- А раньше такой необходимости не было?
- Разумеется, нет. Если она возникла, то лишь в последнюю неделю. В принципе я всегда полагал, что наши пути не пересекались. Не хотелось мне иметь с ними ничего общего. Может, от лени, может, еще от чего.
- Понятно. - В голосе мистера Сандлера появились суровые нотки. - Так что вы можете мне сказать?
- Наверное, я общался с ними в тридцатые годы. В колледже, как и многие другие. Особенно молодежь. В кампусе как раз создавалось отделение профсоюза преподавателей, и я в него вступил. Как я представляю себе, три или четыре профсоюзных активиста были товарищами…
- Представляете, значит, - с нескрываемым сарказмом бросил мистер Сандлер.
- Пожалуй, я это знал, - поправился Арчер. - Но прямых вопросов не задавал. Они много работали, и их требования казались вполне разумными. Повышение жалованья. Сроки пребывания в должности. Ничего предосудительного. - Он прикрыл глаза, пытаясь вспомнить то далекое время, отделенное от настоящего двенадцатью или тринадцатью годами. - Тогда, как вы помните, профсоюзная деятельность считалась пристойным занятием.
- Для меня - нет, - отрезал мистер Сандлер.
- Возможно, но многие придерживались иной точки зрения. В них видели нормальных американцев, добропорядочных граждан. Никаких разговоров о революции они, естественно, не вели. Во Франции тогда стоял у власти Народный фронт. Если они о чем и говорили, так это о демократических методах управления и борьбе с фашизмом. И во время войны коммунистов любили и уважали. Сенаторы приходили в "Мэдисон-Сквер-Гарден" на митинги, организованные в поддержку России. В радиоиндустрии коммунисты работали наравне со всеми, не жалея сил и времени, и я не считал, что своими усилиями они причиняют вред. И после войны поначалу не было никакого антагонизма. Все эти разговоры о всеобщем мире, о том, что планета на всех одна…
Теперь слова эти звучали как насмешка. Арчер подумал, мысленно возвращаясь в аудитории колледжа, что они очень похожи на речи, которые произносились ораторами в законодательных собраниях южных штатов накануне сецессии. Та же риторика, такая же мертвая. А прошло-то всего четыре-пять лет.
- И люди, которые громче всех кричали о коммунистической угрозе, казались такими странными. - Арчер изо всех сил старался не упустить нить. - Они называли Рузвельта красным. Они говорили, что Трумэн стремится насадить в Америке коммунизм. И любого, кто считал, что за час шахтерского труда надо платить на пять центов больше, или полагал, что Франко далеко не джентльмен, они называли предателями… И этот журнал… "Блупринт"… Он всегда обрушивался на либералов, стремился растоптать людей безо всякого намека на суд или хотя бы объективное расследование. Поневоле возникало ощущение, что они занимаются грязным делом… А с другой стороны, вдруг выяснилось, что американцы продают русским атомные секреты… Откровенно говоря, меня это удивило. Наверное, мне можно поставить в укор мою наивность. Я до сих пор не считаю, что кто-то из знакомых мне коммунистов мог пойти на такое. Может, миссис Покорны… - Помолчав, Арчер добавил: - Даже в этом я не уверен. Я общался с ней десять минут, не больше. Как мне представляется, есть два вида коммунистов… Заговорщики, полностью отдающие себе отчет в том, что они предают страну, и те, кому внушили, что цель коммунистов - реформы, направленные на создание более равноправного общества. С заговорщиками следует разбираться по всей строгости закона. С прочими… - Он пожал плечами. - Полагаю, мы должны уживаться с ними. Пока они не нарушили закон, мы обязаны считать, что они ни в чем не виновны, а потому обладают теми же правами, что и остальные граждане, в том числе за ними остается право зарабатывать на жизнь…
Мистер Сандлер что-то буркнул. Как истолковывать это бурчание, Арчер не знал. Мистер Сандлер искал место для парковки и, похоже, забыл про существование режиссера. Арчер откинулся на спинку сиденья, чувствуя, что говорил сбивчиво, неубедительно, но при этом он понял, что впервые в жизни ему удалось сформулировать свою позицию. Собрать и выстроить в цельную картину путаные, зачастую противоречивые мысли, впечатления от общения с коммунистами, различные чувства, которые вызывали эти люди. "По крайней мере, - думал Арчер, - теперь у меня есть печка, от которой можно танцевать. О чем бы ни думал Хатт, что бы ни делал Сандлер, я смогу определить свою позицию на этой эмоциональной карте".
Мистер Сандлер нашел пустое место у тротуара и ловко втиснул свой "форд" между двумя другими легковушками.
- Слишком много машин на улицах, - пожаловался он, - вынимая ключ зажигания. - Без всяких на то причин. Если не считать того, что женщинам нечего делать дома. Поэтому они садятся в машины, создают пробки на улицах, занимают места для парковки. - Он вылез из машины. Арчер последовал его примеру, подождал, пока мистер Сандлер обойдет "форд" и присоединится к нему.
- До клуба один квартал. - Они зашагали по тротуару. - Сегодня нам еще повезло. На днях мне пришлось пройти девять кварталов.
Мистер Сандлер так шустро перебирал ножками, что Арчер едва поспевал за ним. Он думал о том, какие мысли роятся сейчас в голове спонсора. Очевидно, мистеру Сандлеру хотелось как можно больше узнать о тех, кто работал в программе, в том числе и о нем, Арчере. Очевидно, для принятия решения мистеру Сандлеру не хватало тех сведений, которые сообщил ему Хатт. Это вселяло надежду. "Похоже, старик готов пойти на компромисс, - думал Арчер, - иначе он не стал бы тратить на меня столько времени".
У двери цветной мужчина взял их пальто. Из маленького бара, примыкающего к холлу, доносилось такое приятное позвякивание кубиков льда. Во рту у Арчера пересохло, ему хотелось выпить, но мистер Сандлер лишь сунулся к бар, пробормотав:
- Хочу посмотреть, кто там сидит. - Мгновение спустя он повернулся к Арчеру: - Слава тебе, Господи. Редкий случай - моего сына в баре нет. - Потом он подхватил Арчера под локоток и повел в обеденный зал. Указал на лестницу, ведущую на второй этаж. - Когда-то здесь играли в покер. По самым большим в Пенсильвании ставкам. В стародавние времена. Теперь не играют. Дух прошлого выветрился. Нынче сюда приводят жен. - Он мотнул головой в сторону мужчины и женщины, которые как раз в тот момент входили в обеденный зал.
Народу там было немного, и мистер Сандлер провел Арчера к маленькому столику в углу, подальше от других посетителейклуба. Когда они проходили по залу, мистер Сандлер раскланивался и здоровался с людьми, сидящими за столиками. В основном это были солидные мужчины средних лет, судя по всему, тоже бизнесмены.
- Привет, Чарли, - поздоровался мистер Сандлер со старшим официантом, который подошел к их столику. - Есть сегодня жареные устрицы?
- Да, сэр.
- Я похвалил их мистеру Арчеру. Моему другу. Проследи, чтобы их приготовили по высшему классу. Мистер Арчер из Нью-Йорка и знает толк в устрицах. Он ест в лучших ресторанах. Во всяком случае, может есть, учитывая те деньги, которые ему платят. - Мистер Сандлер улыбнулся. - Мне тоже устрицы. Что будете пить, мистер Арчер?
- "Старомодный" с бурбоном, пожалуйста.
- Два, Чарли. И никого не сажай рядом с нами, хорошо? Нам надо поговорить о делах.
- Разумеется, мистер Сандлер. - Официант направился к бару.
- До пятидесяти лет я не брал в рот ни капли. - Мистер Сандлер усмехнулся. - А потом услышал, как владелец гостиницы в курортном городке сказал, что не любит пускать к себе евреев, потому что они не пьют, а всю прибыль дает ему бар. Я подумал, что это разумный довод, тут же потянулся к бутылке и до сих пор не могу оторваться. - Вновь улыбка. - Самый приятный способ борьбы с антисемитизмом, изобретенный человечеством. Вы знали, что я еврей, не так ли?
- Да, - ответил Арчер, ему сразу стало очень неуютно.
- Нос. - Мистер Сандлер похлопал себя по носу. - С каждым годом он становится все длиннее. Растет и растет. Отличительная черта избранного народа. Видели посмертную маску Наполеона?
- Нет. Вроде бы нет.
- Нос у него чуть ли не доставал до подбородка. Мало ему было других забот. Для тщеславного человека просто беда. Часто задавался вопросом, а что думал Наполеон, когда смотрелся в зеркало на острове святой Елены. Теперь, полагаю, вы хотели бы услышать мое мнение.
- Да, - кивнул Арчер. - Естественно.
- А что бы вам хотелось услышать от меня? - Мистер Сандлер наклонился вперед, пристально всмотрелся в режиссера.
- Полагаю, мне бы хотелось, чтобы вы сказали, что я могу вернуться к прежней системе подготовки шоу. Нанимать тех, кто работает на повышение рейтинга программы, и увольнять тех, кто этот рейтинг снижает.
- Ага. - Мистер Сандлер кивнул. - Именно этого я от вас и ожидал. Не стану этого делать. Не могу. Если вы будете стоять на этом, полагаю, мне не останется ничего другого, как пожать вам руку, пожелать удачи и попрощаться. Разумеется, после ленча. Вы все еще хотите меня выслушать?
- Да.
- Хорошо. Приятно видеть, что вы здравомыслящий человек. Спасибо, Чарли. - Мистер Сандлер улыбнулся официанту, который ставил перед ними стаканы. Поднял свой. - За ваше здоровье.
Они выпили. "Старомодный" был очень хорош, практически чистый бурбон с едва ощутимым привкусом лимона.
- Мне самому противно то, что я вам только что сказал. Тридцать лет я руководствовался в бизнесе одним-единственным принципом. Знает человек свое дело или нет? Если знает, он продвигается выше, если не знает - оказывается за воротами. Эта секретарша в моей приемной… мулатка. Некоторые мои сотрудники подняли шум, когда я выдернул ее из бухгалтерии. Некоторым нашим клиентам, мол, не понравится ее присутствие в приемной. Но она умна, она красива… у нее очень мелодичный голос, мне самому нравится говорить с ней. И она умеет пропустить нужных людей в кабинет, не заискивая перед ними, и остановить тех, кому делать там нечего, но так, чтобы они не почувствовали себя прокаженными. Лучшей секретарши у меня не было. И она оказалась на своем месте. Никто не жаловался. Наоборот. Люди готовы часами сидеть в приемной, чтобы полюбоваться ею. Или Феррис. Мой генеральный менеджер. Ирландец. Про таких говорят: сила есть, ума не надо. И ведь он ничего не умел, когда пришел на завод. Но в сороковом году я переписал на него часть акций, а после моей смерти у него будет контрольный пакет. Моя жена требует, чтобы я приобщал нашего сына к управлению компанией. Никогда. Проку от него никакого. Я его очень люблю, но он в три года разорит компанию. Не для этого я работал всю жизнь. Я буду вертеться в могиле, как уж на сковородке. Любовь - это для дома. Для домашнего употребления. - Мистер Сандлер вскинул глаза на официанта, который ставил на стол тарелки с жареными устрицами. - Попробуйте, - скомандовал он. - Если не понравятся, отошлите на кухню.
Арчер попробовал:
- Восхитительно.
Устрицы, нежные на вкус, твердой коричневой корочкой напоминали орешки. Мистер Сандлер тоже принялся за еду, ловко орудуя ножом и вилкой. Он заговорил, лишь когда официант отошел от их столика.
- Теперь мне приходится менять мои принципы. Прошлого уже не вернешь. Свобода выбора канула в Лету. Не хочу притворяться, будто мне это нравится. Не стану говорить, что сейчас лучше, чем прежде. Меня вполне устраивала ситуация, когда я мог нанимать и увольнять кого хотел, а тех, кто совал нос в мои дела, выставлял за дверь. В наши дни любой может зайти в мой кабинет с таким видом, будто ему принадлежат семьдесят пять процентов акций, и начать учить меня жизни. Делай то, не делай этого, плати столько-то, воздержись, сними, добавь, получи разрешение, раскрой бухгалтерские книги. Профсоюзы, правительство, это чертово министерство финансов. Произведи продукции больше чем на десять тысяч долларов в год, и тебе уже надо акционироваться. И привнес все это не я. - Мистер Сандлер поднял вилку, дабы подчеркнуть свои слова. - Ваш святой мистер Рузвельт и его не менее святые наследники и назначенцы. У нас в почете те, кто сами ничего не производят, зато постоянно суют нос в чужие дела. И начало этому положили вы и ваши демократы, поэтому не очень-то удивляйтесь, если люди, которые не вызывают у вас теплых чувств, вдруг заинтересуются вашими делами. Вы положили бизнес на операционный стол, и теперь мы бессильны, если в операционную войдет мясник с большущим ножом в руке. Так вот, теперь те самые люди, которые учат меня, как делать лекарства, указывают, как я должен их рекламировать. И что произойдет, если я начну с ними борьбу? Они объявят бойкот моей продукции, они наймут газетных обозревателей, которые вываляют меня в грязи, они начнут запугивать моих покупателей. На рекламу я трачу миллион долларов в год. Цель рекламы - продавать товар. Каким же я буду бизнесменом, если на каждый доллар, вложенный в рекламу, я буду терять два доллара на продажах? Вы волнуетесь из-за пяти человек. Я же стараюсь защитить пять тысяч. Теперь о коммунистах. Вы относитесь к ним достаточно лояльно, заботитесь об их правах. Потому что, по существу, вам не приходилось сталкиваться с этими мерзавцами. Я бизнесмен. У меня большой завод. Я владею участками земли. У меня есть акции и государственные облигации. И что, по-вашему, они сделают со мной, если придут к власти? Я исчезну. Был и нет. - Мистер Сандлер щелкнул пальцами. - Вот так. - Лицо его раскраснелось, он словно вкладывал в слова все горести и страхи, копившиеся не один год. - На такого старика, как я, они даже не потратят пулю. Стукнут дубинкой по голове и бросят в ближайшую канаву. И это не фантазии. Не преувеличение. Не теория. Это факт. Прочитайте что-нибудь из написанного этими говнюками, когда они честно выражали свои взгляды, и вы все увидите сами. Они называют это ликвидацией буржуазии. И что, по-вашему, это означает? Что ж, я - буржуазия, и я не готов ликвидироваться, поэтому буду сражаться с ними, пока кто-то из нас не упадет. Я их знаю. Они терлись на этом заводе с тридцатого года, а этот чертов Новый курс только наскипидарил их. Они раздулись от важности и действительно стали мешать нормальной работе. Не проходило и года, чтобы они не устраивали на заводе какую-нибудь заварушку. И если вы думаете, что они хотели лишь повышения заработной платы или улучшения условий труда, значит, у вас не все в порядке с головой. В сороковом году, когда я получал огромную прибыль от ленд-лиза Франции и Англии, они попытались организовать забастовку. Я не имею ничего против профсоюза, представители которого приходят и просят увеличить часовую оплату на десять центов, если они действительно их заработали. Но я не пожелал садиться с ними за стол переговоров и соглашаться на их условия только потому, что их московские дружки заключили грязную сделку с немцами. Я вызвал ФБР и уволил всех товарищей до последнего. Пару дней казалось, что мне придется закрыть завод, а мы работаем без единого перерыва тридцать лет. Но я предпочел бы повесить на ворота большой замок, чем уступить им. Я знаю этих мерзавцев и не хочу иметь с ними никаких дел. Я выставил из дома своего племянника, когда тот приехал из колледжа и начал рассказывать мне о величии Ленина и неизбежности революции. Маленький кретин. Если дело дойдет до кризиса, я сообщу компетентным органам его фамилию, чтобы его упрятали за решетку, да поможет мне Бог.
Мистер Сандлер давно уже забыл про еду. Пальцы сжались в кулаки, лицо пылало, глаза злобно сверкали. Арчер слушал, иногда отправлял устрицу в рот, думал о том, что приехал он, похоже, зря.
- И я сказал об этом его матери. Прямо в лицо. Своей сестре. Слезы хлынули как из ведра. Для еврейского мальчика это позор. Да и вообще все эти еврейские фамилии в списках коммунистов. Пятая колонна. В тридцать девятом и сороковом у них словно мозги отшибло. Они все помогали нацистам только потому, что Сталин подписал с ними какую-то бумажку. Что же это за люди? У зверей, которым Бог не дал разума, инстинкт самосохранения развит сильнее. И я слышал все их аргументы. Они чувствуют себя отверженными, не могут попасть в некоторые колледжи, клубы, гостиницы, для них введен запрет на профессии. Они страдают и бунтуют. Чушь. Я не могу попасть во многие гостиницы. Я даже не могу сыграть с Майком Ферресом в гольф в его клубе. И что? От чего я должен страдать? Я закончил Пенсильванский университет. Я создал компанию. Я разбогател. Оба моих сына учились в колледже, мой старший сын дослужился до капитана. Если меня это задевает, я даю выход чувствам в работе. На этот счет есть анекдот. Типичный еврейский анекдот. Коуэн злится. Его не пускают в гостиницу. Он говорит Леви: "Ты знаешь, кто мы? В этой стране мы - граждане второго сорта". Леви на минуту задумывается, потом смотрит на небеса: "Не дай Бог, что-нибудь переменится".
Мистер Сандлер впился взглядом в Арчера. Режиссер не рассмеялся. К сожалению, он уже слышал этот анекдот. И знал, что звучащая в нем горечь будет вспоминаться ему всякий раз, когда придется разговаривать с евреем. Он чувствовал, что комментировать тут нечего. Человек со стороны не мог сказать по этому поводу ничего умного. К удивлению Арчера, мистер Сандлер вздохнул и вновь принялся за еду. Лицо его побледнело, вспышка ярости сошла на нет.
- А что случится с ними, если коммунисты возьмут здесь вер"? - неожиданно спросил мистер Сандлер. - Что происходит в России? Евреев уничтожают. Сначала - религию, потом - общину, теперь - личность. Газеты пишут об этом каждый день, а они все равно не верят. Там нет места для меньшинства. Все должны быть одинаковыми. Они уничтожили миллионы своих граждан. Так почему им делать исключение для евреев? Об этом пишут во всех газетах. Их надо только взять в руки и прочитать. Иногда я просыпаюсь утром и думаю: "Слава Богу, я уже старик и умру через четыре года". - Он уставился в тарелку. - Именно я сказал Хатту, что Покорны надо уволить немедленно. Я ненавижу Покорны… лично… хотя никогда его не видел.
- Я не думаю, что в этом вопросе вы объективны. Покорны с двадцать пятого года не говорил о политике.
- Возможно, - не стал спорить мистер Сандлер. - Но он солгал, чтобы попасть в эту страну. И женился на коммунистке. Если ты живешь с женщиной, то несешь за нее ответственность.
Арчеру вспомнилась разъяренная великанша и затюканный низенький толстячок. Мысль о том, что кто-то мог нести ответственность за миссис Покорны, вызвала у него улыбку.
- Вам бы взглянуть на эту даму.
- Не испытываю ни малейшего желания, - отрезал мистер Сандлер. - И чем быстрее этот сукин сын покинет страну, тем будет лучше для нас всех.