Насчет бесчеловечности Джессика была с ним полностью согласна и в свою очередь поведала Ахмад Шаху, как на ее глазах краснозвездная авиация стерла с лица земли целый кишлак.
– Чтобы положить конец их безнаказанным бомбардировкам, нам нужны ваши "Стингеры", которых у меня, к сожалению, пока нет, – посетовал он. – Несмотря на то что мы, можно сказать, главная сила вооруженной оппозиции в Афганистане, поскольку контролируем основную часть территории, военная помощь распределяется неравномерно – мы получаем остатки, и то в последнюю очередь.
– Как вы думаете, с чем связано распределение помощи вам по остаточному принципу, хотя вы больше всех подвергаетесь атакам советских войск?
– Очевидно, не всем нашим западным друзьям по нраву то, что я отстаиваю независимость своей страны от любого иностранного вмешательства.
– Может быть, и так, – согласилась Джессика. – Масуд, а вы ничего не слышали о моем коллеге – американском репортере газеты "Аризона Рипаблик" Чарльзе Торнтоне? Советские газеты в прошлом году писали, что он якобы привез в Афганистан самонаводящиеся ракеты "Стингер" и погиб, угодив в перестрелку двух враждующих между собой банд. А самого несчастного Чарльза из-за этой мутной истории журналисты окрестили "душманом из Аризоны" и "учителем терроризма" и привели в качестве доказательства фотографии, на которых он собственноручно грузит эти ракеты в грузовик моджахедов.
– Я не был знаком с этим журналистом. Насколько мне известно, он к Гульбеддину Хекматияру тогда приезжал, так что о Чарльзе Торнтоне вам лучше у него расспросить. Но и без Хекматияра я могу вам точно сказать, что ваш журналист "Стингеры" в Афганистан не привозил.
– Почему вы так в этом уверены?
– Да потому что ни в прошлом, ни в этом году "Стингеры" нам не поступали, иначе мы бы их давно уже применили по назначению. А то, что ваш Чарльз сфотографировался с ними для своей газеты, еще вовсе не означает, что он их сюда доставил. Скорее всего, его убили сами шурави, а чтобы не было международного скандала из-за убийства американского журналиста, свалили все на местные группировки. Вдобавок ко всему советские газеты еще и сделали из него террориста.
– Если это так, то это ужасно вдвойне! – возмущенно воскликнула Джессика. – Сами же убили, а посмертно еще оболгали его перед всем миром. Не ожидала от русских такого коварства!
– Амин, приглашая советские войска в Афганистан, тоже никакого коварства от них не ожидал, хотя сам был очень коварным человеком. По его тайному приказу был задушен подушкой его предшественник Тараки, который ему доверял как родному сыну, а сам Амин называл Тараки своим отцом. Вот уж Амин удивился, когда приглашенные им советские войска в первую же ночь своего пребывания на афганской земле взяли штурмом его президентский дворец, а его самого пристрелили, как бешеную собаку. Согласитесь, поучительная вышла, однако, история, – с усмешкой заметил Масуд.
– А как вы вообще могли бы охарактеризовать советскую манеру ведения боевых действий? – спросила Джессика.
– Русские солдаты – бесстрашные воины, и я это признаю, – сказал он. – Но главная их ошибка в том, что они воюют за режим, отвергаемый большинством населения Афганистана, и при этом шурави уверены в том, что они исполняют некий интернациональный долг. Что же касается структуры их вооруженных сил, тактики ведения боя, использования оружия, я считаю, что Советская армия не готова к партизанской войне в наших горах.
– А как вы оцениваете боеспособность афганской правительственной армии?
– В отношении правительственной армии говорить о какой-то ее боеспособности вообще не приходится. Вся беда армии Кармаля в том, что она связана с иностранцами и на иностранцев опирается. Пока в Афганистане находятся русские солдаты, у этой армии нет своего лица. Она ничего из себя не представляет. Набирается их армия методом облав. То есть проводится облава и хватают всех, кого поймают. Служил – не служил, какая разница. Загнали в казарму, переодели в форму, дали автомат, а завтра он стреляет в тех, кто дал ему этот автомат. Потому что такой солдат прекрасно понимает: даже если он выживет на этой войне, его уволят из армии, когда он отслужит свой срок, он вернется в этот кишлак, и, если он воевал активно против своих, его тут же убьют. И это хорошо, что они понимают: нельзя воевать против своего народа, поэтому и переходят на нашу сторону при первой же возможности порой целыми подразделениями. Так прямым маршем прямо с парада в полном составе и со всем вооружением дезертировал батальон царандоя. Когда они переходили на нашу сторону, они ощущали себя личностями, настоящими афганцами. Они чувствовали себя свободными и знали, что теперь они защищают свою родину. Для нас, афганцев, ближе родство по крови, по национальному признаку, по религии, и у солдат правительственной армии никакой идеологической близости с Советской армией быть не может. По этой причине нам в первые же месяцы советского вторжения удалось повернуть практически все население Афганистана против оккупантов, которые топтали наши посевы, разрушали наши дома, убивали мирных жителей, наших стариков, женщин и детей. Поэтому за годы этой войны из правительственной армии дезертировало около двухсот тысяч человек. Сколько их в армию призывают, столько их и дезертирует. О какой боеготовности тут можно говорить?
– Понятно. Масуд, мне известно, что советские спецслужбы охотятся за вами, но впустую, за что у нас в Америке вас прозвали Неуловимым Джо. Как вам удается перехитрить КГБ?
– Просто у меня везде есть свои люди, в том числе и в КГБ. Я, например, заранее знал о многих планах, которые готовились против меня. Информация мне поступает регулярно, и информаторы работают исправно. Так, о планах очередного штурма Панджшерского ущелья мне стало известно за месяц, и информация об этой операции поступила ко мне из Генерального штаба советских войск.
– И как же вы вербуете русских генералов? За деньги?
– Те, кто работает в КГБ и Советской армии, помогают нам не за большие деньги. Они просто поняли, эти русские, что Бабрак Кармаль обманул и русских, и афганцев, и дальнейшая война просто бессмысленна. А что касается среднего офицерского звена, то многим из них приходится хорошо платить не только деньгами, но и драгоценными камнями – наше ущелье богато на изумруды, среди которых попадаются камни изумительной красоты. Но мне для такого дела никаких изумрудов не жалко. Главное, чтобы эти люди вовремя продавали мне свои военные секреты и тем спасали жизни афганцам, которых я смогу заблаговременно вывести из-под ударов советских войск. Но есть и такие, кто помогает нам потому, что втайне симпатизирует нашей борьбе за исламский Афганистан без коммунистов. Я сам мусульманин-суннит, по национальности таджик. В Советской армии тоже есть и таджики, и узбеки, исповедующие нашу мусульманскую религию и готовые помогать нам в борьбе за нашу общую веру из идейных соображений.
– Я видела в вашем окружении человека славянской внешности. Это русский?
– Да. Он принял ислам и получил афганское имя Хайрулла. Он доказал нам свою преданность и уважает наши законы. Это все, что я могу вам про него рассказать.
– А как Хайрулла у вас оказался? Он бывший советский солдат и попал к вам в плен? – предположила Джессика.
– Нет, в Советской армии он не служил. А как он оказался у нас, пусть лучше Хайрулла вам сам расскажет. А сейчас извините, у нас время молитвы, – сказал Масуд, завершив на том свое интервью.
После молитвы Хайрулла сам подошел к Джессике, но особо откровенничать с ней не стал. Лишь сказал, что он советский альпинист, зовут его Ренат и оказался он в Афганистане случайно – заблудился в горах и спустился по другую сторону Ваханского хребта. Против своих он не воюет. Мол, он волонтер и помогает местному населению, чем может. Из-за войны многие афганцы вынуждены были уехать на заработки в Иран и Пакистан, и на заработанные там деньги они вскладчину снаряжают небольшие караваны для своих оставшихся в Афганистане родственников. Ренат, как опытный альпинист, проводит эти караваны через горные перевалы. Любопытство Джессики было удовлетворено. Волонтер и волонтер.
* * *
Ренат рассказал американской журналистке только то, что велел ему сказать Масуд. То, чем Ренат-Хайрулла на самом деле занимался в Афганистане, было военной тайной, в которую был посвящен только он и Ахмад Шах. У Масуда действительно, как он сказал в своем интервью Джессике Фоули, везде были свои люди, но сам он с этими людьми лично никогда не встречался. Связь со своей агентурой среди советского и афганского командования Ахмад Шах поддерживал через своего связного Хайруллу, которого на Родине все считали погибшим и появление которого в Кабуле под видом афганского торговца не вызывало ни у кого подозрений. Вероятность того, что он встретит там кого-нибудь из своих бывших знакомых, конечно, существовала, но вряд ли они узнали бы Рената в афганской национальной одежде. А свою историю, как он оказался в Афганистане, Ренат рассказал только одному человеку – медсестре по имени Зухра, которая выходила его в полевом госпитале моджахедов, в который он попал в бессознательном состоянии. Сейчас Зухра уже никому ничего не могла рассказать – ее застрелил советский десантник два года тому назад. Для Рената воспоминания о том, что с ними тогда случилось, были очень тягостными. А начались все его беды с восхождения на горную вершину в приграничном с Афганистаном районе.
Ренат шел пятым участником в команде альпинистов по маршруту высшей категории сложности по северной стене пика Безымянный. На пятый день восхождения, когда до вершины оставалась всего пара веревок и казалось, что самые сложные участки уже позади, альпинисты решили обойти предвершинный бастион слева по снежному кулуару.
Первым на снежный склон вышел Ренат, остальные остались за перегибом стены. Лишь только раздались первые звуки змеиного шипения набирающей силу лавины, Ренат, успев сбросить с плеч громоздкий рюкзак, всем телом навалился на ледоруб, поглубже загнав его в снег, и в тот же момент ощутил несильный рывок за прикрепленную к страховочному поясу веревку. Лавина прошелестела над головой, залепила глаза, уши, снег засыпался за шиворот. Оказавшись по грудь в снежном месиве, он еле выкарабкался из него. Отплевался, вытряхнул снег из-за ворота и ошалело огляделся: склон был девственно чист. Набрав в легкие разреженный морозный воздух, он пронзительно закричал. В ответ – молчание. Он подергал уходящую за перегиб веревку. Она подозрительно легко поддалась, и Ренат стал энергично ее выбирать. Вскоре он с изумлением обнаружил, что вся она у его ног. Конец сорокапятиметровой веревки был оплавлен и маркирован.
"Значит, – отметил он, – обрыва нет. Мало того что чуть не сорвали меня, так еще, оказывается, и не страховали", – возмутился он и крепко выругался в адрес отвязавшихся от веревки товарищей. Перворазрядник Ренат Лапшин не раз подмечал, как шедшие с ним в связке мастера спорта по альпинизму, среди которых даже один заслуженный, открыто пренебрегают страховкой на относительно безопасных участках, но сделать им замечание не решался. Он был самым молодым членом команды и опасался, что его разумную осторожность мастера расценят как проявление трусости. Сейчас он намеревался им высказать все, что думал об их отношении к взаимной страховке на маршруте.
Но прошла минута, пять, десять, а из-за перегиба никто так и не появился. "Заснули они там, что ли?" – начал заводить себя Ренат. Мало надеясь на то, что его услышат, он прокричал: "Давайте там, пошевеливайтесь!" На высоте в горле у него постоянно першило, и громко крикнуть не получилось. Тогда, закрепив на ледорубе конец веревки, он, придерживаясь за нее, стал осторожно спускаться по склону. Он не очень удивился, никого не обнаружив за перегибом. След от недавно сошедшей лавины вел к скальному сбросу. Ни на что уже не надеясь, Ренат подошел к самому краю обрыва. Глянул вниз – никого. Ни звука, ни движения. Мела пурга, и рассмотреть что-либо было невозможно. Внезапно в спину ударил тугой порыв ветра, и Ренат, пошатнувшись, едва удержался на ватных от холода ногах. Неутихающий ветер нагнал на вершину молочно-кисельное облако, и без того почти нулевая видимость сократилась теперь до расстояния вытянутой руки.
"Меня даже искать не будут", – отрешенно подумал он. Наблюдатели вряд ли могли рассмотреть, сколько человек было сбито лавиной, тем более что его ярко-красный рюкзак вполне можно было принять за падающее тело.
Высота притупляет чувства, все кажется далеким и нереальным. Ренат даже не заметил, что разговаривает сам с собой. Куда идти? Неизвестно. Растерянность полная. Путь спуска, понадеявшись на более опытных участников восхождения, он не изучил. Думал, пройти бы стену, взойти на вершину, а как спускаться – расскажут. Не мог же он предположить, что окажется в такой ситуации.
Осознав, что он абсолютно один на этом каменно-ледовом пике, он впал в тоскливое состояние. На такой высоте, где рядом нет ни одного живого организма, подумалось о том, что творца, который управлял бы несовершенным миром и заботился о каждом в отдельности, не существует. Ренат не мог убедить себя в том, что он не одинок на белом свете, не брошен. Прогнать гнетущее чувство одиночества можно было только активными действиями. Нужно было куда-то двигаться. Что-то предпринимать для своего спасения. Спуститься по маршруту подъема было невозможно, и он обреченно полез вверх. Десять-пятнадцать шагов – остановка. Перевел дыхание, немного восстановил силы, и опять упорный набор высоты.
Эти тяжело дающиеся шаги стали для него мерилом времени. Отсутствие надежды на чью-то помощь заставило до предела мобилизовать собственные силы. Подъемы, остановки, вдохи-выдохи целиком захватили его, стали его бытием. Он продвигался все выше и выше, не пытаясь оценить, сколько пройдено, сколько осталось. Пропало и ощущение времени. Движения стали автоматическими. Ноги погружались в снег с особенным звуком, и порой ему казалось, что кто-то идет за ним. При этом он полностью отдавал себе отчет, что это его собственная фантазия раздувает страх перед одиночеством до галлюцинаций. Как же все-таки трудно идти одному, когда никого нет с тобой рядом, кто мог бы морально тебя поддержать…
Занятый этими мыслями, он дошел почти до самой вершины. Бросив взгляд на подпиравшую небо скальную башню, подумал: "А зачем мне эта вершина?" И словно в ответ на его немой вопрос из-под ног неторопливо стала уходить снежная доска. Вогнав в снег клюв ледоруба, он сумел удержаться на склоне. В голове упрямо вертелась одна мысль: "Лучше бы той доске уйти вместе со мной. Чтоб не мучиться". Но одновременно это его и отрезвило.
Порывы ветра усилились. Только сейчас до него стало доходить, какое жестокое испытание уготовила ему судьба. Вместе с командой лавина унесла и все снаряжение: радиостанцию, продукты, палатки, примус, его рюкзак, в котором в пропасть улетела и пуховая куртка. Выжить в одном свитере, спортивных шерстяных брюках, поверх которых был лишь тонкий ветрозащитный костюм, в двадцатиградусный мороз на шеститысячной высоте удавалось немногим.
Собрав остатки мужества, Ренат порылся в карманах. Обнаружив горсть сухофруктов, он с жадностью проглотил скудный сухпаек, зажевав его снегом. Оставаться на продуваемой всеми ветрами вершине было нельзя: быстро темнело, и нужно было срочно как-то устраиваться на ночлег. Ренат спустился метров на тридцать и начал рыть, вернее, вытаптывать яму в снегу, поскольку руки совершенно окоченели. Сжимая и разжимая ладони, чтобы вернуть им чувствительность, он вытоптал себе убежище почти по грудь. Уложив на дно снежной ямы бухту веревки, он сел на нее, подобрав под себя мерзнувшие колени. Укрывшись в яме от ледяного ветра, Ренат отметил, что стало немного теплее. Чтобы не окоченеть до утра, он всю ночь не позволял себе уснуть. Вставал, разминался, растирал руки, шевелил пальцами ног, обутых, по счастью, в двойные высокогорные ботинки. Мысленно прощаясь с этим миром, думал о том, как неправильно он жил и как будет жить, если ему все же удастся спастись. Когда наконец начало светать, мысли о смерти отступили.
Солнца еще не было видно, но уже можно было начинать спуск. Выбравшись из ямы, которая едва не стала ему могилой, Ренат заметил тянущийся от вершины длинный гребень. На него он и решил держать курс.
Перед выходом на гребень он задержался у возвышающегося среди серой гряды скал отполированного ветром каменного столба. "Нужно, пожалуй, оставить о себе записку", – подумал он. Найдя в кармане огрызок карандаша и клочок бумаги, он кратко изложил, что с ним стряслось, после чего проставил дату, время и подписался: "Ренат Лапшин". Завернув записку в целлофан из-под сухофруктов, он положил ее на каменный столб и привалил сверху камнями. Получился контрольный тур, который должны были заметить.
Поднявшись на гребень, Ренат, не зная, в какую сторону идти, понадеялся на интуицию и повернул навстречу восходящему солнцу. Траверсируя гребень, он вышел к крутому снежному кулуару, по которому, как он надеялся, удастся спуститься в показавшуюся в разрывах облаков долину. Чтобы обеспечить себе хотя бы видимость страховки, он прищелкнул конец веревки к грудной обвязке и сбросил ее вниз в надежде на то, что в случае срыва она может где-то захлестнуться на камне, застрять в трещине и удержать его. Так он спустился метров на сто пятьдесят и перестал контролировать веревку. Ее заклинило где-то наверху, и, для того чтобы освободить ее, нужно было опять подниматься. Сил на это у Рената не было. Он посмотрел вниз – казалось, что до конца снежного желоба осталось не так уж и много. Он отщелкнул веревку, пожевал в раздумье сосульку и продолжил головокружительный спуск.