- Вот теперича я вижу прежнюю Акулины: любознательную, болтливую, работящую, - похлопала доярку по плечу Эмилия Филимоновна. - Затем, что принятая в мае 1982 года Продовольственная программа предусматривает интенсивное развитие агропромышленного комплекса страны и, как следствие, обеспечение растущих внутренних потребностей в продовольствии, в том числе и в молочке, в нем, родимом!
- Это понятно. А кто обеспечит мое дитя молоком? - решила Акулина нанести сокрушительный удар по партийной подкованности бригадирши. - Мою Клавочку, кровиночку мою… Я ж кормящая! Такая же корова, как и эти.
Акулина сделала широкий жест рукой, уловив, что в глазах Эмилии Филимоновны застыло сочувствие.
- Да кто ж тебя сюда определил-то? Сердешная?
- Как кто? - почувствовав, что еще немного, и слезы хлынут через край, развела она обиженно руками. - Понятное дело, муж. Федор, чтоб его… Ничего святого для него нет.
- Ну, я с ним поговорю… А ты сейчас ступай домой. Корми дитя и ни о чем не беспокойся. Я знаю, как твоего Федунка приструнить. Он у меня знаешь, где?
При этих словах бригадирша сжала хрупкие пальцы в кулак так, что они захрустели.
Крик дочери Акулина услышала задолго до входа в калитку. Несмотря на дневное кормление, Клавдии явно чего-то недоставало. Нина сидела на печке и плакала. По-видимому, ей досталось от отца за неумение справиться с младшей сестренкой. Перепеленав дочурку и накормив, Акулина вышла к подвыпившему супругу.
- Привет советским дояркам! - Федунок держал в дрожавшей руке стакан с мутным пойлом. - Как там на продовольственном фронте?
- Федь, на дворе скоро декабрь, - не обратив никакого внимания на его приветствие, жена пошла в наступление. - Нинке семь лет, а она не в школе. Девчонка учиться должна!
- А я чо, супротив? - неожиданно смягчился Федор. - Пусть идет и учится. Я не возражаю. Мне вона и мужики говорят, мол, не дело это. Отстаешь, мол, от жизни. Вона, как! А жизня, она, вперед, значитца, летит.
Не ожидавшая такого поворота разговора, Акулина вначале немного растерялась, но потом продолжила тему:
- Как же она пойдет? У нее ни учебников, ни школьной формы, ни портфеля, ни тетрадей. Ни читать девочка, ни писать не умеет. Это ж стыд - позор! В семь-то лет!
- Дык возьми и научи, - начал выходить из себя муж. - Чо ты меня-то шинкуешь? У меня других забот хватат.
- Мне надо съездить в город и купить ей все необходимое, - не унималась Акулина. - Пособишь?
- Съездий, раз надо. Денег я дам. Только дочь накорми, молоко приготовь, чтоб, значит, только разогреть оставалось. Нинке четкие инструкции дай, а то сегодня она не знала, чо с Клавкой делать.
Обрадованная Нина завертелась на стуле, захлопала в ладоши. Когда к ней подошла мать и обняла ее, девочка прошептала ей на ухо:
- Я, правда, пойду в школу?
Сердце Акулины сжалось: как напуган ребенок, что не может даже во весь голос порадоваться. Она прижала дочь к себе:
- Конечно, пойдешь, родная моя. Это я тебе обещаю, слово даю.
Вербовка с Запада
На следующее утро Акулина покормила младшую дочь, поцеловала спящую старшую, собрала нехитрый "багаж" и через полчаса покачивалась в битком набитом автобусе. Разумеется, приобретение школьных принадлежностей планировалось, но главной целью поездки был разговор с десятиклассником Аркашей Изместьевым.
Акулина смутно представляла, как она, закутанная в деревенский платок и обутая в резиновые сапоги, сможет заинтересовать кумира большинства старшеклассниц двадцать седьмой школы. Надо было придумать нетривиальный "маркетинговый" ход. И о чем она будет говорить? И есть ли вообще смысл в этой встрече?
Обратно, в далекий две тысячи восьмой ей все равно не вернуться: тело разбилось вдребезги, возвращаться некуда. Какой смысл сбивать с толку парня? Напортачить можно прилично, а цель так и останется недостигнутой.
Изместьев вспомнил, ради чего он все затеял и почувствовал резкую боль за грудиной. Разве возможно сейчас ухаживание за Жанкой Аленевской? А на косметолога он выучится? Всю жизнь ему испохабил этот Клойтцер! Что б ему ни дна, ни покрышки! Стоп!!!
Сознание Акулины Доскиной вдруг словно начало сдвигаться набок. Съезжать помаленьку с проторенного пути. Если парень в этом времени женится на Аленевской, если послушается ее и в отведенный для этого промежуток проспециализируется на косметолога, то у него никак не должно возникнуть желания чего-то менять в будущем. Он не согласится ни на какую авантюру Клойтцера. Более того, он с ним не встретится, не пересечется. Не на "скорой" он будет работать, а в Институте Красоты.
Он не прыгнет тогда с шестнадцатого этажа, не прыгнет! Тело не разобьется. Все встанет на свои места! Игра стоит свеч, Акулинушка!!!
- Девушка, вам плохо?
Акулина открыла глаза. Народу в автобусе стало меньше. Над ней склонялся интеллигентного вида молодой человек с тонкой полоской усов над верхней губой, в плаще и шляпе.
- Нет, а что? Почему вы спросили?
- Вы вдруг так побледнели… А я врач.
Изместьеву стоило огромных сил, чтобы не ответить коллеге соответствующим образом. Но он сдержался и отвернулся к окну.
Когда за окнами замелькали кварталы знакомого с детства города, он слегка запаниковал. Никогда еще ему не приходилось встречаться с самим собой двадцатилетней давности. Никогда еще при этом он не был женщиной - колхозницей. Он вспоминал, что мог чувствовать, как ощущать себя семнадцатилетний юноша, комсомолец, активист. Полный сил, энергии, планов. До злополучной новогодней ночи, выстрелившей ему в глаз пробкой от шампанского, оставалось каких-то две недели, за которые все должно решиться. Но парень не знает о шампанском!
Стоп! Снова вся кровь Акулины отлила от головы, и женщина едва не отключилась. Если он, доктор из 21-го века в новогоднюю ночь не вклинился в свое тело двадцатилетней давности, значит… Значит, в него может вклиниться кто-то другой. Тело вакантно! Черт, рассказав о бутылке и шампанском этому прощелыге Клойтцеру, Аркадий раскрыл очень важную тайну, которой в будущем просто нет цены. Он вспомнил, как Поплевко жаловался на то, как мало информации в будущем о клинических смертях в прошлом. Конечно! Они решили использовать выстрел шампанского с большим эффектом, для коррекции своего гребаного будущего! А его просто выкинули в эрмикт-пространство, авось да пристроится где-нибудь. И он по чистой случайности "залетел" не так далеко от того, куда, собственно и планировал.
Какой ужас! Какой великодержавный эгоизм! Его нагло использовали!
Эту новогоднюю ночь Изместьев просто обязан встречать с Аленевской. И вообще, не отпускать ее ни на шаг. Это его судьба. Но как убедить парня в этом? Помнится, одной из черт характера в этом возрасте был юношеский максимализм и независимость от других мнений. Мнения других людей Аркашу в то время интересовали меньше всего.
Как заставить его поверить себе? Кем представиться? Кто ты вообще, такая, Акулина Доскина? Чтобы вмешиваться в жизнь столь интересного семнадцатилетнего парня? А не пойти ли тебе куда подальше?
Комсомольский проспект, улица Карла Маркса, школу отсюда не видно, но Изместьев знал, что скоро уроки "первой смены" закончатся, народ "повалит". Где перехватить парня? У школы? У подъезда дома? По дороге? Это если он пойдет один. А если с компанией? С девушкой, с той же Аленевской, к примеру.
Он вышел из автобуса возле продовольственного магазина и направилась к школе. Времени было в запасе - всего ничего.
Изместьев будто окунулся в совершенно забытую жизнь. Свою, неповторимую. У него была реальная возможность и огромное желание в ней остаться. Навсегда.
В городе детства случилась оттепель. Ему на миг показалось, что не было этого промежутка в двадцать лет. Еще ничего страшного не случилось. Он вышел после занятий, а вокруг - весна, набухают почки, капают сосульки. Тут и там - проталины на черном ноздреватом снегу. Как можно все это называть застоем, если юность не выбирают, она не повторяется. Не его вина, что он рос вместе с нумерацией партийных съездов, рапортовал им, как все. Никогда не повторятся улыбки одноклассниц, блеск их глаз и аромат весенних улиц.
Ему навстречу попадались знакомые, многие из которых к концу века уйдут из жизни. Изместьеву было не по себе от своей информированности. Знания буквально обжигали, завораживали, не давали чувствовать себя свободно. Словно его окружали ожившие мертвецы, пусть не все, но некоторые. Они торопились по делам, кто-то неспешно прогуливал внуков, кто-то просто "забивал" козла на скамейках. По спине доктора прокатился озноб: как глубоко он внедрился, сколько дров можно наломать. И сколько уже наломал, наверное…
Почему он обречен прозябать в этих Кормилицах до конца своих женских дней. Где справедливость? В другое тело не вклинишься, не перенесешься…
Пока он так думал, из-за угла выпорхнула стайка девчонок в белых фартуках.
- Куда несетесь, пигалицы?! - он не сразу узнал свой голос. - Простудите себе придатки, будете потом лечиться всю жизнь. Оделись бы сначала, потом бегали!
- Да мы быстренько, бабка, не бутузь! - кинула на бегу самая болтливая, уколов Изместьева прямо в сердце. - Будь проще, и люди к тебе потянутся.
"Куда ты суешься, огрызок? Тебя молодежь бабкой называет. Поучает тебя, как колхозницу времен коллективизации. Ты вообще, на себя когда последний раз смотрел, урод? Да с тобой никто разговаривать не станет! Можешь не париться понапрасну".
Возле школы был сквер, о котором Изместьев совсем забыл. И, хотя сейчас все скамейки были запорошены снегом, не посидеть на одной из них он не мог. Сколько здесь было всего! Чего только не вырезано ножичком на стволах, спинках и сиденьях! "Маша + Саша = Любовь".
Нет, молодежь далекого будущего совсем не так объясняется в любви. Все стало гораздо проще, приземленней. Все стало хуже, это надо признать.
Акулина поднялась со скамейки и медленно побрела вдоль аллеи.
Опасность "подкатила" совершенно с другой стороны. Разумеется, в десятом классе они все курили по-черному, и после уроков дружной толпой направились в киоск за сигаретами. Деньги водились далеко не у всех, поэтому стреляли потом друг у друга. Зажигалки были лишь у самых "продвинутых".
- Посторонись, тоскливая! - знакомый голос прозвучал над самым ухом. Его голос, вибрировали его связки!
- Ну и попка, как орех, так и просится на грех.
За всеобщим хохотом Акулина не успела сообразить, что реплики относятся именно к ней. Кажется, она ощутила небольшой шлепок по ягодицам, но обступивших ее парней было так много, что в толпе невозможно разобраться, кто именно ее столь "ласково" приложил.
Ох уж, этот эффект "толпы", когда любая шутка, пусть даже самая плоская из ныне существующих, воспринимается как высший пилотаж Жванецкого, и сопровождается гомерическим хохотом! Он начисто парализовал Акулину. Очень быстро она поняла, что выглядит в толпе длинноволосых, "фонтанирующих" остроумием старшеклассников как доисторический ящер на парижской выставке высокой моды.
- Я думал, на лошадях уже отъездились.
- Нарьянмар мой, На-рьян-мар, - Вадик Парахин пустился чуть не вприсядку. - Городок невелик и не мал. У Печоры у реки, где живут оленеводы, там рыба-а-ачат рыба-а-а-ки-и-и-и.
"Ну, вылитый Максим Галкин! - подумал Изместьев, даже не пытаясь перекричать беснующуюся толпу. - Но тогда мы не могли сравнивать, на телеэкране царствовали совершенно иные лидеры". Интерес к "колхознице" у старшеклассников начал быстро угасать, они ускорили шаг.
- Аркаш! - произнесла Акулина чуть слышно, но так, чтобы парень услышал ее. Тот действительно услышал, но решил, что это ему показалось, даже не оглянулся. Еще бы, что может быть общего между претендующим на золотую медаль выпускником и дояркой, неизвестно каким способом попавшей в центр города. Расстояние между Акулиной и парнями увеличивалось. Она набрала в грудь побольше воздуха и крикнула:
- Изместьев!
Патлатый паренек зафиксировал позу, словно товарищ крикнул ему "замри". Затем повернулся и удостоил Акулину испепеляющим взглядом:
- Вы меня? Но мы с вами незнакомы.
- Так познакомься, - кто-то из одноклассников похлопал его по плечу. - Это тебе только кажется, что незнакомы. На самом деле между вами давно существует телепатическая связь.
Друзья продолжали издеваться над ним. А Акулина, приближаясь к нему, думала, что еще никогда шутки одноклассников не были настолько пророческими.
- Можно тебя на пару минут? - интригующе произнесла она, подойдя к нему почти вплотную. - Очень важная информация.
Рассматривая самого себя двадцатилетней давности, Изместьев чувствовал невероятную легкость во всем теле. А он был ничего, очень даже ничего. И даже длинные волосы не выглядели излишеством, какой-то нарочитостью. Этот блеск глаз, умеренная неотесанность - это так импонировало одноклассницам. То, что надо.
- Вообще-то мы опаздываем на "химию", - парень развел руками, как бы намекая, что у него нет никаких секретов от друзей. Тем более в столь пикантной ситуации.
- Твою матушку зовут Светлана Христофоровна, а отца - Яков Дмитриевич, - заученно выпалила Акулина, боясь, что не успеет. - А шрам на левой голени у тебя появился во время прошлогодней поездки в Абрау-Дюрсо. Ты не переносишь молока и страшно любишь сначала начистить много-много семечек, а потом их есть ложкой.
По мере того, как звучал ее срывающийся голос. Глаза Аркадия округлялись все больше и больше. Наконец, он взял ее под руку, отвел в сторону, махнув одноклассникам, чтобы шли своей дорогой.
- Что тебе нужно и кто ты такая? - резко спросил он, дыша ей в ухо.
- Я твоя дальняя родственница, скажем так, - затараторила Акулина пытаясь высвободиться из крепких объятий ученика 10 класса. - И у меня для тебя есть очень важная информация…
- Типа вербовки? - Аркадий прищурил недоверчиво глаза. - Знаем, знаем. Для вас главное - шокировать человека сначала. Потом будете качать информацию. Только про отца я ничего не знаю, он со мной информацией не делится. Ничего интересного я сообщить не могу.
Акулину словно током ударило: как же она не подумала о такой реальности восьмидесятых, как идеологическая пропаганда. Враги внешние и внутренние, "Голос Америки", "Эй-би-си", вербовка… Изместьев был подкован, как никто другой из одноклассников: комсорг все-таки!
- Хорошо, хорошо, - пошла на попятную Акулина. - Сходи на свою химию. Только прошу, не сверкай сейчас своим остроумием. В том, что ты это умеешь, я не сомневаюсь ничуть. Я буду ждать тебя у подъезда… После школы. Поверь, это очень важно. Для тебя.
- Тогда уж не у подъезда… А на стройке. - опасливо озираясь на удаляющихся одноклассников, прошептал Аркадий. - За нашим домом. Там и поговорим. Обо всем.
Пространственно-временной континуум
Кедрач вышел из такси неподалеку от "Камских огней". Ресторан почти не изменился со времен его молодости. Именно здесь он с однокурсниками отмечал сдачу сессий, дни рождения, женитьбы.
О, трезвость перестроечных времен! За сухой закон Кедрач объявил Горбачева своим личным врагом. Даже тост предложил во время одного из застолий. Правда, чокаться пришлось кока-колой.
Потом всякий раз, проезжая мимо ресторана, режиссер подавлял невольное желание заглянуть, окунуться в атмосферу студенчества.
Не раз и не два ему удавалось вытащить сюда всю труппу театра. А сколько раз с Поплевко, любимым учеником, они здесь сиживали, - одному богу известно.
Теперь Вениамина в нем не оказалось. Во всяком случае, их любимый столик, за которым они обычно обсуждали новые сценарии, пустовал.
Каким чувством он понял, что надо посмотреть в туалете, - загадка для светил психиатрии, пусть они и разбираются.
Егор подоспел вовремя. Поплевко на повышенных тонах объяснялся с группой подвыпивших подростков, которые то и дело теснили "прищельца" в самую глубь клозета.
Допустить избиения одного из своих учеников Кедрач не мог. "Вспоров" толпу подобно браконьерскому разряду динамита, он мигом оказался рядом с "пришельцем".
- Все, малыши, карандаши затупились, - чувствительно столкнув кого-то лбами, кого-то опрокинув в раковину, режиссер ощутил себя на репетиции одной из батальных сцен "Войны и мира". Камера справа наезжала, выхватывая крупным планом его кулак, бороздивший подростковую несформировавшуюся челюсть. Затем следовал общий план, панорама замешательства французов. И, наконец, их массовое отступление по всему фронту.
"Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой…"
- Сейчас не время портить отношения с подрастающим поколением, Гекльбери, - наставлял своего ученика Кедрач, выводя под руку из накуренной атмосферы. - Как тебе кажется?
- Кажется, не кажется… - сморщился Вениамин до состояния маринованной помидорины, из которой через трубочку высосали все внутренности. - Идешь ты… вдоль крытых сараев. Мне сейчас все по барабану. Я потерял Кристину… Кажется, навсегда.
- Перестань пороть горячку, - хотел успокоить его Кедрач, но наткнулся на испепеляющий взгляд. И тут же осекся.
Они стояли возле барной стойки, Поплевко хлюпал носом, как "плавающий" у доски двоечник. Между "всхлипами" из самой глубины души "пробивались наружу" справедливые обвинения:
- Это из-за тебя все. Что, молчишь? Из-за этой долбанной идеи, гребаного сценария… Черт бы меня дернул согласиться участвовать в этом. Не хотел же, не собирался.
- Ну, хватит, - Кедрач закурил, глубоко затянулся и неожиданно всхлипнул, как Поплевко: - А не то я чичас заплачу.
- Хоть плачь, хоть в носу ковыряйся, - затравленно оглядываясь по сторонам, усмехнулся Поплевко. - Для меня это без разницы. Хоть бы рассказал, что тут происходило без меня. Я ничего не помню, ничего не знаю. Очнулся сутки назад…
- Постой, постой, - схватив парня за плечи и встряхнув его, Кедрач привычно отбросил непослушную прядь волос со лба. - Что значит, не помнишь? Мы же договаривались, что никакой комы не будет… Разве не ты играл пришельца из будущего?
- Какого пришельца? Клойтцера, кажись?
Глядя в мутноватые глаза Вениамина, режиссер почувствовал неприятные подергивания мышц живота. Парень не врал: случилось нечто необъяснимое, не поддающееся законам логики начала XXI века.
- Это был не я, кто-то другой. Я летал где-то. Уточнить не смогу. Как будто и не спал, и не бодрствовал. Вообще - не жил. Истосковался по настоящей жизни-то. Хотел вкусить по полной, да ты вмешался. А что касается этих кретинов, - вдруг перевел разговор Вениамин. - Я бы сам вполне справился… Шелупонь лупоглазая! Мне, наоборот, мерещится, что другого подходящего момента может и не быть. Когда еще квасить эту ворвань, как не сейчас?
Кедрач усадил парня за ближайший столик, привычным жестом подозвал официанта, заказал текилу со всем причитающимся, салат и рыбное ассорти.
- Что ж, бутузь, если хочешь, - вновь глубоко затянувшись, посоветовал Кедрач. - Только я тебя для начала в курс дела введу, если ты не против. А потом дерись, сколько твоей душе угодно.
- Что-то случилось? - Поплевко весь напрягся, решив, по-видимому, что новость будет касаться его и Кристины. - Пока меня здесь не было, я имею в виду…
- Уж не знаю, где ты прохлаждался, но Изместьев в прошлом. Хочешь верь, хочешь, нет… Действительно в прошлом, без булды!
- Что? Ворзонин же хотел с помощью своей методики… Имитация прошлого, не более. Как так получилось?