быть, чересчур, это я, конечно, увлекся. Насчет "гениально" пусть внуки наши решают, потомки то есть. Но очень, очень здорово. Прочел просто залпом, оторваться невозможно. Талантливо из ряда вон. Ну, или скажем так – прекрасная книга. Автор очень одарен. Отлично пишет. По-настоящему хорошо. Крепко пишет, качественно. В общем, неплохая книга. Соответствует, так сказать, лучшим стандартам. Такой вот уверенный средний уровень. Нормальная средняя книга, это не упрек, кстати говоря, это похвала, если кто понимает. Среднюю книгу написать – нелегкая задача, между прочим. Трудно обойтись без провисаний сюжета, без повторов, без служебных персонажей. Обычное дело, к сожалению. Стилистические ляпы тоже встречаются. Увы, увы. Ну а что взять с обычного средненького писателя? Маловато работы над словом, над фразой, над мыслью. Вот раскройте на какой хотите странице – батюшки светы! И на другой. На третьей. И так все триста восемьдесят, сколько их там? Триста восемьдесят восемь, считая выходные данные. А теперь я закрываю этот, с позволения сказать, роман и спрашиваю себя – ну и что? Бог с ними, с ляпами и огрехами! Что хотел сказать автор? Что, кому, чего ради? Зачем он это все? Про что? Цель и смысл? Ведь посредственность – это крайняя степень бездарности. Очень плохо. Просто другого слова нет. Ужасно. Никогда такого не читал. Честно говоря, просто не знал, что такое бывает.
КАРАМЕЛЬКА
Говорят, что можно наоборот – сначала ругать, а потом прийти к похвале.
Если формально рассуждать, то, конечно, можно.
А вот в жизни так не получается почему-то.
Я ведь не сам придумал. Я почти с натуры списал.
Похожим образом издевался над молодыми дарованиями Михаил Светлов.
– Вот, – говорил он, вороша рукопись начинающего автора, – прочитал я ваши стихи. Ну, что вам сказать? Хорошие стихи. Местами даже очень. Мне так кажется. Если я, конечно, не ошибаюсь. Но ведь людям свойственно ошибаться. Так что я, вполне вероятно, мог ошибиться… – Он внимательно читал один-два листка и печально завершал: – Да, да, конечно. Я ошибся.
Наверное, это не случайно.
Истории разорений и крушений известны в точных и живых подробностях. Начиная от незаметных подвижек конъюнктуры и спроса, через внезапные кредитные трудности, суды, исполнительное производство – и вот., как старое мочало, банкрот болтается в петле. Ну, или тихо отходит от дел, проживая последний миллион в небогатом стариковском поселке где-то во Флориде.
А истории успеха почти всегда какие-то карамельные.
– Я пришел в этот город наивным голодным парнем из провинции. Босиком. С пятью центами в кармане. И сразу понял, что здесь нужно строить автосборочный завод! Небольшой филиал автозавода, вот что нужно этому городу, о'кей? Я договорился с ребятами из "Джи Эм", взял кредит, сколотил хорошую команду, управляющего выписал из Милана, мы засучили рукава…
Очень убедительно. И, главное, понятно во всех мелочах. Рецепт налицо.
– Я пришел в этот город босиком, с пятью центами в кармане. У меня бурчало в животе от голода. Кто не заплачет – лишу наследства!
ГОСПОДИН С КОШКОЙ
На террасе отеля появилось новое лицо: господин с кошкой. Он сидел один за столиком, пил кофе и читал местную газету. Кошка сидела на стуле напротив.
– Кис-кис-кис, – позвала Анна Сергеевна и протянула ей кусочек цыпленка.
Кошка с мягким дроботом спрыгнула со стула на дощатый пол и подбежала к ней. Съела угощение, стала тереться об ноги.
Анна Сергеевна погладила ее.
– Осторожно, – сказал господин. – Вдруг у нее блохи.
– Разве это не ваша? – удивилась Анна Сергеевна.
– Нет, просто привязалась, – сказал господин.
– А так преданно сидит рядом! – засмеялась Анна Сергеевна.
– Меня любят кошки, – сказал господин. – А вы откуда?
– Здешняя, – сказала Анна Сергеевна.
– Вам здесь не скучно?
– Ох эти русские! Сидят в своем Урюпинске, и им весело, а приедут в Баден-Баден, так сразу им скучно.
В разговоре выяснилось, что русский господин – его звали Дмитрием Дмитриевичем – был адвокатом из Москвы, а Анна Сергеевна – женою местного гостиничного магната. То ли совладельца, то ли топ-менеджера здешних курортов.
– Не знаю точно, чем он занимается, но он плебей, – сказала она. – Здесь скучно, вы правы. Поехали кататься, вон моя машина. Только зайдите за угол и пройдите шагов сто. И не забудьте заплатить за кофе.
– Чтоб ваш плебей не остался без выручки? – рискованно пошутил он.
Она стала приезжать к нему в Москву раз в два-три месяца, якобы по делам своей фирмы; муж даже не проверял, есть ли у нее фирма в России. Останавливалась в "Мариотте" на Тверской, посылала ему смску, и он являлся тем же вечером.
Однажды она прождала его два дня. Сначала злилась, потом волновалась, потом снова разозлилась и уже собралась уезжать, но тут он ввалился, усталый и запыленный.
– Я был в Ростове, – сказал он. – Даже домой не заехал.
– Отдохни, прими душ, – сказала она. – А я сбегаю куплю тебе новое белье и сорочку.
– Подожди, – сказал Дмитрий Дмитриевич. – Дай на тебя наглядеться.