Я не отрывал взгляда от белого катера, который уже шел под мостом в середине реки. Берега, окутанные пеленой тумана, виднелись смутно, а горы угрюмо и призрачно высились над дождевыми облаками.
- Да, да, любовь… - сказал старик и надвинул фуражку на лоб.
Следя за катером, я невольно повторял каждое его движение, мне казалось, что я плыву в реке, и я судорожно сжимал руки; я вспомнил, как в темном зале, когда окончился фильм, я потянулся к ней, взял ее руку, руку незнакомой женщины, которую она, вздрогнув, отдернула - один-единственный раз, - но потом уступила, рука была очень маленькая, горячая от стыда. Когда нас освещал матовый экран, мы смотрели друг на друга: я видел тонкое лицо со светлыми серьезными глазами, казалось, они что-то спрашивали меня. И позднее, когда кончился фильм, она попыталась ускользнуть, смешавшись с толпой, но я обнаружил ее зеленый дождевик у трамвайной остановки.
Катер поворачивал с середины реки к берегу. Когда старик вышел из будки и направился к причалу, я понял, что катер уже близко. Ясно слышался шум двигателя, и были видны пассажиры в плащах, стоявшие у выхода на палубу. Зазвонил судовой колокол, его удары в тумане звучали как сигналы на море. Я вышел и только сейчас, в это мгновение, ощутил, что во мне не было ни капельки радости; только страх, тревога и заманчивое предвкушение риска, которое заставляет водителя поднажать на опасных поворотах.
Я бросил окурок в лужу и спустился к причалу. Старик приладил кранец между бортом судна и стенкой причала, с катера кинули швартов, который старик закрепил, обернув вокруг чугунного кнехта. Затем юнга выдвинул трап. Я смотрел на сходящих с палубы пассажиров, но ничего не видел. Я не опомнился, даже заметив ее зеленую накидку.
- Здравствуйте, сударыня! - крикнул старик. Он принимал пустые ящики из-под лимонада и быстро укладывал их штабелем.
Взглянув на нее, я взял ее за руку и повел с пристани.
- Благодарю тебя, - сказал я хрипло.
- Ах, - промолвила она.
Я молча сжимал ее руку. Позади ударил колокол, застучал мотор, и звук его удалялся, пока мы шагали по лужам к отелю.
Холл был почти пустой. Я снял с нее дождевик и только сейчас увидел в ее руке чемоданчик.
- Извини, - тихо сказал я, забрал чемоданчик, повесил ее дождевик, свое мокрое пальто и шляпу. В холле сидела старая вдова антиквара, которая с утра докучала мне своим обществом, пила водку и рассказывала неприличные истории. Оторвавшись от тарелки с торгом, она бегло взглянула на нас и снова занялась едой. Кроме нее в холле сидел пожилой господин, который уже в полдень захватил все газеты и журналы.
- Что будешь пить? - спросил я.
- Чай или что-нибудь горячее, - сказала она, не поворачиваясь ко мне.
Я лишь ощутил нежный аромат ее духов, к которому примешивался тонкий запах испарений после дождя. Сев напротив нее, я подозвал официанта; тот уже давно топтался в углу, посматривая в нашу сторону.
Я сделал заказ.
Мы молча курили, иногда поглядывая друг на друга, но как только встречались глазами, тут же опускали их. Стояла тишина, доносился лишь легкий шорох дождя, чуть позвякивала тарелка на столике вдовы антиквара, налегавшей на торт, и долетала болтовня обоих официантов с буфетчицей, приглушенная толстыми коврами и портьерами.
Я нервничал, на скулах у меня играли желваки; когда пришел официант, стало полегче. Один запах крепкого чая успокаивал. Наши руки встретились над сахарницей, я пожал ее пальцы, но она вырвала их, побледнела и уставилась испуганно на мою руку. Я проследил за ее взглядом и увидел свои толстые бледные пальцы, они показались мне какими-то непривычными, совершенно чужими; я заметил, что забыл снять обручальное кольцо.
- Боже мой, - тихо сказал я, - разве ты не рада?
- Нет, - ответила она и покачала головой.
Я помешал чай.
- А ты рад? - спросила она.
Я промолчал.
Кожа на ее лице опять заблестела, такая белая и свежая, а в темных волосах сверкали капельки влаги.
- Дорога понравилась?
- Да, - спокойно ответила она, - очень, роскошное путешествие. По воде, в настоящем тумане, и дышать так приятно. Ужасно жаль, что здесь пришлось сойти. С превеликим удовольствием поплыла бы дальше, вверх по Рейну, под дождем до… хотя бы до Базеля. Я пойду, - внезапно сказала она.
Я посмотрел на нее: она побледнела, ее губы вздрагивали.
- С ума сошла, - тихо сказал я, - зачем же ты приехала?
- Я пойду.
- Значит, ты приехала, чтобы свести меня с ума. Официант! - крикнул я.
- Я пойду…
Из холла медлительной походкой пришел официант.
- Да? - спросил он.
- Отнесите, пожалуйста, чемодан моей жены ко мне в номер.
- Слушаюсь.
- Я пойду, - сказала она, когда официант с чемоданом и накидкой исчез.
Я огляделся: пожилой господин читал двадцать седьмой журнал, вдова пожирала десятый кусок торта, где-то над крышами шумел дождь, а из нижнего буфета доносился невнятный говор буфетчицы и официанта.
Ее красивое лицо совершенно переменилось: стало суровым, губы дрожали. Она торопливо допила обжигающий чай.
- Идем. - Я взял ее за руку.
- Я только что спросила, рад ли ты?
- Нет! - громко крикнул я.
Пожилой господин оторвался от газеты, а вдова на мгновение перестала жевать.
Рассмеявшись, она пошла за мной.
Наверху было еще тише. Окно комнаты выходило в световую шахту, где рядом с переполненными мусорными баками мокли под дождем зола и отбросы. Надоедливо лил дождь.
Она сидела на кровати и курила, а я с сигаретой ходил взад-вперед по комнате. Порой мы переглядывались, как два человека, которые стоят у подножия склона и слышат грохот низвергающейся лавины.
Я вспомнил, как целовал ее в темном коридоре какого-то дома, на улице у конечной остановки трамвая и при свете фар выехавшей из переулка машины, вспомнил ее лицо, белое и улыбающееся на фоне исцарапанной коричневой стены…
- Боже мой, - сказала она вдруг, - как ты стонешь, садись рядом. - Она наконец-то улыбнулась и отодвинула подушку, освобождая мне место. - Дай мне руку.
Я протянул ей руку. Ее ладони были сухие и прохладные, прикосновение их очень легким. Она потрогала обручальное кольцо, потом положила руку обратно мне на колени, моя рука была тяжелая, почти мертвая.
- Я пойду, - сказала она.
- Иди, - сказал я.
Она бегло поцеловала мне руку.
В ожидании я подошел к окну. Дождем размыло кучку золы рядом с мусорным баком. Грязный ручеек струился от бака к засорившемуся водостоку. В большой луже плавали очистки, обрывки бумаги и окурки; табачные волокна из размокших окурков были похожи на желтых червячков. Я бросил вниз свой окурок и обернулся. Комната была пуста. Я ничего не слышал.
Перевод Н. Бунина
Род Исава
Негодяй, подумала женщина, опять набрался. От меня сбежал, от паршивой жизни. Спрятался. Она зло посмотрела на мужчину. Он полулежал на боку, на его лице блуждала ребяческая улыбка, волосы взъерошены, засучены рукава, в правой руке зажат листок бумаги.
Подлец, думала она. Каков подлец. И это он называет работой, и это для него жизнь, никаких правил, никакой меры, жизнь без всякого порядка, негодяй. И еще улыбается…
Женщина попыталась вытащить у него листок, но спавший сердито заворчал, она быстро пересела к столу и занялась электроплиткой. Шнур был поврежден, пластмассовая колодка треснула, контактные скобки каждый раз застревали в гнезде плитки, почти прилипали, и стоило потянуть за шнур, как провод рвался, каждый раз рвался. Тихо чертыхаясь, она починила шнур, вставила колодку в гнездо и воткнула вилку в розетку. Затаив дыхание, она ждала, раскалится ли спираль. Спираль раскалилась, она поставила кастрюлю с водой и принялась с шумом наводить порядок. Мужчина до выпивки мыл в тазу ноги, таз стоял с грязной водой, брился - на краях чашки засохла мыльная пена; старые носки и полотенца валялись на столе, на стуле и на полу.
На письменном столе стояла ваза с цветами, она выбрала из нее увядшие, бросила в таз, туда же вылила воду из бритвенной чашки и выплеснула все в водосточный желоб.
Подлец, бормотала она вслух, ну сколько можно валяться, и это он называет - работать.
Она оглядела его пристальнее. Комната была убрана, вода в кастрюле только что зашумела, спешить некуда. Выражение счастья на его лице чуть ли не сводило ее с ума, она ненавидела эту улыбку. Это счастье не от меня, думала она, оно где-то украдено. Он подкрадывается к остаткам рая и грабит. Но я люблю его…
Она вдруг представила себе, что он уехал далеко-далеко. В Америку или в Австралию, и сердце ее сжалось от страха, что так может случиться. Я не могу жить без него, подумала она, это немыслимо. Даже боль, которую он мне всегда причиняет, подлец, делает меня счастливой.
Она подвинула стул и села рядом с кушеткой. Болели ноги, она долго ходила, пытаясь снова занять где-нибудь денег. И снова неудачно. В доме последний кусок масла, последний батон хлеба и последняя щепотка чая, а этот негодяй опять надрался. Хотелось бы знать, что он написал…
Она попыталась тихонько вытащить у него листок бумаги, но он опять заворчал, а она боялась прервать его сон. Больше всего он ненавидел, когда его "выдергивали" из сна. Это напоминало ему войну, он говорил: "Хуже нет, когда тебя выдергивают. Сон - одно из самых драгоценных благ, которые нам даровал Господь".
У них не осталось ни пфеннига, и занять негде. Надо платить за квартиру, за электричество, за то, за это…
Она взглянула на плитку, бурление воды стихло. Чертыхаясь, она сняла кастрюлю. Спираль была темной. Она выдернула штепсельную вилку, подержала ладонь над плиткой, проверяя успела ли остыть, и начала ковыряться в спирали. Обследовала ее не спеша, виток за витком, в поисках разрыва. Продолжая тихо ругаться, она сдерживала слезы, к горлу подступил комок.
С ума можно сойти. Даже если бы у нее были деньги, то купить новый шнур или хотя бы колодку, не говоря уж о новой плитке, не удалось бы. Цены-то ужасающие. Когда-нибудь чокнешься из-за колодки, из-за этой дерьмовой пластмассовой штучки, которая и двадцати пфеннигов не стоила. Вздыхая, она подняла зубцом вилки проволоку спирали - вот он разрыв! - видно было плохо, проволока потемнела, во многих местах стала хрупкой, почти при каждом кипячении прогорала в новом месте. Взяв проволоку за оба конца, она вытянула ее, потом скрутила в спираль и включила ток. Спираль раскалилась, и женщина поставила кастрюлю на плитку.
Это просто издевательство, думала она. Те, кто делает негодные пластмассовые штучки и спирали, и те, кто продает их, виноваты, что тысячи женщин и мужчин мучаются из-за их барахла. Попался бы мне такой подонок, я бы убила его… Вода наконец забурлила.
Господи, хоть бы он проснулся. Лицо его было безумно счастливым, и это ужасно терзало ее. Ни единой частицы себя она не узрела в его лице. Было очень страшно чувствовать себя такой одинокой, сидеть возле его кушетки и не знать, что он написал, напечатают ли это и будет ли в доме получка. Не знать, почему он так счастливо улыбается, не знать, откуда у него деньги на выпивку - получил или занял. Бутылка лежала на полу. Она подняла ее и понюхала: вино, красное…
Вода, кажется, вскипела. Она сняла крышку, отвернулась от струи пара и налила немного кипятку в чайник для заварки. Потом снова поставила кастрюлю на плитку. Воду для чая надо кипятить дольше. Она должна быть как можно горячее. Пусть себе кипит…
Она еще раз подняла бутылку и осторожно поставила рядом с кушеткой. А ведь я люблю этого негодяя, люблю… Вздохнув, она вернулась к столу и сняла крышку, вода кипела. Она налила полный чайник, вытащила вилку из розетки и поставила чайник на еще теплую плитку.
Перевод Н. Бунина
История моста в Берково
История этого моста в свое время широко обсуждалась: ее осыпали проклятьями, оплакивали, некоторые смеялись над ней, а в целом равнодушно отнесли к обычным на войне событиям - одному из многих - и не придали ей особого значения, так что в конце концов этот случай и в самом деле забылся, тем более что он и не имел ни стратегического, ни большого исторического значения.
Тем не менее я считаю себя обязанным рассказать, что же там произошло на самом деле в тот решающий день, и решил описать все события последовательно и как можно точнее, ибо почти уверен, что я - единственный оставшийся в живых из тех, кто принимал в них главное участие. О Шнуре и Шнайдере я просто знаю, что они погибли, а третий участник, противодействовавший нам - лейтенант из штаба 3-го инженерного полка, - тоже, как я полагаю, погиб в последовавшие за этими событиями последние месяцы войны, поскольку все мои старания разыскать его оказались тщетными. Вполне может статься, однако, что он попал в плен, пропал без вести или окончательно опустился, ибо, хотя и был разумным, добросовестным и вообще симпатичным офицером, никто не сможет утверждать, что он не поддался всеобщему духу разрушения и не влачит поныне где-то жалкое и беспросветное существование, порвав всякую связь с прошлым.
Поскольку я решил соблюдать строгую последовательность событий, то вынужден начать с того дня, когда получил приказ из Главного строительного штаба "Юго-Восток" взять на себя руководство строительством, или, вернее, восстановлением, моста в Берково. Случилось это через несколько дней после Рождества, а я в ту пору - не по своей воле - слонялся без дела в Резервном строительном штабе. И был просто счастлив, что наконец-то для меня нашлась работа. Я приступил к ней основательно, для начала затребовав все инструкции по предстоящему строительству.
Выяснилось, что этот мост был взорван тыловой командой русских при отступлении в 1941 году, незадолго до того, как немецкие войска подошли к нему и могли бы предотвратить взрыв. Потом о восстановлении моста никто и не помышлял, поскольку населенный пункт Берково потерял какую-либо значимость как в стратегическом отношении, так и в смысле политики на оккупированных территориях. В частности, еще и потому, что мост этот уже не считался объектом, важным в военно-транспортном отношении, поскольку в ходе боев и захвата территории в двух километрах к юго-востоку от него был построен военный мост через Березину, который потом укрепили и расширили, дабы он мог служить транспортной артерией для снабжения войск. В ту пору Главное строительное управление "Юго-Восток" и соответствующие армейские инстанции сочли более целесообразным использовать материал, необходимый для восстановления моста в Берково, для строительства нового военного моста, тем более что, как я уже сказал, само местечко Берково утратило какое бы то ни было значение. В ходе войны там размещалась лишь одна рота караульного батальона, которому надлежало держать в поле зрения и по возможности подавлять деятельность партизан в тылу наших войск.
Вот, пожалуй, и все о предыстории моста в Берково.
Итак, через несколько дней после Рождества 1943 года я получил письменный приказ восстановить этот мост, для чего мне выделялись рабочая сила и строительные материалы в количестве, какое мне еще предстояло определить, и при первом моем посещении будущей стройплощадки я обнаружил следующее: речка Березина там имеет в ширину примерно 80 метров. В ее русле все еще стояли бетонированные опоры, большей частью не поврежденные, в то время как сам настил моста был полностью разрушен взрывом и вот уже два с половиной года находился в воде.
Поселок Берково состоял из десятка построек, пять из которых были еще обитаемы или пригодны для жилья, остальные же обветшали, либо их деревянные части были разобраны солдатами караульной роты и, вероятно, пошли на топку печей и для приготовления пищи. В то время, когда я проводил необходимые замеры и расчеты, в четырех домах жили солдаты караульной роты, которым выпало нести трудную и довольно-таки безуспешную службу в этой местности. В пятом и последнем жила старая русская женщина с дочерью. Они готовили еду, стирали и убирали помещения для солдат, а кроме того, держали пивную, где можно было купить шнапс, вино и кое-что из съестного, поступавшие из неизвестных источников.
Под самый конец я обнаружил там и небольшое кладбище, на котором были похоронены солдаты, умершие или погибшие за время службы. Однако в те дни команда по эксгумации уже приступила к выкапыванию трупов и перезахоронению их на Кладбище Героев.
С помощью моих ближайших сотрудников Шнура и Шнайдера я меньше чем за три дня закончил необходимые замеры и расчеты. При первом же осмотре будущей строительной площадки я решил использовать сохранившиеся бетонированные опоры и перекрыть их настилом из железных и деревянных частей, не рассчитанным на долговременное использование, но способным в течение примерно трех месяцев выдержать передвижение даже крупных войсковых соединений, в том числе и с тяжелым вооружением. Ибо в Главном строительном штабе "Юго-Восток" мне было сказано, что этот мост понадобится, вероятно, во время общего отступления, поскольку на мосту, расположенном в двух километрах к юго-востоку, скорее всего, возникнут неизбежные пробки.
Конечно, никак не назовешь благодарным задание построить мост, о котором заранее знаешь, что он предназначен для того, чтобы быть взорванным, ибо ни в какой другой профессии, как в нашей - профессии строителя, - не существует в такой же степени стремления к долговечности объекта, в то время как в других специальностях как бы задана возможность мимолетности. Поэтому мы занимались нашими замерами и расчетами без особого воодушевления, хотя, с другой стороны, были рады, что удалось избежать отупляющего безделья в Резервном строительном штабе.
Поскольку в полученном мной приказе содержалось требование закончить строительные работы не позднее чем за две недели, мне пришлось запросить 250 рабочих для необходимых по моим расчетам трех тысяч рабочих дней, ибо на объектах такого рода всегда надо предусматривать высокий процент простоев и износа, а также непредсказуемое, то есть "не поддающееся предварительному учету", количество фактов. Кроме того, для питания, обслуживания и охраны рабочих, естественно, необходимо было как минимум 50 человек медицинского, кухонного и охранного персонала. При всем этом требовалось безотказное предоставление любого материала в достаточном количестве. И в довершение всего на первых порах мне понадобились еще и несколько взрывников из саперного подразделения, которые могли бы помочь при удалении остатков старого моста.